Через пару минут тамбур за дверью превратился в ад. Виталик заткнул уши, зажмурился и вслух молился о том, чтобы все это поскорее закончилось. Он не мог больше слушать крики погибающих за стенкой людей, он не хотел их слушать. Он вообще ничего не хотел, кроме того, чтобы все прекратилось. Молча ушел в купе Иван Николаевич. Неуклюже закрылись у себя охотники. Никто не хотел смотреть в глаза случайным свидетелям задверной резни.
Сквозь щель между дверью и полом в коридор медленно потекла кровь. Мертвецы быстро расправились с беглецами, и агонизирующий стук очень быстро сменился метрономом хлопков и монотонным то ли хрипом, то ли стоном.
– Мы бы погибли, если бы открыли! – опять сказал Атос. Он ни на кого не смотрел, но Виталик знал, что его слова адресовались Стасу. Но тот молча развернулся и вернулся в купе.
– Стас, – жалобно окликнул его Коля.
– Это отмщение. Отмщение за грехи наши! – вдруг крикнул тот. – Очищение!
– Брось топор! – взвыл оттуда Сева, и тут же зазвенело разбитое стекло. Мертвецы под окном победно взвыли.
– Очищение! – продолжал кричать Стас. Виталик даже не попытался заглянуть в купе, подхватив палку, он бросился прочь по коридору. В этот момент он забыл даже про искалеченную руку. И с именем Веры на губах заперся в одном из пустующих купе.
Закрыв голову руками, он забился в угол и, покачиваясь, неустанно повторял имена дочки и далекой, но такой любимой жены. В них он находил успокоение, в них находил последнюю защиту перед ордой мертвецов.
Он слышал выстрелы, слышал проклятья, слышал крики друзей и отчаянно бормотал свою мантру, мечтая о том, когда все прекратится. Вскоре шум сражения действительно затих, а спустя несколько долгих минут в его дверь раздался ритмичный стук, сопровождаемый утробным мычанием.
Виталик заплакал.
– Есть кто живой? – отчаянно закричала откуда-то Зиночка. – Есть кто живой?
Ей ответил рык мертвецов.
– Я заперлась в купе! Господи, сколько крови!
Виталик молчал. Он баюкал опухшую руку и проклинал тот день, когда решил поехать с друзьями в горы.
– Кто-нибудь, ответьте! – завизжала проводница.
– Вера-вера-варе, – тихо бормотал Виталик. – Варе… вар…ер… вер….Ир… ррр….
Его сознание неотвратимо заволакивал туман. Боль в руке чуть утихла, но почему-то по всему телу расползлось онемение. Будто он умудрился отлежать все сразу. И ноги, и руки, и даже голову. Но отчего-то было так хорошо, так спокойно. Так тепло.
Виталик чувствовал, как теряет себя, и потому ни на миг не прекращал повторять имена. Он держался за них, как утопающий, не замечая, как весь окружающий мир сужается до заветных семи букв.
– Вер…ааа…Ир…ааа, – повторял он, не обращая внимания на стук автоматных очередей где-то там, за пределами его темного паровозного мира.
– Вер…ааа…Ир…ааа, – мычал он, когда солдаты ломали дверь в его купе, а кто-то кричал:
– Тут еще один живой! Ранен! "Скорую"!
– Вер… – в горячке бредил он, пока под присмотром двух врачей трясся в машине "скорой помощи". Как сквозь дымку Виталик слышал далекий, будто из космоса, приговор:
– Заражение. Довезти бы до больницы.
– Ира… – сказал он, когда открыл глаза под ножом патологоанатома.
Очень хотелось есть.
СТАРИК И ЗОМБИ
Тимур Алиев, Мурад Магомадов
– Деда, деда! – голос внука оторвал Салауди от чтения свежего номера "Известий". Старик с трудно сдерживаемым вздохом отложил газету и посмотрел на мальчика.
