* * *
Отпирать веранду пошли все скопом, только свечку погасили и спрятали на обычное место под кровать. Вовкин фонарик после падения барахлил; он то начинал моргать, то вовсе выключался, – видимо, удар нарушил какой-то контакт. Бережливый Вовка, понятное дело, только этим и был обеспокоен. Он сердито бубнил что-то себе под нос и встряхивал фонарь, и хлопал его по боку узкой, будто девчачьей ладошкой – словно за строптивость наказывал.
– А вдруг там не они? – неожиданно приостановившись, предположил Миха, когда Иван уже тянулся к кованой щеколде на двери.
Все замерли.
– Что значит "не они"? – медленно проговорил Димка.
Вовка постучал замигавшим фонариком об колено и направил луч в темное стекло веранды, поймав в конус электрического света две сутулые фигуры, мнущиеся у крыльца в ожидании момента, когда их пустят в дом.
– Они, – неуверенно сказал Вовка.
– Они, – подтвердил Иван и снял с шеи тяжелые нунчаки, сделанные из черенка лопаты и бельевой веревки.
– Они, – шепнул Димка и тревожно оглянулся на обитую клеенкой дверь, за которой сейчас спал бородатый доцент Борисыч. – Давайте уже скорей!
Откинутая щеколда клацнула; дверь открылась сама – ее будто теплым воздухом выдавило наружу. Фонарик погас в ту самую секунду, когда Серж и Колюня – если это действительно были они – неловко и неуверенно, будто на негнущихся ногах, стали подниматься по ступенькам. Вовка неумело ругнулся, Миха насмешливо фыркнул, Димка торопливо загремел спичками, а Иван бесшумно отступил вправо и взял нунчаки в боевую позицию – но этого никто не увидел.
Две фигуры, покачиваясь, встали на крыльце перед дверью. От них ощутимо несло падалью.
– Серега? – осторожно позвал Димка. – Николай? – Он ухватил щепотью сразу три спички, чиркнул ими о коробок. Короткая вспышка осветила вставшие на пороге фигуры, очертила их грязные исцарапанные лица; желтый огонь отразился в тусклых глазах. Одна из фигур вытянула руку вперед и, открыв черный рот, захрипела что-то.
"Мозги", – послышалось Димке. Он попятился, не понимая, что случилось с ушедшими на танцы приятелями, почему они так переменились, не зная, как нужно реагировать, что делать. Спички ожгли ему пальцы, он ойкнул, дернул рукой – и опять стало темно, опять стало тихо, лишь слышалось вокруг прерывистое дыхание.
– Мужики… – хрип повторился чуть отчетливей. – Мужики!..
Иван отбросил нунчаки, быстро шагнул к двери, подхватил и Серегу, и Колюню, поддержал их, пособил им перебраться через порог. Вовка наконец-то растряс фонарик, осветил возвратившихся приятелей и обмер, онемел.
– Что случилось? – прошептал Миха.
Вопрос, в общем-то, был лишний. Всем и так было примерно ясно, что произошло.
* * *
– Деревенских сначала пришло немного, – докладывал упившийся холодного сладкого чая, ополоснувшийся и немного обсохший Серж. – Топтались перед сценой, на нас даже не смотрели. Потом девчонки появились. Две там ничего так мочалки были – Оля и Наташа. – Он поцокал языком.
– Доярки? – нервно хохотнул Миха Приемышев.
– Сам ты доярка! – скривился Серж. – Оля школьница еще, в этом году только закончит. Но девочка в соку! А Наташа в педе на втором курсе учится, а на картошку не поехала, потому что в родном совхозе на это время устроилась работать.
– Быстро ты выведал, – уважительно сказал Иван, подкладывая капельки застывшего воска под фитиль догорающей свечи.
– Учись, салага, пока я жив!
– Не учи ученого, – улыбнувшись, ответил Иван.
– Не надо было к ним лезть, – буркнул из угла Коля Карнаухов. Он, скорчившись, сидел на кровати и смотрел в пол.
– А когда я с Наташей стал танцевать, – не обращая внимания на слова приятеля, продолжил Серега, – в клуб ввалились человек двадцать местных. У одного цепь велосипедная была – ему потом Колюня нос сломал.
