Тревога за судьбу друзей, перед которыми Эврих чувствует себя в неоплатном долгу, заставляет его покинуть Беловодье и вновь пуститься в путь. Господин Случай нарушает его планы, он попадает в рабство и вместо Саккарема оказывается в Мономатане. Сам Эврих считает, что Боги в очередной раз сыграли с ним злую шутку, однако находятся люди, убежденные в том, что к берегам империи, переживающей трудные времена, его корабль пригнал ВЕТЕР УДАЧИ.
Содержание:
Глава первая. Черные джиллы 1
Глава вторая. Храм забытого бога 10
Глава третья. Раб-исцелитель 18
Глава четвертая. Праздник цветущих деревьев 29
Глава пятая. Домашний лекарь Газахлара 38
Глава шестая. Подсылы 51
Глава седьмая. Уста Неизъяснимого Мбо Мбелек 62
Глава восьмая. Рождение императора 73
Павел МОЛИТВИН
ВЕТЕР УДАЧИ
Жизнь галопом, мчит, горит и тает,
Как над морем пламенный закат,
И до срока землю покидает
Тот, кто прав, и тот, кто виноват.Быстролетны дни, любови, песни,
Даже те, что, мнилось, на века.
Хоть молись, ругайся ты, хоть тресни,
Вечны в небе только облака.Потому-то уходить не страшно.
Горько лишь до цели не дойти,
Если шел ты трудно и отважно,
Не добраться до конца пути.Тяжко гибнуть одному в пустыне,
Хуже - если родина в огне.
Грустно - не прижившись на чужбине,
Горше - лишним в отчей стороне.Но больней, когда душа остыла,
Оставаясь вроде бы живым,
Жизнь влачить, в которой все постыло,
Все лишь суета, и тлен, и дым.И с чего бы сердце омертвело?
Глаз отвел, чтобы не видеть слез,
Бед чужих, - мое ли это дело?
Мог помочь, но в драку не полез…Мог бы пить, так ведь потом - похмелье.
Мог любить - достойной не сыскал.
И в итоге горе и веселье
Как-то незаметно миновал.А вокруг братались и рубились,
Плыли вдаль чужие корабли…
Проклинали, ссорились, женились,
Спорили с судьбою, как могли…И теперь уходят. В славе, в боли,
В гневном крике разорвавши рот…
Хладные ж живут в их сирой доле.
Лучше б было все наоборот.Но закон судьбы неумолимый
Рвет на части страстные сердца,
И вершат их души путь незримый
В светлый дом Небесного Отца.А иные долго долго тлеют,
Равнодушья источают чад,
О погибшей жизни сожалеют -
Кто не прав и кто не виноват.
Глава первая. Черные джиллы
Отложив Тилорнову самописку, Эврих закусил губу и в сомнении покачал головой. Чем дольше он работал над новой своей рукописью, тем меньше она походила на "Описания стран и земель" достопочтенного Салегрина. Так оно, разумеется, и должно было случиться: дорожные заметки путешественника неизбежно будут отличаться от кропотливого труда землеописателя, безвылазно, если не считать посещений блистательного Силиона, просидевшего всю жизнь в Верхнем Аланиоле. Эврих, однако, так до сих пор и не сумел решить: радоваться ему следует или печалиться по поводу того необычного творения, которое выходит из-под его пера. Увы, в нем не было ничего от ученого трактата, и более всего, хотя и это сравнение являлось притянутым за уши, напоминало оно сказания о Богах и героях минувших времен. С той весьма существенной разницей, что писал он о своих современниках, живых и хорошо знакомых ему людях. И следовательно, рассказ о них надобно было вести как-то иначе, чем принято было у аррантов повествовать о похождениях Прекраснейшей, проделках Вестника Богов и деяниях Морского Хозяина, а у сегванов, например, о Храмне и Хегге.
Глядя на бегущие за бортом "Ласточки" длинные иссиня-черные волны, молодой аррант пытался представить, как отнеслись бы его наставники и товарищи по учебе в Силионской Школе к идее расчленить его рукопись на две части, одна из которых, предназначенная для ученых мужей, являлась бы продолжением Салегриновых "Описаний стран и земель", а другая рассказывала о Хрисе, Тразии Пэте, Хономере, Тилорне, Волкодаве, Кари, Ниилит и всех тех, с кем пришлось ему пережить немало волнующих, а порой и страшных приключений. На первый взгляд мысль эта, посетившая его в Беловодье, куда перенесся он по воле Аситаха из Врат, являвшихся в то же время мостом через Гремящую расщелину, отделявшую Вечную Степь от Самоцветных гор, была дикой и едва ли не кощунственной.