День из разряда тех, про которые говорят "свободной минуты присесть не было", прошел в хлопотах по хозяйству. В течение всего этого времени старик предвкушал: вот он засядет в летней кухне, заварит себе стакан крепкого чая и развернет газету. И только-только с наступлением вечера его мечта начала сбываться, как в окне показалась голова 10-летнего Дени. Мальчик делал какие-то знаки руками и был сильно взволнован.
– Что случилось? – Дени был его любимым внуком, и, как ни настраивал себя старик на жесткий тон, строго говорить с ним у него не получалось. Родители мальчика погибли несколько лет назад в автокатастрофе, других детей у них не было, а единственного ребенка забрал к себе дед, с трудом выбив разрешение на это у многочисленных комиссий и судов.
Воспитанием остальных многочисленных внуков и внучек старика, живущих за пределами республики, занимались их собственные родители. Салауди не вполне одобрял применяемые ими методы, результаты которых ему приходилось наблюдать во время летних школьных каникул. Оттого и оставались за пределами его сердца другие внуки. С Дени, которого он воспитывал сам, все было иначе.
Старик сделал мальчику знак войти. Дени тотчас спрыгнул с приступка, с которого заглядывал в окно, и вырос на пороге кухни.
– Там "глухарь"! На черешне… Пойдем скорее, – слегка задыхаясь от бега, зачастил внук. – Я в конец двора пошел… А он шумит… Я сразу сюда побежал…
Старик отложил газету. Что ж, чтение подождет, раз такое дело.
Несмотря на сбивчивость рассказа внука, он сразу понял, что в их двор залез "глухонемой" из расположенной по соседству школы для детей с дефектами слуха и речи. Или "глухарь", как выражалась местная детвора. В июне, когда поспевала черешня, подростки из школы становились бедствием для жителей окрестных частных домов, несколькими кварталами примыкавших к зданию. По ночам "глухари" целыми группами забирались во дворы и обносили черешневые деревья. Те, что поменьше, – подчистую, покрупнее – с ощутимым ущербом.
Бороться с этим бедствием было невозможно. Жаловаться руководству школы? А на кого? Вначале нужно было поймать за руку и только потом наказывать. Да и жалко было. Несмотря на хулиганский имидж "глухарей", это ж ведь были дети, помимо всего, еще и обделенные судьбой. Им и так приходилось несладко. Так что желающих жаловаться на них находилось немного. А вот пугнуть воришек стоило.
Старик потянулся к платяному шкафу. Внутри него за старыми пальто и другими вещами стояло охотничье ружье. Салауди давно уже не выбирался в лес, хотя после того, как три года назад ушел на пенсию, все время собирался возобновить увлечение молодости. Потому и регулярно продлевал билет охотника – а вдруг проснется желание. Да и сноровка в этом деле еще оставалась.
Пока же старик использовал ружье, чтобы пугать "глухарей". Все знали, что у него есть двустволка, да и сам Салауди при случае любил крикнуть, что он может "и солью пальнуть".
И действительно, ружье всегда стояло у него, снаряженное специальными солевыми патронами. Салауди выменял их у знакомого сторожа, которому спецбоеприпас выдавали на работе. При случае старик мог бы изготовить и самопал, опыт в этом деле был, но пока необходимости в кустарщине не возникало.
Натянув пиджак, Салауди взял в руки двустволку и вышел из дома.
– Там, там, – зашептал Дени, указывая пальцем в глубь двора – туда, где темнели садовые деревья.
Аккуратно ступая, чтобы не спугнуть незваных гостей, Салауди направился в указанном направлении. В голову как-то и не пришло, что в подобной предосторожности нет необходимости, поскольку глухонемые воришки вряд ли смогут услышать его приближение. Дени хвостиком держался за ним.
Летний вечер был в самом разгаре. Выходя из комнаты, старик бросил взгляд на настенные часы – они показывали начало одиннадцатого. Дневная жара только-только схлынула, а до ночной прохлады было еще далеко. Небольшой ветерок прогонял докучливых комаров, и прогулка по саду представлялась сплошным удовольствием.