– А прицепились-то почему? – спросил Димка.
– Потому что хотелось им, – ответил Серж. – Они ж все пьяные были. Явно, не танцевать пришли, а за приключениями.
– Дураки вы, – сказал Вовка, выкладывая на одеяле части разобранного фонарика.
– Может, и дураки, но с Наташей я уже договорился, – хмыкнул Серж.
– Да ладно тебе врать! – отмахнулся Миха.
– Не веришь, не надо.
– А о чем договорился? – спросил, хмурясь, Димка.
– О чем надо.
– Ты про драку давай, – сказал Иван, почесывая набитые костяшки. – Сколько их всего-то было?
– Да весь клуб практически. Самого главного, того, что с цепью, Колюня с первого удара положил. Молоток, парень!
– Я пьяный был, – буркнул Коля.
– Ну и я троим неплохо так засветил, пока мы к выходу пробирались. Рванули в ночь со всех ног, думали, успеем уйти. А у них, оказывается, трактор был. С телегой. Мы уж думали, что оторвались. А они нашли, догнали… Да, погоня была, как в кино.
– Убились они, – мрачно сказал вдруг Коля.
– Да ладно тебе, – отмахнулся от него Серж. – Такие не убиваются!
– Убились, я видел.
В комнате стало тихо.
– Вы это о чем? – приподнявшись, прохрипел Димка севшим голосом. – Вы про что это? А?!
– Да трактор у них перевернулся. Вместе с телегой, – неохотно сказал Серж. – Мы в кусты бросились, в березки, а деревенские на тракторе за нами. А там землю кто-то перепахал, пласты прямо такие поднялись, чуть ли не в мой рост. Вот они на этих пластах и кувыркнулись.
– А вы? – спросил Миха.
– А что мы? Убежали. Рванули, что было мочи. Мы и не видели толком ничего.
– Я видел, – еще мрачней сказал Колюня.
– Не мог ты ничего видеть! – рассердился Серж. – Ночь, темно, кусты! Что там разглядишь?!
– Я все видел, – сказал Колюня. – Скотомогильник это был. Там коровы были.
– Да, вонища там такая стояла, что не продохнуть, – признал Серж.
– И они живые были, – тихо сказал Колюня. – Как мертвые. Но живые.
– Кто? – не понял Миха.
– Коровы.
* * *
Утром был сильный дождь, так что на поле никто не пошел. Жестяная крыша гудела, водяные веретена со звоном бились об стоящие у фундамента ведра, сочно шуршали кусты и трава – под этот шум хорошо дремалось. Разоспавшиеся парни уже пропустили завтрак. Если бы не холод, они, наверное, проспали бы и обед, тем более что бородатый доцент Борисыч, заглянув в их комнату и убедившись, что подопечные на месте, побудки объявлять не стал, а тихонько отступил, довольный, что может и сам пару часов провести в безответственном расслабленном спокойствии.
Несколько раз приходили девчонки, стучались долго, прежде чем заглянуть в темную комнату, морщились от мужского духа и просили то картошку почистить, то посуду помыть, то воды принести. Скромные просьбы их оставались без ответа, лишь храп и сопение парней делались чуть менее выразительными. Девчонки ждали на пороге, еще на что-то надеясь, вздыхали, поругивались, но будить сонь не решались – через тонкую стенку они слышали обрывки ночного разговора и теперь догадывались, что ребятам действительно нужно отдохнуть. Девушки возвращались на кухню и делали дела сами – как это обычно и было: скоблили овощи, шинковали капусту, варили суп и картошку на пюре, в большом противне готовили гуляш из совхозной баранины, кипятили в тазах свое девчоночье белье, закрывая его оцинкованными, похожими на боевые щиты, крышками, грели воду – много воды, – чтобы потом, запершись на хлипкий шпингалет, завесив окна простынями и раздевшись, быстро пугливо помыться, поливая друг дружку горячей водой из больших эмалированных кружек.
