От снега даже в доме стало светлей. Нечай проснулся, когда рассвело, и до обеда записывал сказки и рисовал картинки к новым буквам. Писал он ровным полууставом, строчки выходили прямыми, ну точь-в-точь как в книгах. Не хватало только красных строк. Нечай подумал, что стоило бы раздобыть немного киновари, но в Рядок ее, конечно, не возил ни один купец. Надо было просить кого-нибудь, хоть бы Макара…
Мама кормила Нечая горячими блинами с медом и заглядывала в глаза, надеясь угадать, что творится у него внутри. Но Нечай совершенно успокоился и старался не думать ни о Туче Ярославиче, ни о воеводе, только прислушивался и вздрагивал от каждого непонятного звука с улицы. Мишата постукивал молотком и косо посматривал на Нечая – он так и не решился спросить, зачем его звали в усадьбу, а Нечай рассказывать не стал. Но, видно, брат и сам догадался, потому что тоже иногда напряженно смотрел в окно, словно ждал чего-то недоброго.
После обеда Нечай пошел к гробовщику, послушать, что рассказали ему его покойники, но по дороге наткнулся на старосту.
– В первый раз боярин ни копейки с меня больше не потребовал. Спасибо так спасибо! – староста улыбнулся во весь рот, – в будущем году никому больше счет не доверю, собирать оброк тебя возьму…
Нечай кивнул – ничего, значит, Туча Ярославич не сказал о воеводе… А с другой стороны, что ему за дело до Рядка и до его старосты? Он мужикам отчета давать не обязан. А может, староста с ним виделся до того, как к нему приехал Нечай?
– Мужикам я сказал, что с тобой боярин разбирается: дело нешуточное, времени требует. Да и Радей что-то присмирел. Не знаешь, чего это он?
– Понятия не имею, – усмехнулся Нечай.
– А правда, что ты Дарену у молодых бояр отбил?
Нечай пожал плечами:
– Ну, отбил – не отбил… Вернул тятеньке…
– То-то Радей тихий третий день ходит… – староста крякнул, – я думал, он ответа от Тучи Ярославича не дождется, сам к воеводе поедет. Я как услышал, что доезжачего на болоте убили, после схода как раз, думал – не даст он мне прохода, опять схода потребует. А вообще – глупость все это. Сказал же гробовщик – не человек это и не оборотень. Так что ты по лесам ночью больше не ходи. Некрас вот предлагает всем миром собраться да ночью лес прочесать.
Нечай сжал губы.
– Не надо. Не ходите… – пробормотал он.
– А что? Правду говорят, что ты чудовищ встретил, когда после схода в лес пошел?
– Да нет, так, привиделось что-то… – Нечай постарался усмехнуться непринужденно, – но в тот раз, с егерями… Не надо, только люди напрасно погибнут. Силой с ними не справится.
– А как еще? Может, крестным ходом? – серьезно спросил староста.
Нечай скривился.
– Не знаю. Подумаю. Вот сейчас с гробовщиком поговорю – он о нечисти много знает. А там посмотрим.
– Темнишь ты что-то, – староста покачал головой.
– Может, и темню… – проворчал Нечай себе под нос.
Лес прочесать… Если дети окажутся возле идола – мужики их на самом деле уложат в могилы осиновыми кольями. А если нет? Нечай вспомнил мутный свет из глаз Ероши, и между лопаток пробежали мурашки. Никому лучше от этого не будет.
Повитуха не хотела Нечая пускать, загородив собой калитку.
– Отец сегодня не в себе. Нечего его тревожить.
– Чего это он не в себе-то? – хмыкнул Нечай.
– С ним бывает такое. Уходи лучше, – вздохнула повитуха.
– Нет уж! Он меня звал сегодня после обеда.
– Как знаешь. Тебе же хуже, – она сложила губы бантиком и посторонилась, распахивая калитку.
Гробовщик сидел в красном углу, подняв ноги на лавку, и держал в одной руке образ Николая-чудотворца, а в другой – маленького деревянного божка.
– Прочь, нечистые! – шикнул он на Нечая.
– Эй, дядя… – Нечай растерялся, – это не нечистые, это я.