Дед с внуком двинулись к деревьям. Черешня росла в самом конце двора, в углу возле забора, за которым находился обычно пустынный переулок. Желающему залезть – одно удовольствие. Подпрыгнул, уцепился за край доски, подтянулся и уже наверху. А схватился за ветку, что поближе к тебе, и – на дереве. Благо черешня у Салауди была немолодая, с широким стволом и прочными ветвями, – есть за что держаться.
Дед прихватил с собой и фонарик. "Глухарю" кричи не кричи, он не услышит. А пулять сразу старик не желал. "Пугну светом, он и убежит", – думал Салауди.
Долго вглядываться в темноту не пришлось. Почти полная луна в небе исправно освещала и саму черешню, и фигуру человека в листве. Салауди направил туда фонарь и нажал на кнопку. Темный силуэт высветился сразу. И моментально отреагировал на появление хозяев, тут же запрыгав вниз с ветки на ветку, причем несколько раз чуть не сорвавшись.
Наконец "глухарь" шлепнул подошвами об асфальт за забором. Послышались частые глухие шаги – он убегал. Но стоило глухонемому свернуть за угол и понять, что погоня за ним не последует, как шум сразу стих.
– Ну, вот и все, – сказал Салауди внуку, поворачиваясь назад к дому, чтобы вернуться к своим "Известиям" и кружке чая. И нос к носу столкнулся с неизвестным.
Салауди непроизвольно вздрогнул. Незнакомец неопределенного возраста и внешности смотрел на него довольно безучастно, и это было странно. В конце концов он залез в чужой двор, но вместо того, чтобы бежать при виде хозяев, даже не делал попытки объяснить свое появление.
– Это что такое? – взревел старик. Весом Салауди был под сто килограммов, любил поутру потягать пудовую гирю, да и тело еще не забыло тяжелого труда строителя на севере Казахстана. Так что старик не боялся никого и ничего.
Но странного человека реакция хозяина дома совершенно не смутила. Не отворачиваясь и глядя прямо в глаза старику, он поднял правую руку и, схватив его за горло, стал душить. Ладонь у незнакомца была буквально ледяной, но удивительно мощной. Внутри у старика все моментально обмякло от такого напора.
В молодости Салауди было не привыкать к подобным передрягам. Сейчас его телу нужно было лишь вспомнить, что оно делало прежде в таких случаях. Рефлекторно двумя руками он ухватился за ладонь незнакомца, пытаясь разжать ее, одновременно напрягая мышцы шеи, чтобы противодействовать смертельному хвату. Но усилий Салауди было недостаточно. Конечность чужака по силе захвата скорее напоминала пассатижи, чем руку живого человека.
И только сейчас – в, казалось бы, совсем не подходящее для размышлений время – Салауди понял, что же показалось ему странным во внешности чужака. Он совсем не мигал. Взгляд его был тяжелый и неподвижный. Старик вспомнил наркоманов, которых он немало повидал на стройках в Средней Азии. Они смотрели так же – равнодушно и потусторонне.
И под этим взглядом старик вдруг почувствовал, что теряет волю и способность к сопротивлению. Руки его начали опускаться, воздуха не хватало, легкие начали гореть…
При первом появлении незнакомца у маленького Дени душа ушла в пятки. Он буквально застыл на месте, не в силах даже убежать. Что-то такое было в этом человеке, что внушало Дени ужас. Мальчик замер как вкопанный и мог только смотреть, как дед пытается разобраться с пришельцем. Но в момент, когда старик уже начал прощаться с жизнью, что-то будто лопнуло внутри Дени. Он закричал изо всех сил, и с этим "а-а-а" ужас и оцепенение словно вышли из него.
Вернув способность двигаться, двумя руками мальчик схватил ружье, выпавшее из рук старика, и, широко размахнувшись, огрел незнакомца по ногам. Выше он просто не смог дотянуться. Да и двустволка была тяжеловата для него.
