Примеру их, дабы не выделяться, последовал и Джилрой. Вернее, попытался было последовать. Но, во-первых, его позабавили слова о Черной Звезде, что должна-де взойти на небе. Ведь если Звезда все-таки Черная, то сие событие, священное и торжественное, заметить будет очень сложно.
А во-вторых, ловкость Джилроя в облике рукокрыла оставляла желать лучшего. Если летать он более-менее смог научиться, то вот заведенную в пещерном городе молитвенную позу принять не получилось. Лазутчик повалился на бок, заодно толкнув находившегося поблизости лил’лакла. Отчего оба оказались на полу.
- П-прошу прощения, - проговорил, поднимаясь, Джилрой, - что-то я сегодня… такой неловкий!
Какие нормы вежливости приняты у крылатого племени, он не знал. Но очевидно, нормы эти разительно отличались от человеческих. Потому что неуклюжее извинение действия не возымело. Поднявшись следом, рукокрыл надвинулся на Джилроя с горящими от гнева глазами. А правая рука его потянулась к ножнам. Как видно, запрет на насилие в храмах существовал лишь у людей, но не у этих крылатых обитателей горных пещер.
Впрочем, стоило лил’лаклу повнимательней рассмотреть своего непутевого соседа, и потянувшаяся было к ножнам рука замерла. И опустилась в нерешительности.
- Ты, - вполголоса произнес рукокрыл, тогда как соплеменники его даже не обернулись, сосредоточенные на молитве, - откуда у тебя доспехи Дуз’карна? Моего брата? Я узнаю его именной знак на груди… так откуда?
- Что? То есть, как? - опешил Джилрой, - с чего ты взял… да я не знаю никакого брата!
И сам же стыдился собственного бессмысленного лепета. Который и сыпался-то изо рта лишь потому, что молчание казалось из двух зол большим.
- Изгой, - сурово и безапелляционно заключил лил’лакл, - конечно, ты не знаешь ни братьев своих, ни отцов. А Дуз’карна ты убил и ограбил. Хотя мне с трудом верится, что с моим братом мог сладить такой бестолковый увалень.
- Вот именно! - поддакнул Джилрой тоном оскорбленной невинности, - как я мог? Конечно же… я даже не видел этого Дуз’карна.
- Пусть наш спор решит луна, - изрек лил’лакл, делая легкий кивок в сторону статуи Урдалайи, - вызываю тебя на поединок… в небесах, среди гор. Когда око богини засияет над нами. Пусть наша кровь прольется ей во славу.
- Что-что? - Джилроя это предложение, мягко говоря, не порадовало, - да как?.. Я пока не смогу… я болен, да!
- Что ж, иного от изгоя и не ждал, - разочарованно вздохнул рукокрыл, - в таком случае ты умрешь по-другому. Пламя Земли поглотит тебя. Стража!
В мгновение ока к двум спорящим лил’лаклам подоспели еще трое. Двое с гнутыми саблями и еще один с металлическим жезлом длинною в руку. На выяснение неправой стороны в споре крылатые воители не потратили ни секунды. Почти сразу наставив свое оружие на Джилроя.
- Изгой, ограбивший моего брата, - безапелляционно сообщил им родич неведомого Дуз’карна.
* * *
На пустыре, поросшем чахлой травой и жмущимися к краям кустиками, происходил странный поединок. Да что там - вопиющий в своей жестокой противоестественности. Здоровенный детина-раб надвигался на мальчонку, едва достававшему ему до пояса. Сграбастав его обеими руками, раб швырял свою жертву оземь. И, не давая времени подняться, обрушивал на беднягу пинок за пинком. Бил раб явно вполсилы. В противном случае он давно бы уже выбил из мальчишки дух. Но все равно доставалось тому крепко.
Окровавленный, мальчишка поднимался, пошатываясь. Пробовал избежать новой атаки, отступая. Однако могучий противник настигал его за считанные мгновения. И снова, снова атаковал.