Гробовщик посмотрел на него пристальней.
– А! Пришел? – вскрикнул тот, – Почему навьи не заснули, хочешь знать? Мертвецы им не дают. Они и мне спать не дают. Шепчут, шепчут… Растревожил кто-то мертвецов. Глумится кто-то над мертвыми, вот они и бродят духами бесплотными. И наших, Рядковских, подняли, а бесов-то, бесов-то налетело! Вон там он должен сидеть, я их чую!
Гробовщик ткнул пальцем в притолоку. Нечай непроизвольно оглянулся, но беса не нашел.
– Не всем их видеть дано, – вздохнул старик, – я-то привык уже, они вокруг меня так и вьются. Не показываются, прячутся! И говорят-то – будто слова в голову кладут. Сколько их с кладбища за мной приволоклось – и не сосчитаешь! Кыш, нечистые!
В дом зашла повитуха, посмотрела на отца и покачала головой.
– Слышь, а отец твой вчера не слишком сильно выпил? – спросил Нечай.
– Отец капли в рот не берет. Никогда. Даже медовухи не пьет.
– А чего это он?
– Говорю же, бывает с ним такое. Осенью, обычно, или весной. С мертвецами говорить начинает. Чего это он к зиме разбушевался – не знаю. Вчера еще начал. Да пройдет скоро. Вот отец Афанасий придет, поговорит с ним, успокоит – и все пройдет.
– Глумится кто-то над мертвыми, вот навьи и не спят, – повторил гробовщик с пафосом, – скоро в Рядок придут, всех нас перережут, как волки овец! Им духи бесплотные на ухо нашепчут, они и придут. Самим-то им из могил не подняться, отпетые они, так навий пошлют мстить за поругание! А вместе с навьями бесы прилетят, в ад нас потащат.
– А ты бесов – крестным знамением, – Нечай покачал головой.
– Мало, мало крестного знамения… – зашептал гробовщик затравлено, – что б отец Афанасий не говорил – мало. Идола бы поставить на старое место… Без идола пропадет весь Рядок. Дед мой искал – не нашел, видно, бесы его под землю уволокли…
– Идола, – кивнул Нечай, – бесы.
– Надо идола поставить, иначе придут навьи – всех нас, как овец, перережут.
– Да ладно, батя, – Нечай пожал плечами, – нашел я твоего идола, давно на место поставил.
Гробовщик осклабился:
– Нашел?
Нечай кивнул.
– А не врешь?
Нечай покачал головой.
– Мой дед искал – не нашел… А ты, значит, нашел?
– А я, значит, нашел… – согласился Нечай.
– Слава Богу, – вздохнула повитуха, сидевшая у окна, – идет отец Афанасий…
Нечай решил, что на пару с Афонькой ему тут делать нечего и поспешил попрощаться. У калитки он вежливо раскланялся с попом, но тот его остановил.
– Ты, говорят, детишек грамоте учишь?
– Учу, батюшка! – ухмыльнулся Нечай.
– Ты это заканчивай. Не положено это. Чтоб всякий, кому не лень, грамоте детей учил!
– Что-то нету больше неленивых-то…
– Так, глядишь, все грамотными станут!
– А что, всем нельзя? – Нечай перешел на шепот.
– Нельзя кому попало! В монастырях-от, настоятели решают, чему и как учить, на соборе это обсуждают, а ты на этом соборе был? Откуда тебе знать, как учить нужно? И чему?
– Я в монастыре был, батюшка. Там мне показывали, как учить не нужно. А как нужно, я без собора разберусь, хорошо?
– Смотри, пожалуюсь я на тебя боярину! – Афонька погрозил ему пальцем.
– Да ты уже жаловался! – рассмеялся Нечай.
– Смейся, смейся! Зубоскальствуй! А я ему бумагу на тебя напишу. Над бумагой Туча Ярославич смеяться не станет!
– Да напиши ты ему хоть десять бумаг! – фыркнул Нечай, смеясь, и пошел со двора, не попрощавшись с Афонькой.