Но чужак даже не покачнулся от удара. Зато старик от крика внука пришел в себя. Он не стал больше пытаться отодрать руку незнакомца от своей шеи. Вместо этого он поднял руки к его голове, развел их в стороны и что было сил хлопнул пришельца по ушам. В дни его молодости это был безотказный прием против душащего тебя противника. Как правило, тот хватался с ревом за голову и на какое-то время становился практически беззащитен. Дальше появлялось сразу два варианта действий – или бежать, или добивать.
Сработал прием и на этот раз. Но немного иначе, чем обычно. Чужак не схватился за голову и не закричал. Он просто сделал резкий шаг назад, продолжая все так же молчать.
Но и этой заминки хватило Салауди, чтобы выхватить ружье из рук мальчика и с обоих стволов засадить солевой заряд в живот незнакомца. На таком расстоянии патрон действовал почти как боевой.
Эффект выстрела оказался ошеломляющий. Чужак хэкнул, согнулся в поясе, затем медленно осел на землю и с долгим сипением вдруг начал разлагаться, превращаясь в гниющий труп. Кожа пришельца вздулась и пошла язвами, из которых тут же полезло темное мясо. Глаза провалились, губы исчезли, обнажив черные десны, запал нос. Густая шевелюра уступила место жидким пучкам тонких волос, демонстрируя покрытый пятнами череп. От тела волнами пошел настолько ужасный смрад, что комок тошноты моментально подкатил к горлу старика.
Салауди, раскрыв рот, то смотрел на это превращение, то переводил пораженный взгляд на свою двустволку. Такого эффекта от обычного охотничьего ружья он никак не ожидал. Дени рядом всхлипывал от ужаса, не в силах даже закричать.
Наконец Салауди опомнился и сообразил, что такое зрелище не для глаз 10-летнего мальчишки. Он схватил его за руку и, отворачивая лицо от трупа, быстро повел из сада в дом.
– Все нормально, все нормально, – только и мог он сказать внуку. Других слов успокоения у него не находилось, он и сам был на грани шока.
В кухне оставалось все в том же виде, что и было каких-то десять-пятнадцать минут назад: белела развернутая газета, чайник слегка парил на включенной "прометейке". Но уже было понятно, что эта привычная картина обманчива и спокойного вечера не предвидится. Увиденное и случившееся только что меняло все представления старика о жизни. Нужно было как-то реагировать.
Салауди усадил Дени на диван, сам остался стоять рядом, поглаживая ребенка по голове. Тот сидел, прижавшись лицом к ноге деда, и тихонько шмыгал носом. Наливать ему чай или пить самому было бессмысленно – стоило вспомнить гниющее тело в саду, как к горлу подступала тошнота. Старик просто стоял и думал.
Прежде чем звонить в "02" (учитывая состояние тела, в "Скорую помощь" обращаться не стоило), Салауди решил посоветоваться с соседом. Живущий через забор Алик работал в милиции, и у него был настоящий пистолет.
Далеко ходить не пришлось. Салауди с внуком вышли во двор, старик покричал через забор и, когда сосед откликнулся, попросил зайти.
Через пару минут стукнула калитка. Алик был не в милицейской форме, а в рубашке, которую он накинул поверх майки, и спортивных брюках. Пистолета при нем тоже не оказалось.
Салауди неодобрительно пожевал губами, глядя на гражданский вид соседа, но затем вспомнил, что пока это только ему пришлось столкнуться с неизвестным, а для всех остальных сейчас стоит обычный летний вечер, во время которого никто не разгуливает с оружием.
– Али, сходи, пожалуйста, туда, посмотри, – обратился он к милиционеру, не в силах самостоятельно вернуться на место недавней стычки. – Только осторожнее. И возьми фонарь.
Алик отсутствовал минут десять. В течение этого времени старик напряженно прислушивался – не раздастся ли чего-то подозрительного, чтобы тут же рвануть на помощь соседу, но, кроме неумолкаемого звона цикад, все было тихо.
Милиционер вернулся потрясенный. Он долго переспрашивал, откуда взялся разлагающийся труп в саду, и никак не мог поверить, что Салауди не выкопал его только что из земли.