На кухне было тепло, хотя батареи отопления начали оживать лишь к полудню – это Миха Приемышев и Коля Карнаухов, не притерпевшись к холоду и не убоявшись непогоды, перебежали по улице в пристройку котельной, нащепали огромным ножом-хлеборезом лучины и развели в чугунной печи огонь. Они так и просидели в котельной до самого обеда – Коля прятал здесь остатки привезенного из района портвейна, так что скучно приятелям не было.
Столоваться вышли уже все. Стол был накрыт на холодной веранде: от кастрюль поднимался пар, стекла густо запотели, с потолка кое-где капало. Вовка Демин вытащил свой радиоприемник, включил "Маяк" – на "Маяке" играли "Самоцветы". Доцент Борисыч шуршал местной газетой "Звезда", строго поглядывал на молодежь – он видел, что Сергей будто побит, что Николай и Михаил чуть навеселе, что Дмитрий неестественно напряжен, а Иван Панин взбудоражен, словно к драке готовится. Доцент немало поездил по совхозам, не единожды бывал в стройотрядах – и студентом, и аспирантом, и вот как сейчас – доцентом. Он хорошо знал подноготную жизнь таких маленьких студенческих сообществ; знал он и то, что подопечные о его осведомленности не догадываются, не берут ее в расчет. Доцент чувствовал – в прошедшую ночь что-то случилось. И потому, услышав гудение пробирающего по грязи "уазика", ничуть не удивился, приготовился к непростому разговору с людьми в милицейской форме. Но – обошлось. На совхозной машине приехал бригадир Петрович, седоватый крепкий мужик в засаленном картузе, армейских шароварах и тяжеленных кирзовых сапогах. Петрович взошел к веранде как хозяин, дверь открыл не постучавшись, поздоровался кивком разом со всеми, на девчонок глянул озорно, прищурясь. Спросил:
– Кушаете?
Заслюнявив в пальцах искуренную беломорину, выбросил ее через плечо, прикрыл дверь, ладонями стряхнул с плеч воду и сообщил:
– Я вам мяса привез, забирайте. Мешок под крыльцом.
Доцент Борисыч отодвинул миску со щами, встал со стула. Сказал, показывая на матовое от сырости окошко:
– Дождь.
– Ага, – согласился бригадир. – Техника в поле вязнет. Я еще вилы привез и голицы, завтра руками копать будете. Норму ставлю в тридцать ведер на человека. Наберете больше – хорошо. Наберете меньше – будет повод вас здесь еще задержать.
– А если завтра опять дождь? – спросил Иван Панин.
– Дождь не дубина, – фыркнул Петрович. – Да и вы не глина. Не размокнете… Поесть гостю предложите?
Не дожидаясь ответа, он сел на ближайший табурет, дотянулся до миски, взял горстью хлеб, сколько прихватилось, подвинул к себе кастрюлю с черпаком, нюхнул пар и улыбнулся широко, посверкивая золочеными коронками.
– Со вчерашнего дня ничего не жрал!
Ел бригадир быстро и некрасиво: хлюпал, чавкал, утирал запястьем ноздреватый, будто гриб-трутовик, нос. В мокрых усах его застревали хлебные крошки и капуста, смотреть на них было неприятно.
– Ничего чудного не видели? – спросил вдруг Петрович, принимаясь за второе блюдо.
– Нет, вроде бы, – осторожно сказал доцент, замечая, как насторожились парни, особенно Дмитрий, Сергей и Николай – они даже есть перестали. – А должны?
– Не знаю, – сказал бригадир, игнорируя вилку и черпая картофельное пюре ложкой. – Росцыно деревенька странная. Так что, если что, не пугайтесь.
– А чего пугаться-то? – хмыкнув, спросил Иван Панин.
– А ничего не пугайтесь, – в тон ему ответил Петрович. – Я ведь и сам ничего не знаю. Меня предупредить просили. Вот я и предупреждаю.
– Кто просил?
– Да есть тут один… Деятель… – Бригадир разобрался с картошкой, куском хлеба вычистил тарелку, проглотил обжигающий чай, налитый в эмалированную кружку, и встал рывком, звонко хлопнув себя по коленям.
– Мне еще на ферму надо заглянуть. И на силосную яму. А вы, значит, сегодня отдыхайте, а завтра, с новыми силами, – пожалуйте на поле. Я проверю.