"Выпускнику Силионской Школы не пристало слагать в угоду простонародью дешевые вирши и занимательные побасенки", - изрек бы с презрительной миной щеголеватый Фелиций Тертц, твердо решивший посвятить свою жизнь расшифровке клинописных таблиц бесследно исчезнувшего с лица земли государства умбогу и немало преуспевший на этом поприще. "Друг мой, одумайся! Какое дело Взыскующим Вечных Истин до того, чьими трудами и при каких обстоятельствах доставлены были, скажем, семена и луковицы хуб-кубавы в Нижнюю и Верхнюю Аррантиаду? Неизмеримо больший интерес представляют собой свойства этого дивного растения, о коих и надлежит нам, проведя соответствующие исследования, поведать в трактате, дабы облегчить труд лекарей и врачевателей обоих миров", - ласково посоветовал бы ему престарелый Николас Пагиари, отрываясь от склянок и реторт, в коих булькало, вскипало или выпадало в драгоценный осадок то, что превращалось им впоследствии в чудодейственные мази, порошки и микстуры, исцелявшие от ломоты в костях, глухоты, желудочных колик, сердечных болей и фурункулов.
Эврих усмехнулся, представив, как искривилась бы физиономия маститого Вассония Руфа, загляни тот в нынешние его описания подвигов варвара-венна в трактире "Сегванская зубатка". О да, силнонские ученые мужи едва ли одобрили бы рукопись, названную им условно "Удивительные странствия", а между тем работа над ней доставляла ему ничуть не меньше удовольствия, чем приведение в порядок второй части "Дополнений" к землеописаниям достопочтенного Салегрина. Тогда же, в Беловодье, в ожидании весны, он, стесняясь показать начало своего нового творения Тилорну, зачитал кусочки из него Ниилит. Готовящаяся стать матерью, молодая женщина слушала его с интересом, не пытаясь, впрочем, скрыть охватившее ее недоумение: уж больно непохоже было прочитанное молодым аррантом на прежние его писания, на трактаты Зелхата Мельсинского и все то, что ей доводилось читать прежде. Потому-то и отношение свое к "Странствиям" она выразила крайне осторожно: дескать, пиши, что подсказывают тебе разум и сердце, а время покажет, что из этого получится. Тыква - не виноград, орех - не морковь, но разве кто-нибудь ставит им это в вину?
Зная тактичность Ниилит, и без того снедаемый сомнениями аррант ужаснулся содеянному и принялся было выскабливать с пергаментных листов всю ту чушь, которую успел нанести на них несмываемыми Тилорновыми чернилами, когда в светелку, где он обычно работал, заглянул Зуйко и, переминаясь с ноги на ногу, заливаясь румянцем, точно красна девица, попросил дать ему почитать продолжение той рукописи, которую он… в которой Волкодав, о которой намедни супруга Тилорна… Словом, помимо Ниилит, отрывки из "Удивительных странствий" слушал, оказывается, еще и белобрысый внук деда Вароха. Сознавая, что подслушивать чужие беседы - дело недостойное, он охотнее всего умолчал бы о сем неблаговидном поступке. Так парень поначалу и собирался поступить. Так бы и поступил, кабы не желание во что бы то ни стало узнать, чем же кончилась охота Волкодава за шестерыми насильниками на склонах Засечного кряжа…
Уничтожать созданное своими руками - не самое приятное занятие, даже если это всего лишь никому не нужные путевые заметки. Когда же заметки эти касаются твоих друзей, в соскабливании их есть что-то и вовсе скверное, и, хотя ученый аррант не верил в сглаз, материализацию дурных пожеланий и прочие варварские выдумки, он охотно дал Зуйко стопку пергаментных листов, справедливо полагая, что очистить их от старых и подготовить для новых записей успеет и потом. Однако этого самого "потом" так и не случилось. Во-первых, потому что Зуйко, придя в восторг от начала "Странствий", потребовал продолжения и едва не набросился на Эвриха с кулаками, проведав, что тот намерен соскоблить написанное. Обходительный обычно парень повел вдруг себя крайне непочтительно и в пылу спора обозвал Эвриховы "Дополнения", вкупе с творениями достославного Салегрина, "глупым занудством", торжественно пообещав, что высокоученый аррант не будет испытывать недостатка в пергаменте до тех пор, пока пишет продолжения "Странствий". Во-вторых, привлеченная им в союзники Ниилит заверила Эвриха, что тот истолковал сказанное ею превратно и, по ее мнению, "Странствия" обязательно должны быть дописаны, ибо представляют интерес хотя бы из-за непохожести на все читанное ею раньше. И наконец, в-третьих, арранту приснился пастырь Непра, сведший его некогда с Хрисом Серторием Панониром. Эврих не часто вспоминал кряжистого настоятеля храма Всеблагого Отца Созидателя, втолковывавшего по вечерам грамоту, философию и числоведение двум десяткам шалопаев подмастерьев, и уж ежели тот, приснившись своему непутевому ученику, сказал: "Пиши!", стало быть, продолжать "Странствия" действительно следовало. Не беда, если их не удостоят вниманием ученые мужи блистательного Силиона, зато будут читать и передавать из рук в руки сверстники Зуйко. Быть может, это даже и важнее, потому что не каждому в жизни повезет встретить Непру, Хриса, Тразия Пэта, Волкодава или Тилорна, у которых сам он, вольно или невольно, учился изо дня в день, из года в год…
- Не работается? - прервал размышления арранта Иммамал Биилит - сухощавый купец из Саккарема, волей судеб вынужденный провести зиму в Галираде и с нетерпением ожидавший появления слепа по борту "Ласточки" Рудных гор, называемых халисунцами Сарват Керулим - Тропа-Через-Море.