– Али, клянусь, так все и было, – уверял его пенсионер. – Разве я, старый человек, буду тебе врать?
– Бывал я на опознаниях, – махнул рукой Алик. – Этому трупу несколько месяцев. Как минимум. Но никак не "свежак".
Впрочем, было видно, что он скорее верит Салауди, чем своим глазам. По словам Алика, задержав дыхание, он по мере сил осмотрел мертвеца, но так и не смог ни определить возраст человека, настолько он разложился, ни найти у него какие-то документы.
А отсутствие земли на теле и то обстоятельство, что труп вряд ли смог бы пролежать незамеченным в саду пару месяцев, убедили милиционера в серьезности дела.
Алик был довольно-таки молодым старшим лейтенантом. В свои двадцать восемь лет он живо интересовался всем тем набором развлечений, что был доступен молодежи его круга. Просмотр видеофильмов входил в этот перечень.
Буквально неделю назад на день рождения сослуживца они брали на ночь напрокат видеомагнитофон с телевизором и несколько кассет, среди которых попался один ужастик.
Это было кино про "живых мертвецов" – зомби. После кислотного дождя они вылезли из своих могил и стали есть всех подряд – в поисках мозгов, которые очень любили. Качество записи было ужасным, но тем не менее после ее просмотра ни один из милиционеров долго не соглашался выходить на работу в ночную смену.
Может, это было и бредом, но почему-то труп в саду Салауди напомнил Алику этот фильм…
– Схожу-ка я домой, позвоню в отделение. Что-то не нравится мне все это, – с этими словами Алик перемахнул через забор в свой двор. Из всей улицы телефонный аппарат был установлен только у него – милиционерам он был положен, поскольку с работы могли позвонить в любую минуту.
Салауди остался ждать его снаружи дома. Июньская ночь уже не казалась ему прекрасной и тихой. Воздух будто наполнился подозрительными шорохами и голосами. Старик напряженно всматривался в темноту.
Наконец скрипнула калитка. В этот раз Алик предпочел не перелезать через забор. Он уже переоделся в милицейскую форму, пистолет в жесткой коричневой кобуре висел на боку.
– Что-то неладное творится в Грозном, – озабоченно сказал он Салауди. – В отделении паника, говорят, что произошел целый ряд нападений. Нас всех срочно вызывают. Советую вам с Дени на всякий случай уехать из города. Я лично такого не помню с 73-го года, когда был еще стажером, – добавил он.
– Ехать в одиннадцать часов ночи в село? – с сомнением покачал головой старик. Он-то хорошо помнил и 73-й, и даже 43-й годы. – Автобусы давно не ходят. – У старика в отличие от Алика не было своего транспорта.
– Я подвезу вас до выезда из города, – предложил милиционер. – Дальше, извини, уже сам, на попутках. Нас и так собирают очень срочно.
– Ладно, – сдался старик, встревоженный озабоченным видом Алика. – Пойду, соберу мальчика…
Служебная "Нива" завелась сразу же. Милиционер крайне бережно ухаживал за своим "железным конем", буквально вылизывая его и изнутри, и снаружи. Так что в нужную минуту мотор не пришлось даже прогревать. Алик тут же рванул с места.
До проспекта Ленина добрались без приключений. Несколько раз Салауди казалось, что где-то в переулках мелькают какие-то тени, но стоило Алику включить "дальний" свет фар, как подозрительные силуэты исчезали.
На проспекте их машину остановил мобильный патруль. Сержант в форме ГАИ возле стоящего поперек трассы мотоцикла поднял жезл, приказывая остановиться. Увидев за рулем офицера милиции, козырнул ему издали и подошел к водительскому окну, знаками прося опустить стекло.
– Товарищ старший лейтенант, будьте осторожны. В городе что-то происходит…
Алик прервал его:
– Я знаю. Как раз еду на службу. Вот только родню подкину.
– Удачи! – еще раз отдал честь сержант.