Он попрощался кивком разом со всеми, выдернул из кармана алюминиевый портсигар, открыл его щелчком пальца, размял беломорину, закусил ее желтыми зубами, подмигнул девчонкам. И проговорил неразборчиво, уходя в дождь:
– У соседей трактор с телегой пропал. И человек двадцать молодняка.
* * *
Дождь с небольшими перерывами лил целый день. Было скучно и тоскливо, не спасали ни шахматы, ни шашки, и даже домино всем быстро надоело. Вовка Демин, развалившись на кровати, зевал, смотрел в потолок и тихо бренчал на гитаре, игнорируя просьбы приятелей что-нибудь спеть. Миха Приемышев ковырял зэковской "финкой" стену, пытаясь забавы ради проделать отверстие в девчоночью комнату. Время от времени Миха оставлял нож и брал с тумбочки кружку. Он прикладывал ее к выцарапанному уже углублению и, припав к донышку ухом, напряженно вслушивался в невнятные звуки, идущие с той стороны. Все замолкали, и даже Вовка прекращал перебирать струны.
– Чего там? – спрашивал кто-нибудь.
Миха не отвечал, только хмыкал многозначительно и опять брался за финку. Стена была на удивление крепкая.
Коля Карнаухов, за свое пристрастие к рисованию давно уже получивший кличку Худо, взялся доделывать неделю назад брошенную картину: в циклопическом масштабе он воспроизводил на стене картинку с пачки сигарет "Шипка".
– Не туда ты, Коля, пошел учиться, – пропыхтел Иван Панин, отжимаясь на кулаках в узком проходе меж кроватей.
– Ты, кажется, тоже, – сказал Коля, увлеченно штрихуя выцветшие обои шариковой ручкой.
Димка Юреев, с первого курса прозванный Пионером, читал "Малую землю". Он карандашом делал в книге какие-то пометки и досадливо поглядывал то в залитое дождем окно, то на тусклую лампочку, окруженную липкими спиралями мухоловок, – света было слишком мало, а у него и без того были проблемы со зрением.
– А я Маринке мышь подложил, – громко сказал Серега Цаплин. Все посмотрели на него, не понимая, о чем он говорит.
– Под крыльцом мышь дохлая валялась, – пояснил Серега. – А Маринка сапоги на веранде оставила. Ну я туда и бросил. – Он ухмыльнулся.
– Ты как ребенок, – сказал Иван Панин и захрустел пальцами – будто хворост ломал.
– Она же мышей боится, – одобрительно сказал Миха Приемышев.
– Ну да, – кивнул довольный Серега.
В трехлитровой банке, стоящей на подоконнике, бурно закипела вода. Коля Карнаухов оставил рисование, выдернул из розетки провода, вытащил из банки кипятильник, сделанный из половинок бритвенных лезвий, спичек и ниток, спрятал его под матрас. Зубами надорвав пачку грузинского чая, щедро сыпанул в кипяток заварку.
– На ужин что будет? – оторвавшись от книжки, спросил Димка. – Опять картошка?
– Девчонки макароны по-флотски обещали, – сказал Коля.
– Макароны по-скотски, – попытался пошутить Серега. Никто не засмеялся.
– Надоело все, – сказал Миха. – Домой хочу. Мне Юрай Хип обещали достать.
– Чего? – спросил Коля, мешая чай прикрученной к ивовому прутку ложкой. – Это джинсы, что ли, такие?
– Э-э! – махнул рукой Миха. – Дяревня!
– А на танцах "Аббу" включали, – как бы между прочим сказал Серега. – И "Бони Эм". Вот тебе и дяревня. А девчонки – ммм!.. Кровь с молоком, не то что наши.
– Наши тоже ничего, – возразил Иван и сел на угол кровати.
Они уже были готовы завести обычный вечерний разговор, обсуждая одногруппниц, как вдруг за дверью кто-то истошно завизжал.
Все вскочили.
– Маринка, – опознал Иван.
– Мышь! – радостно догадался Серега.
* * *
Марина Хадасевич стояла на столе, едва не упираясь головой в потолок веранды, крепко держала в правой руке левый сапог, будто душила его, и, закатив глаза, долго и непрерывно визжала – удивительно, но воздух в ее легких никак не кончался.