- Разве это работа? Настоящая работа ждет нас на берегу. Записи же, которые я время от времени делаю, являются скорее приятным времяпрепровождением, чем-то вроде игры в кости. - Эврих кивнул на кучку купцов, расположившихся на циновках и подушках в тени палубного тента.
- Э-э, нет, любезнейший! Я наблюдаю за тобой от самого Галирада, с тех пор как случай свел нас на борту "Хлебного колоса". И сдается мне, нанимаясь помощником к Березату Доброте, ты пекся не столько о том, чтобы набить мошну, сколько о том, чтобы без проволочек попасть в нужное тебе место. Во всяком случае, на странствующего ученого - собирателя мудрости ты похож не в пример больше, чем на торговца.
- У тебя острый глаз, почтенный Иммамал, - признал Эврих, пряча в один поясной пенал перо и чернильницу, а в другой - свернутые в трубку листы пергамента. - И все же ты прав лишь отчасти. Странствовать по миру в чаянии обрести новые знания могут лишь очень богатые люди, к числу коих я не отношусь. В Кондаре, Нарлаке и Халисуне я старался выгодно сбыть не только товары Березата, но и пристраивал свои собственные. Морское путешествие - развлечение дорогостоящее…
- А в последние годы к тому же еще и небезопасное, - подхватил Хилой Шаралия - пышнотелый халисунец, севший на "Ласточку" в Сахре и успевший уже переругаться с доброй половиной купцов, утверждавших, что соленая сельдь, которую он везет в Мельсину, давным-давно протухла и, ежели бочки с ней немедленно не выкинуть за борт, все их товары насквозь провоняют ею и будут безвозвратно испорчены.
- Ох уж мне эти байки про мономатанских пиратов! - отмахнулся от Хилой саккаремец. - Вольно же распространять их тем, кто надеется благодаря им вздуть цены на привезенный из-за моря товар. Но слышать их от купца, который с первым же весенним судном намерен обогнуть Рудные горы…
- Меня-то, как ты мог догадаться, погнали в путь мои бочки с сельдью, - миролюбиво ответствовал Хилой. - Они пролежали на складах Сахра вдвое дольше, чем следует, и выбор у меня был невелик: рискнуть жизнью либо сделаться нищим. Ежели вы тоже везете нечто скоропортящееся, я готов вам посочувствовать. В противном же случае…
Сложив складной стульчик, Эврих прислонил его к фальшборту и сделал вид, что не понял обращенного к нему вопроса, предоставив тем самым возможность ответить на него Иммамалу.
- Я везу на родину льняное полотно, - не слишком охотно ответствовал поджарый саккаремец. - И если что-то угрожает моему товару, так это твои вонючие бочки. Ума не приложу, чего ради ты взялся везти за море тухлятину, за которую не выручишь и десяти медяков!
- А вот тут ты, любезный, сильно ошибаешься. Расплачиваться со мной будут серебром и более чем щедро. Если только "стервятники Кешо" позволят нам добраться до столицы твоей благословенной родины.
- Не сочти за дерзость, но кому и для каких нужд собираешься ты продать свой товар, издающий и в самом деле несколько специфическое амбре? - полюбопытствовал Эврих, отчетливо ощущавший распространяемый бочками душок, несмотря на то что они были принайтованы в кормовом трюме "Ласточки".