По большому счету, отступать на пустыре было некуда - не настолько он был просторен. В городах, даже небольших, простор вообще-то считается редкостью. Покинуть же место поединка не давала возможности ведьма, стоявшая неподалеку. Предыдущий участник боя с детиной-рабом… а вернее, сказать, его жертва, уже попытал счастье в бегстве. Так беднягу буквально затащил обратно невидимый, но прочнейший аркан, вмиг оплетший ноги беглеца.
На сей раз заведомо неравная схватка продолжалась до тех пор, пока мальчишка, вконец отчаявшись, не изловчился и не вцепился зубами в ногу раба-здоровяка. Прокусил ли он штанину, осталось неясным. Но следящая ведьма была начеку: щелчок пальцами - и тела обоих участников поединка обмякли, словно те погрузились в сон.
"Вот, видите! - не преминула прокомментировать схватку Ксантарда, обращаясь к девочкам-воспитанницам, приведенным сюда в качестве зрителей, - как видим, для рабов существует всего два правила. Во-первых, драться, исполняя нашу волю, и никак иначе. Пока того требует кто-то из нас. А во-вторых, знать свое место. То есть, в данном случае, вовремя останавливаться".
Аника тоже присутствовала при этих схватках, больше похожих на избиение и расправу. И надо сказать, что заведомый садизм такого зрелища поначалу она выносила с трудом. Даром что вообще-то была дочерью вора, решившей пойти по его стопам.
Да, щепетильностью окружение Ханнара, прямо скажем, не отличалось. Ночная столица жила далеко не по королевским законам и не чуралась ни насилия, ни подлости. Но кое-что трудно было встретить даже в этом мире воров, наемных убийц и продажных девок. Например, жестокости, творимой напоказ, для развлечения и в отношении совершенно безвинных людей. О, если даже в райончике с говорящим названием Ножи объявлялся любитель подобного рода забав - даже там он считался чужаком. Со всеми, далеко не радостными для него, последствиями.
В первый раз, глядя на то, как раб с тупой неумолимостью только что в землю не втаптывает несчастных мальчишек, Аника отводила глаза. Да молча стискивала зубы. Другие воспитанницы Ковена, так и вовсе хныкали, плакали да возмущенно вскрикивали. Однако спустя несколько дней хныкать и плакать перестали. Привыкли, похоже. Как начала мало-помалу привыкать и дочь Ханнара Летучей Мыши.
По всей видимости, Ксантарда того и добивалась. Приучить своих новоиспеченных учениц к жестокости и к той, непреложной для всех ведьм истине, что мужчины - даже не люди, а существа второго-третьего сорта. Недостойные ни сочувствия, ни даже собственной воли и разума.
За этим и приводила седовласая предводительница Ковена будущих соратниц на это место, где пленных мальчишек день за днем превращали в боевых рабов. Существ одновременно жестоких и покорных, безудержных в схватке и не рассуждающих. Двуногих зверей на невидимой цепи.
Обучение самих начинающих ведьм данным зрелищем, кстати, не ограничивалось. Хотя сводилось пока к одному. Прежде чем приобщить свежее пополнение к магическим знаниям, Ковен старательно отделывал мозги девочек и их души. Шлифовал и отмывал, избавляя от всего лишнего. Вроде сострадания, сомнений, а также воспоминаний о детстве, родном доме и близких.
Использовалось при этом не только жестокое зрелище воспитания будущих рабов. И даже не только каждодневные выступления Ксантарды в бывшем здании ратуши. Как догадывалась хотя бы Аника, и еда, которой кормили воспитанниц, служила главной цели. Скорее всего, в нее что-то подмешивали… какое-то зелье. Не ядовитое, но и бесследно не проходящее.
Так или иначе, а явные и тайные старания ведьм приносили плоды. Та же Аника едва проснувшуюся неприязнь к королю и его конфиденту вскоре сменила на простое равнодушие. Заодно все реже вспоминая о своей миссии. И даже отец, воспоминания о котором поначалу вызывали в ее душе жалость, воспринимался теперь с безразличием. Словно эпизод очередного сна - бывшего, может и ярким, но померкшего с приходом нового дня.