– Во дура, – сказал Серега.
Вообще-то Марина Хадасевич была умницей. Красоты ей тоже было не занимать. Спортсменка и комсомолка, она была племянницей какой-то невеликой шишки из горкома – вот только за это Серега ее и невзлюбил.
– Это ты! – воскликнула забравшаяся на лавку Света Горина. Она, вообще-то, мышей почти не боялась, но очень уж страшно визжала Маринка.
– Что – "я"? – изобразил недоумение Серега.
– Ты сунул! – Света спрыгнула с лавки, шагнула к улыбающимся и немного растерянным парням, подпирая бока руками. Светка на расправу была скорая, подруг в обиду она не давала, а удар у нее был крепкий – это многие уже на себе испытали. – Ты сунул! Я знаю! – Она была вне себя. – Это ты дурак! А если бы она ее укусила?! Может, она бешеная?! Или чумная!
– Мертвые не кусаются, – скрипучим голосом проговорил ухмыляющийся Серега.
Визг прекратился – у побледневшей Марины Хадасевич наконец-то кончилось дыхание. Она булькнула горлом, широко замахнулась и швырнула сапог в Серегу, но попала в стоящего рядом Димку.
– Она точно бешеная! – выкрикнула Света Горина. – Она на полтора метра выпрыгнула! Маринке в лицо почти!
– Погоди, Свет… – Вперед выступил нахмурившийся Иван. В руке он держал нунчаки. – Кто выпрыгнул? Мышь?
– Да! Мышь ваша вонючая!
– Она же дохлая была. – Иван повернулся к лыбящемуся Сереге. – Ты говорил вроде, что она дохлая.
– Ну! – кивнул тот. – Дохлая. Под крыльцом валялась.
– Да вон же она! – воскликнула Светка, чуть присев и тыча пальцем в угол, где стоял сноп привезенных Петровичем вил. – Вон! Прямо на вас смотрит!
Марина Хадасевич опять взвизгнула, завопила, размахивая руками:
– Уберите, уберите ее!
Мышь действительно смотрела на скучившихся парней и даже не думала прятаться. Выглядела она жутковато: встрепанная, полинявшая, с мутными бусинками выпученных глаз – неудивительно, что Серега принял ее за мертвую.
– Она дохлая была, – еще раз сказал Серега. – Я ее за хвост брал, она не шевелилась.
– Маринкин сапог ее оживил, – хихикнув, сказал Вовка. – В наших потниках живая мышь сдохнет, а в Маринкиных дохлая оживает!
– Дураки, – сказала Светка. – Уберите ее отсюда.
– Пускай Серега убирает, – сказал Миха Приемышев, опасливо глядя на крохотного грызуна, будто к прыжку изготовившегося, – а ну как эта мышь действительно бешеная?
– Дверь откройте, сама убежит, – посоветовал Серега.
Среди парней возникла небольшая заминка. Пошумев и потолкавшись, они все же выпихнули вперед Димку Юреева. Тот, прикрываясь "Малой землей" и не сводя глаз с места, где затаился подозрительный грызун, бочком прокрался к двери и приоткрыл ее.
– Кыш! – крикнул Вовка.
Света Горина хлопнула в ладоши.
Коля Карнаухов топнул ногой.
И мышь кинулась. Но не к уличной двери, как все ждали, а к ватаге парней. Расстояние в три метра она преодолела за полсекунды. И скакнула – метра на полтора в высоту, явно метя в Серегины пальцы. Она точно вцепилась бы в них зубами, если бы не реакция Ивана: нунчаки, сработанные из черенка лопаты, с гудением рассекли воздух и смачно сшибли взбесившуюся мышь, вышвырнув ее точно в приоткрытую дверь.
Иван потом целых два дня гордился этим точным ударом, не признаваясь, что все, в общем-то, у него получилось случайно.
А Димка Юреев, мимо которого пролетела мышь, потом весь вечер клялся, что нунчаки ее не убили, что она была живая и в полете крутила хвостом, башкой и дергала лапами.
Ему, конечно же, не верили.
Целых два дня.