Вот уж точно, хуже не будет… Гробовщик, конечно, не в себе. Уж очень похож на сумасшедшего старика-раскольника на руднике, который в каждом видел антихриста. Но не сам же он придумал, что кто-то глумится над мертвыми! Кто его знает…
Нечай свернул на рынок и направился к лотку со сластями. Баба, что их продавала, на этот раз встретила его с прежней улыбкой. Интересно, кто-нибудь в Рядке покупает у нее столько леденцов, сколько Нечай?
– Ты, говорят, Дарену от оборотней спас? – спросила она, хитро улыбаясь.
– Ага, – кивнул Нечай, – налетели оборотни, словно коршуны, и все на Дарену. А тут я, откуда ни возьмись! Бегал-бегал за ними, пока всех не изловил.
– А потом? – баба раскрыла рот.
– А что потом? В пропасть сбросил. Чего там, хватаешь оборотня поперек живота, кричишь: "Во имя отца, сына и святаго духа" и в пропасть его!
– Ой, – задумалась баба, – ой, опять ты врешь все! Откуда у нас пропасти-то взяться!
– Если поискать, можно найти. Я ж нашел. На алтын мне леденчиков насыпь, – Нечай достал из кармана тряпицу.
– Да врешь! – захихикала баба, а потом заговорщицки зашептала, – а че? Дарена-то получше Косой Олены будет. Бери лучше Дарену.
– Я лучше леденчиков возьму. И два петушка.
– Петушки по полушке.
– А че так? Всегда три на деньгу давала?
– Три – на деньгу, а два – по полушке.
Нечай рассмеялся:
– Ну, тогда давай три.
На рынке он зашел к Макару и попросил привезти из города киновари. Макар потребовал деньги вперед, но к субботе пообещал привезти – в городе базарным днем была пятница.
Груша всегда радовалась, если Нечай звал ее с собой: до заката оставалось часа два, и он надеялся добраться до крепости и уйти оттуда засветло.
– Ну что? Идем к твоим товарищам, – сказал он, когда они вышли со двора, и протянул ей петушок, – я вот леденчиков им купил. И нам с тобой.
Нечай засунул петушок за щеку, и Груша последовала его примеру с довольной улыбкой. Стоило им выйти в поле, как снова пошел снег, только на этот раз не было ветра, и крупные снежинки падали на землю медленно и спокойно. Груша подставляла им руки в рукавичках, разглядывала вычурный ледяной узор и смеялась над Нечаем: на его голых руках снежинки быстро превращались в капельки воды.
Лес, и без того белый, заволокло снежной мглой, и Рядок быстро скрылся из виду. Тропинку, ведущую к идолу, за ночь совсем засыпало, но Груша уверенно семенила впереди, стараясь протоптать дорожку. Она первая заметила, что около истукана кто-то стоит, испугалась, вернулась к Нечаю и взяла его за руку, показывая пальцем на полянку.
– Не бойся. Щас посмотрим, кто это тут идолопоклонник! – Нечай прижал девочку к себе и присмотрелся.
Сначала ему показалось, что перед идолом стоит девушка-Снежевинка, о которой мама рассказывала ему в детстве. Будто ходит зимой по лесам красавица в белой шубке и белой шапочке, одевает деревья инеем…
Но, приглядевшись, Нечай только усмехнулся: просто шубку и шапочку Дарены засыпало снегом. Груша смутилась и спрятала лицо в полах его полушубка, а Нечай снял мурмолку, приветствуя древнего бога.
– Здравствуй, – тихо обронила Дарена. На щеках ее с мороза горел румянец, и Нечай в который раз подумал, как она хороша!
– И тебе… – проворчал он, – не боишься одна по лесу ходить?
– Так ведь день же… – виновато ответила она.
– Тебя из Рядка средь бела дня уволокли, ночи не дожидались. И что ты тут делаешь?
– Стою просто. Разговариваю, – вздохнула она.
– С кем? С идолом? Отцу Афанасию об этом в воскресенье рассказать не забудь…
– Ты же сам меня сюда привел, – укоризненно ответила Дарена.
– Ну и привел… И что? Ты меня здесь теперь караулить будешь?
– А я тебя вовсе не караулила. Я на лесных духов хотела посмотреть. Вдруг они днем придут? Я следы их видела, но теперь их замело уже.