- Приятно встретить разумного человека, который, вместо того чтобы обвинять старого толстого Хилой в глупости, спрашивает у него, зачем тот делает то, что делает, - ухмыльнулся обитатель солнечного Халисуна и ткнул жирным пальцем в сторону Иммамала: - Ты ведь, любезный, любишь поливать рис, просяную или ячменную кашу сайвасой? Без этого острого соуса в приморских городах Саккарема не обходится ни одна трапеза, - пояснил он, видя недоумение арранта. - Сайвасу приготовляют, заквашивая со специями маленькую, с ладонь величиной, рыбку - сайву. Испокон веку бедняки ели ее на первое, второе и третье, утром, днем и вечером, по праздникам и будням и в конце концов изрядно повыловили. Последние годы сайву употребляют исключительно на изготовление соуса, и стоит он недешево. Естественно, повара начали думать, из чего бы изготовить сайвасу в отсутствие сайвы…
- Фу! Клянусь Богиней, теперь я убежден, что не только товар твой, но и тебя самого надлежит немедленно выбросить за борт! - в негодовании воскликнул Иммамал. - Из-за таких, как ты, гибнут традиции и благословенный Саккарем утрачивает свой подлинный, искони присущий ему облик. Вместо сайвы - тухлая сельдь, вместо наследного шада - нардарский конис, взявший замуж блудливую незаконнорожденную девку, а вместо служителей Богини Милосердной - нечестивые ученики Богов-Близнецов. Прав, тысячу раз прав был император Кешо, запретив таким, как ты, приближаться к берегам Мавуно!
- Во имя Лунного Неба! О чем ты говоришь, почтеннейший?! Чем не угодила тебе моя сельдь? Ведь не мои, а твои соплеменники придумали употреблять ее вместо сайвы! Марий Лаур, по всеобщему убеждению, стоит дюжины Менучеров, а что касается Кешо…
- Молчи! Не желаю слушать богопротивные речи из уст недостойного халисунца! Да иссушит Богиня Воздающая ваши реки! Да обрушит она на ваш нечестивый край великую сушь! Да нашлет она на поля ваши полчища саранчи, а на города мор и глад!.. - Сыпя проклятиями, пышущий праведным гневом Иммамал поспешил покинуть скверную компанию, и Хилой, глядя ему вслед, задумчиво произнес:
- Неужто разумный человек может потерять лицо из-за того только, что его соплеменники стали использовать для изготовления соуса сельдь вместо сайвы? Вот уж не думал, что когда-нибудь встречу купца, превозносящего мудрость Кешо! Хотел бы я поглядеть на лицо этого почитателя традиций, когда зузбары, надев ему на руки рабские колодки, примутся потрошить его товары!
- А я бы не хотел. Ибо нам в этом случае пришлось бы разделить его участь, - промолвил Эврих. - Лет шесть-семь назад корабль, на котором я плыл в Аскул, был взят на абордаж "стражами моря", и мне не хотелось бы вновь стать свидетелем учиненной ими резни.
- Что же подвигло тебя пуститься в плавание и рисковать единственной головой? Не лучше ли было дождаться, когда в путь отправятся караваны торговых судов, охраняемые аррантскими, халисунскими или саккаремскими галерами? - спросил Хилой, с любопытством разглядывая золотоволосого собеседника.
Одетый в излюбленную аррантами тунику и сандалии с оплеткой до колен, с двумя пеналами у пояса, он выглядел человеком сугубо мирным, если бы не пересекавший левую щеку шрам и испятнавшие красивое лицо черные точки непонятного происхождения, напоминавшие крапинки изъязвившей металл ржави. Да, пожалуй, еще в упрямом прищуре изумрудно-зеленых глаз было что-то, наводящее на мысль об упрятанной до времени в ножны стали хорошего закала.
- Я спешу к невесте, а охраняемые караваны судов не двинутся к Мельсине, пока погода окончательно не установится, - объяснил Эврих. - К тому же на моей родине бытует мнение, что молния не ударяет дважды в одно и то же дерево.
- В Галираде говорят: повадился кувшин по воду ходить - тут ему и битым быть, - пробормотал Хилой и чуть громче добавил: - После того как войска Кешо заняли Аскул, их сторожевые суда не раз видели у южных берегов Шо-Ситайна, близ Аланиола, Сарват Керулима и Мельсины. Многие суда исчезают бесследно, а встреченный мною давеча в Сахре слепой мономатанец уверял, что аппетиты императора Кешо безграничны и недалек тот день, когда черные джиллы окончательно прервут морскую торговлю Саккарема с Аррантиадой, Халисуном и странами севера.
- Не был ли этот слепой искусным метателем ножей? - спросил Эврих, тотчас вспомнивший и виденного им некогда в Кондаре Дикерону, и сопровождавшую его акробатку с поэтическим прозвищем Поющий Цветок.