Да, злобный король издевался над ним, угрожал и бросал в темницу. Но это же было так давно! А главное, ее, Аники, почти не коснулось. Не коснулось тогда - и тем более, не должно трогать теперь.
Со столь же спокойной отрешенностью и невозмутимостью Аника наблюдала теперь за поединками рабов состоявшихся с рабами будущими. Вот как на сей раз: зверь большой почти забил маленького зверя. Но тот успел в последний момент вцепиться в большого зубами. Что и подобает зверю…
От по-прежнему цепкого взгляда девушки не укрылось, с каким выражением маленький зверь впился в ногу противнику. То было поистине не лицо человека, а звериная морда - принадлежащая твари, хоть мелкой, но хищной. И которая готова драться до последнего, если ее загоняют в угол.
Глядя на это зрелище, Аника, словно невзначай, подумала, что Ксантарда и другие ведьмы вполне могут оказаться правы. Что рожденные мужчинами - не более чем зверье, либо дикое, либо на службе. Что ранее прожитая жизнь не имеет никакого значения, что это тюрьма, где каждый шаг человека опутан запретами. И что, наконец, лучше бы ей остаться с Ковеном, сделавшись его частью. Лучше, справедливее, разумнее…
Вероятно та, что когда-то была дочерью Ханнара Летучей Мыши, вскорости так бы и поступила. Если б не ближайшая же ночь. И не сон, так неожиданно навестивший Анику.
Девушка увидела себя ночью, посреди луга с одиноким раскидистым деревом. За спиною текла небольшая речка. И светила луна - растущий полумесяц. Ярко светила… только не на небе. Ее держала над головою высокая женщина, одетая в какую-то длинную бесформенную хламиду. Одеяние это, едва ли удобное, колебалось на ветру вместе с волосами женщины. Целой копной, пышной и взлохмаченной. А вот лица видно не было. Но Аника почему-то догадывалась, что оно должно быть лицом Ксантарды.
Другой рукой безликая женщина держала что-то вроде щита… но совершенно бесполезное для защиты. Вырезанную из черного камня фигуру, похожую на звезду с множеством лучей. И оттого выглядевшую хрупкой, ажурной.
- Хочешь пить, моя дорогая? - молвила женщина голосом Ксантарды, с ее вежливо-строгими интонациями, - ты точно хочешь пить, я знаю…
И Аника действительно почувствовала острую жажду. Рот, кажется, пересох настолько, что даже слюну ни сглотнуть, ни сплюнуть не получалось. Нечего было ни сглатывать, ни сплевывать.
- Пей! Это очень важно, - увещевала женщина.
Повернувшись, Аника присела на берег, склонившись над рекой. И отпрянула с испугом и отвращением. Вместо воды по небольшому руслу текла другая жидкость: темная и густая. Как лошадиная кровь…
- Пей, не бойся! Кто не пьет, тот раб! - снова донесся голос Ксантарды. На последней фразе он сорвался на визгливый вопль, больше подобающий другой ведьме. Молодой, рябой и лохматой.
Между тем, река быстро и внезапно очистилась. Кровь в русле иссякла, сменившись обычной водой. И в воде этой Аника смогла даже разглядеть свое отражение, подсвеченное яркой луной.
Только увидела она не свое лицо, давно ставшее привычным. Из воды на девушку взирала совершенно лысая голова, обтянутая болезненно-бледной кожей. Уши были не по-человечески удлиненные, остроконечные. Глаза поблескивали в темноте… а черт лица рассмотреть, почему-то не получалось. Они словно стерлись, как стираются на статуях от времени.
За спиною же маячила пара сложенных до поры до времени кожистых крыльев.
- Кто это?! Это же не я! - вскричала Аника, попятившись от реки.
- Пока не ты, - с каким-то умиротворением парировала странная женщина, - но скоро станешь, не волнуйся. Поздно спохватилась…
А затем вдруг возвысила голос - теперь он звучал со злорадным торжеством:
- …потому что осколки Черной Звезды теперь повсюду. И в тебе тоже, моя милая!