Нечай недовольно покачал головой – только не хватало, чтоб Дарена по следам отправилась в крепость! Хорошо, что пошел снег.
Груша осмелилась глянуть на Дарену, и та ласково ей улыбнулась:
– Здравствуй, девочка. А как тебя зовут?
Груша расплылась в улыбке и помотала головой.
– Она не слышит, – Нечай покрепче прижал ребенка к себе, – ее зовут Груша, она глухонемая. Это дочь моего брата.
Дарена присела на корточки и протянула руку, чтоб погладить Грушу по голове, и та с готовностью нырнула под ее ладонь.
– Какая ласковая девочка, – Дарена снова улыбнулась, поднимаясь на ноги, и Груша ответила ей тем же.
– И о чем же ты с идолом разговариваешь? – спросил Нечай и сунул в рот недоеденный петушок.
– Так… О разном. Он… знаешь… Он совсем не такой, как наш бог. Я когда в церковь приходила, всегда, еще когда девочкой была, мне было стыдно как-то. Будто я в чем-то виновата. А сейчас и подавно, – она потупилась, и щеки ее загорелись еще жарче.
– А девочкой-то ты чего стыдилась?
– Не знаю. Стыдилась и все. А здесь я стою, и мне так легко делается… Мне еще тогда, с тобой, тут понравилось. Он смотрит на меня, вроде строго, а на самом деле… Будто все грехи мне отпускает. Нет, будто вообще во мне греха не видит, смеется только. А ты почему в церковь не ходишь?
– Не хочу, – ответил Нечай.
– А почему не хочешь? Ты тоже себя виноватым чувствуешь?
– Неа. Душно там, – Нечай пожал плечами.
– Тебя за это кнутом били?
– С чего ты взяла? – у него сами собой передернулись плечи.
– Тятенька рассказывал. Что в городе, кто в церковь не ходит, кнутом бьют и в монастырь отправляют.
– Ну, считай, за это… – пробормотал он.
– И в монастырь отправили? – она широко распахнула глаза.
Нечаю вовсе не нравились ее вопросы: завтра о его ответах узнает весь Рядок. А впрочем, если он и не ответит, Рядок за него ответы додумает.
– Ты… ты лучше скажи, ты про идола никому не рассказывала?
– Нет. А что, нельзя?
– Да нет. Можно, наверное. Только… Если Афонька узнает, он его убрать заставит. Или сжечь.
– Почему?
– Ну… Это идолопоклонство. Это еще хуже, чем старообрядчество. За это тебя на страшном суде точно в ад отправят, – Нечай усмехнулся.
– А ты? Ты сам не боишься в ад?
Нечай покачал головой.
– Я буду домовым после смерти. Днем буду спать за печкой, а ночью за домом присматривать.
– Правда? А откуда ты знаешь?
– Знаю, – Нечай пожал плечами.
– А я?
– А ты в ад отправишься. За грехи, – злорадно рассмеялся он.
– Почему?
– Потому что узки врата… Всем не пролезть. Вон впереди тебя сколько народу толпится: монахи первые, потом попы, потом праведники… Где уж тебе-то втиснуться!
– А здесь нельзя остаться? Ну… тоже домовым?
– Женщин в домовые не берут. Ну, есть, правда, водяницы, но в водяницы только красивых принимают. А ты, когда умрешь, старая будешь и страшная. Есть еще лярвы и кикиморы. Вот это для тебя в самый раз.
Нечай не сразу догадался, что Дарена обиделась. Во всяком случае, она постаралась это скрыть, только повернула голову в другую сторону и замолчала. А потом приподняла лицо, надеясь, что слезы закатятся обратно в глаза: Нечай сам делал так, когда был маленьким.
– Да я же пошутил, ты чего… – проворчал он: наверное, не стоило ей говорить про кикимор…
Она еле слышно всхлипнула. Груша дернула его за рукав, вынула изо рта огрызок петушка и протянула Дарене, только та этого не увидела, а то бы обиделась еще сильней.
Нечай порылся за пазухой, выудил оттуда третий – целый – петушок, и тронул Дарену за локоть.
– На, возьми. Не реви только.
Дарена посмотрела на него и улыбнулась сквозь слезы:
– Спасибо.
– Да не реви, сказал… Я ж на самом деле пошутил.
Она кивнула – настроение у нее менялось очень быстро, и, хотя она оставалась тихой и несчастной, глаза ее ожили: огонь ведь девка! Стерва, конечно, и хитрая, и балованная, но живая, с кипучей кровью. А уж любопытная…
– А откуда ты узнал про идола? – спросила она, шмыгнув носом.
– Его Груша нашла. Он в земле лежал. Ну, мы его поставили, очистили. Красивый, правда?
– Ага.
– Его зовут Волос.
– Откуда ты знаешь?
– Мне сказали лесные духи, – улыбнулся Нечай.
Короткие сумерки были удивительно тихими и безветренными: снег валил и валил, бесшумно и упорно. Нечай не очень верил в успех своей задумки, но продолжал сидеть у выбранной Ерошей могилы: в вывернутом мехом наружу полушубке, в шапке, надетой наизнанку и задом наперед, зажав в руке камушек с дыркой, который носил на груди. Этот камушек ему подарил на память о себе разбойник, которого повесили на следующий день после этого, и Нечай считал его своим оберегом. Ероша сказал, что вывернутая наизнанку одежда защищает живого человека от вредоносных духов, и что говорить с призраками очень опасно – им ничего не стоит утащить человека за собой в могилу или напугать до смерти. Духи мертвецов, которые не могут встать из могил, обычно злые, тем более те, что умерли безвременной смертью, как большинство похороненных здесь.
Ероша знал о них немного, но гораздо больше Нечая. Призрак придет либо в сумерках, либо в полночь. Если вообще захочет прийти, а тем более – говорить. Но если его звать, то он услышит.
Сумерки сгущались, а Нечай не чувствовал ни волнения, ни страха: ему было холодно и скучно. От снежинок рябило в глазах, от тишины в ушах шебаршился ватный шепот. Снег валил так густо, что Нечай не видел ни усадьбы, ни ельника, прикрывающего крепость – словно белый свет сжался, скукожился до крохотного пятачка: могильных холмиков с подгнившими крестами. Нечай сидел посреди этого пятачка, подтянув колени к груди, и мерз.
– Ну что? – наконец спросил он у падающего снега, – будем выходить или как? Мне это, что ли, надо? Мою могилу пока не раскапывали.
Голос утонул в снежной пелене, словно в вате. Никто ему, конечно, не ответил, и Нечай вздохнул долгим, протяжным вздохом. Однако, что-то произошло, потому что собственный голос не показался Нечаю уверенным. Наоборот, в тишине было как-то спокойней, а тут внутри что-то засвербело, и захотелось поскорей уйти.
Он не сразу уловил движения в снегу перед собой, примерно в трех шагах: мешали падающие снежинки. Только уйти захотелось еще сильней. Да что там уйти – убежать. Нечай повел озябшими плечами и посмотрел вокруг: он всегда плохо видел в сумерках, словно на глаза наползала какая-то пленка, и все время хотелось их протереть или сощуриться.
Страх тупым, зазубренным копьем воткнулся в солнечное сплетение и оборвал дыхание… Он пришел ниоткуда, за секунду до того, как порыв ветра сорвал с могилы пушистый снег и швырнул его Нечаю в лицо. И под сдутым снегом Нечай сначала разглядел темно-красные капли: пахнуло кровью, настоящей, человеческой кровью, и мертвечиной, и сырой землей. Страх забился, затрепыхался в горле, Нечай отшатнулся, оперев руки в землю, и замер, открыв рот, не в силах ни шевельнуться, ни вскрикнуть.
На снегу лежала отрубленная по локоть человеческая рука, истекала кровью и шевелила пальцами. От лужицы крови, от места отруба вверх поднимался парок, сильные мышцы судорожно сжимались и перекатывались под бледной кожей, синюшные короткие ногти цеплялись за рыхлый снег, стискивая его в кулак. Большая, грубая рука воина… она ползла к Нечаю, медленно перебирая пальцами и оставляя за собой глубокий кровавый след, расплавляя снег до самой земли. В серых сумерках кровь казалась неестественно красной, словно светилась изнутри.