С этими словами женщина стиснула пальцами фигуру, поначалу принятую за щит. Та рассыпалась крошевом, и множество мелких камушков, подхваченных ветром, поднялись к небу. Целые стаи каменной мошкары разлетелись во все стороны - уже, как видно, не увлеченные ветром, а сами по себе…
…рывком подняв голову с подушки, Аника вновь вернулась в уже привычную темноту барака. Окруженная десятками мирно посапывающих или неровно и тяжело дышащих во сне девочек. Голова была ясной, какой не всегда бывала даже поутру. И единственной мыслью было - бежать. Из барака, из облюбованного Ковеном городка. Как можно дальше от творящихся здесь мерзостей. И не ради короля, конфидента или отца. Ради самой себя. Дабы не превратиться в крылатое и ушастое чудовище с бледной лысой головой.
И тянуть с побегом не стоило. Так что покидать убежище Ковена Аника решила этой же ночью. Причем сразу после пробуждения. И плевать, что дверь барака заперта снаружи. В конце концов, для настоящей воровки дверь - не помеха. И уж точно не единственный способ войти в помещение или покинуть его.
Окон в бараке не было. Зато соломенная крыша показалась Анике препятствием легче легкого. Оставалось лишь добраться до нее. За этим тоже дело не стало - благо, часть потолочных досок отсутствовала.
Легкой неслышной поступью бродячей кошки Аника прокралась к давно остывшей печи. Осторожно вскарабкалась на нее, ухватившись за тонкую, но еще прочную трубу. Ладони при этом сделались темными то ли от сажи, то ли от ржавчины. Но юной воровке было не до чистоты.
Уже с печки легонько, на цыпочках подпрыгнув, Аника смогла добраться до потолочной доски. Та успела подгнить и опасно прогнулась под тяжестью. Но девушка уже, подтянувшись, достигла стропильного бревна. И, уцепившись для начала за него одной рукой, перенесла следом на бревно и весь свой вес.
Бревно казалось куда надежнее досок. Обхватив его руками и ногами, Аника поползла к самой вершине кровли. Где с силой вонзила руку в толщу соломы, пытаясь прорвать в ней себе проход.
Старая, спрессованная дождями, солома сопротивлялась. Примерно десять приступов успела предпринять беглянка, прежде чем ей удалось проделать дыру размером чуть побольше собственной головы. И за этим занятием, вдобавок, едва не сорвалась вниз.
Просунув в дыру сперва обе руки, затем голову, Аника подтянулась. И буквально прорвавшись на крышу, уселась на вершину кровли с наружной ее стороны. Где перевела дух и осмотрелась.
С той стороны барака, где находилась дверь, нес свою вахту дозорный раб. Само собой, не желая попадаться ему на глаза, Аника направилась в противоположную сторону. Осторожно переступала она по вершине кровли. А, точнее, по соломе, плотно ее закрывавшей. Плотно, но не прочно. Так что каждый неверный шаг был чреват для девушки падением. По меньшей мере, на еще оставшиеся потолочные доски.
Дойдя до края крыши, Аника устремила взор к соседнему зданию, отделенному от барака узкой улочкой. Крыша у здания была черепичной, куда круче, чем у барака, а главное - располагалась на этаж выше. Так что именно на нее беглянка не рассчитывала.
Предпочла же она допрыгнуть через улочку до ближайшего окна. После чего ухватилась обеими руками за подоконник, подтянулась - и буквально провалилась внутрь.
Комната, в которую вела окно, была, разумеется, темной и никакой живой душой не населенной - пауки не в счет. Еще эта комната оказалась захламлена: мебель была свалена в беспорядке да покрыта целыми сугробами пыли. А дверь стояла, сорванная с петель и кое-как приваленная к одной из стен.
Преодолев завалы из мебели, Аника прошла через дверной проем, к лестнице. Та, хоть и была деревянной, но сохранилась неплохо. Разве что скрипела при каждом шаге. Ну и еще часть перил обвалилась.
Внизу широкая двустворчатая входная дверь оказалась забаррикадированной опрокинутым на бок столом, несколькими стульями и поваленным шкафом. Разумеется, Анике и в голову не пришло возиться, пытаясь разобрать этот завал. Как и подобает воровке, она нашла другой путь. Выскочила на улицу через окно первого этажа.
Что делать дальше - ответ на этот вопрос для беглянки был столь же очевиден, как для крестьянина утверждение, что лошади кушают овес и сено. Нужно было выбираться из города. И как именно это сделать, Аника уже представляла себе до мелочей. Успев неплохо узнать город благодаря хотя бы регулярным походам к бывшему зданию ратуши. А также экскурсиям, что устраивала своим воспитанницам Ксантарда.
Заодно, крадучись двигаясь в сторону ворот, Аника со злорадством отметила про себя недостаток бдительности у Ковена. Ведьмы, не говоря уж про их рабов, определенно не ожидали ни нападения, ни визита непрошеных гостей. Очевидно, привыкнув уповать на то, что город этот давно заброшен и затерян в лесу.
По улицам не ходили патрули - в ночной темноте городок казался безнадежно вымершим. Разве что несколько окон поблескивали вдалеке тусклым светом. Не удосужился никто даже выставить дозор хотя бы у стоящих распахнутыми ворот.
Что ж, они сами напросились, напоследок подумала Аника, проходя в пустой проем ворот. Ибо не зря еще ее отец говорил: "есть преступления и тяжелее воровства - например, беспечность".
Глава шестая
О кристалле-маяке Джилрой вспомнил в последний момент. Уже успев ощутить холодную сталь одной из сабель лил’лаклов возле своего горла. А когда все-таки вспомнил - первым делом встретился взглядом с братом безвестного, но злополучного Дуз’карна. И усмехнулся, чем еще больше его взбесил.
Затем, отступив на шаг, веллундец сунул руку в дорожную сумку. Хватило единственного быстрого движения, чтобы извлечь оттуда заветный кристалл. Небольшой, легкий и теплый, он ожил и засиял в ладони поддельного рукокрыла.
- Что это? - вскрикнул один из воинов-лил’лаклов, стоявший к Джилрою ближе всех, - колдовство какое-то?..
- Отрубите ему руку! - приказал стражник с жезлом, - пока он…
Что именно мог сделать, но не должен был успеть, по его мнению, Джилрой - узнать так и не пришлось. Лазутчик разжал пальцы, и кристалл-маяк сам собой взлетел на десяток футов над полом. Сделавшись недосягаемым для воителей-лил’лаклов… если, конечно, те не воспользуются крыльями.
Сам поддельный рукокрыл, кстати, был почти уверен, что воины не воспользуются. Не решаться на это - во всяком случае, в священном месте. И вообще, за короткое время своего пребывания на родине лил’лаклов, Джилрой ни разу не видел, чтобы местные жители пользовались крыльями в туннелях и пещерах своего поселения. Во-первых, для полетов здесь было тесновато. А во-вторых, такое поведение могло считаться неприличным. Все равно как разгуливать с извлеченным из ножен оружием по улицам человеческого города.
Вполне возможно, брат Дуз’карна был готов нормами приличия даже поступиться - в силу исключительности случая. А может, подобные мысли успели посетить ушастую голову хотя бы одного из призванных им стражников. В любом случае, предпринять что-либо никто из них не успел. Сияние кристалла-маяка на глазах делалось все ярче. Ослепительный свет залил пещеру-святилище с ошарашенными, испуганно жмущимися к полу и стенам прихожанами.
…а за десятки миль отсюда уже собрались в одном лагере оба армейских полка, отряженных на борьбу с Ковеном. Все импровизированное соединение пребывало не просто в боевой, но в повышенной готовности. Что в переводе на язык обычных людей означало: всяк от солдата до командующего не расставался с оружием ни на мгновение. Спал с саблей в обнимку. Обедал, кладя перед собой арбалет не дальше, чем на расстояние протянутой руки. И даже нужду справлял не иначе как в полной амуниции.
Главное же - каждый из вояк должен был, едва услышав горн, немедля прервать любое из перечисленных занятий. И отправляться на самый край обитаемого мира, дабы вступить там в бой. Или, как вариант, кинуться в гущу битвы, никуда далеко не перемещаясь.