Услышав слова ведьмы, один из Ягхуров поднял голову. Из его рта капала кровь, плоские ноздри раздулись, и он что-то голодно прорычал. После четверти тысячелетия пожирания человеческой плоти Ягхуры особенно полюбили мягкое мясо женщин и детей.
Брагадх с ненавистью посмотрел на вурдалака, и Ягхур поспешно вернулся к своей трапезе. Вождь вздохнул.
- Ведьма говорит правду, - устало произнес он. - Теперь нужно думать наперед и позаботиться о том, чтобы наш народ выжил.
Стон исторгся из дюжины глоток, когда Брагадх обошел очаг и направился к Нагашу. Остановившись перед некромантом, он вытащил из ножен свой большой, защищенный рунами бронзовый меч и опустился на колени.
- Я Брагадх Магхур’кан, - сказал он. - Военный вождь Истинного Народа. - Он осторожно положил меч у ног Нагаша. - И я покоряюсь.
Некоторое время никто не двигался. Затем деревенские вожди один за другим начали подходить и складывать свое оружие у ног некроманта.
Нагаш принимал их поклонение молча, а исполненное торжества лицо прятал в складках капюшона. На противоположной стороне комнаты избранные воины Брагадха и Дьярида с потрясенными лицами смотрели, как их честь и традиции ложатся к ногам давнего врага.
Только Аката встретилась с некромантом взглядом, и лицо ее было жестким, как камень. Здравомыслящая, но при этом не скрывающая ненависти, отметил про себя Нагаш. Ну и ладно. До тех пор, пока служит мне.
Ягхуры наблюдали за церемонией со звериным безразличием, продолжая шумно жевать.
Длинная процессия вышла из Магхур’кана сразу после заката на следующий день. Первым несли Нагаша в его дубовом паланкине, окруженном телохранителями-скелетами. Сразу за ним шли командиры-вассалы, Брагадх, Тестус и Дьярид и ведьма Аката. Их лица были безрадостными, несмотря на высоко поднятые головы.
Следом маршировали колонны пехотинцев Нагаша - люди и нежить, числом больше четырех тысяч. Дальше, спотыкаясь от изнеможения и ран, понурив головы, шли остатки когда-то могучего войска Отрекшихся: четыре сотни воинов-варваров. Далеко не все они смогут пережить трехнедельный поход к горе. Ягхуры галопировали вдоль рядов, дожидаясь того, кто упадет первым.
Колонна вилась на юг, через завоеванные территории, уже много десятилетий жившие под властью Нагаша. Крепости на холмах содержались в полном порядке, поля обрабатывались, с дорог счищали грязь. Однако над всем краем витали безмолвие и отчаяние, тяжелые, как погребальный покров. Солдатам-людям приносили еду и воду мужчины и женщины с запавшими потухшими глазами. Казалось, что никто из них не понимает простейших вопросов, что задавали Брагадх и его соратники.
К концу второй недели армия приблизилась к северному краю Долины Черепов. Луна осветила пелену темно-серых туч, нависших над южным горизонтом. Сначала решили, что это штормовые тучи над Кислым морем, но проходила ночь за ночью, а вид оставался все таким же.
Спустя еще три ночи армия добралась до Долины Черепов. Старое поле боя очень изменилось за последние два с половиной столетия, с тех пор как Нагаш развернул кампанию против северян. Поперек узкой дороги, ведущей к долине с севера, построили каменную стену, с обеих сторон которой высились цитадели, где размещались как люди, так и нежить. Широкие ворота в центре стены со скрипом отворились, когда армия приблизилась, и воины зашагали по каменному туннелю. Примерно через десять ярдов открывался выход в широкую израненную равнину. За прошедшие столетия каждый ее квадратный фут был перекопан лопатами и кирками в поисках костей тех, кто пал на этой равнине за тысячу лет, - они присоединялись к армии живых мертвецов Нагаша.
Пелена вонючей пепельной тучи висела над равниной, погружая ее в вечную тьму, и тяжелая, почти осязаемая тишина давила на разоренную землю. Эта тень, отбрасываемая с юга, приглушала даже лай Ягхуров.
Теперь армия день и ночь маршировала в постоянном сумраке. Стойкие воины, пережившие тяжелую осаду и мучительный поход на юг, теряли присутствие духа, ковыляя по кошмарной местности. Некоторые, нарушая ряды, пытались бежать, неся какой-то бред или просто вопя от ужаса, - легкая добыча для Ягхуров, которые тут же валили их на землю и разрывали на части. Другие просто падали на обочину - сердца их переставали биться под грузом страха и невыносимого отчаяния.
Спустя еще два дня, когда закончилась равнина, и начался долгий спуск к побережью, вассалы впервые увидели великую гору. Нагашиззар, как она сейчас называлась (на неехарском это означало "величие Нагаша"), за четверть тысячелетия непрестанной работы превратилась в большую неприступную крепость. Высокие стены опоясывали склоны семью концентрическими кругами, каждый более высокий и грозный, чем предыдущий. Шпили сотен башен, разбросанных между бараками, складами, литейными цехами и шахтами, упирались в мертвенно-бледное небо.
Колеблющиеся языки призрачного зеленого пламени вырывались из нескольких десятков бронзовых кузниц; извивающиеся облака вредоносных испарений выползали из бесчисленных шахт, вырытых в склонах горы. Огромная равнина могильных курганов, когда-то тянувшаяся на запад к побережью, теперь была завалена кучами битого камня и ядовитых отходов из шахт, и все это постепенно становилось добычей темных морских волн. На севере, там, где до сих пор обитали Ягхуры, болота превратились в отравленную пустошь, лишенную каких-либо признаков жизни, за исключением пожирателей плоти и их грязных, запущенных берлог.
Армия спускалась к побережью, и страхи варваров усиливались. На пустоши поднялся вой - Ягхуры почуяли возвращение хозяина. Им вторил пронзительный рев рогов из казавшихся призрачными башен. Процессия спускалась все ниже, по безжизненному склону, сквозь руины старой храмовой крепости, затем по широкой дороге, вымощенной битым камнем, что вела к первым крепостным воротам.
Приблизившись к темному порталу, люди в ужасе взвыли. Он широко распахнулся, как пасть голодного зверя, жаждущего поглотить их души. И в определенном смысле так оно и было.
Медленно, неотвратимо ворота крепости проглотили их всех, но эхо испуганных криков Отрекшихся звучало еще долго - до тех пор, пока огромные ворота с грохотом не захлопнулись.
Крепость Нагашиззар снаружи выглядела огромной и зловещей - высокие грозные стены, остроконечные башни с бойницами. Но это являлось лишь видимой, малой частью истинного размера. Основная часть этой твердыни была спрятана в горе, где тянулись мили и мили туннелей, шахт, лабораторий, складов и подвалов. Денно и нощно живые мертвецы Нагаша трудились в темноте, прокладывая туннели все дальше, рыли новые пещеры, чтобы разместить там растущее население Нагашиззара. Никто точно не знал, как глубоко и далеко тянутся ходы и куда многие из них ведут.
В некоторые туннели и шахты никто не заходил больше сотни лет. Глубоко-глубоко под землей, на самых нижних уровнях неприступной крепости, когтистые лапы без устали рыли землю и выворачивали камни. Настал долгожданный день, когда туннелепроходчики наконец прорвались в широкую, наполовину достроенную галерею. Измученные, израненные, они долго лежали на гладких камнях, тяжело дыша, слушая, как в огромном пространстве затихает многократно усиленное эхо. Их гладкие розовые носы внюхивались в сырой воздух: масло и металл, старые кости и дразнящий запах человеческой плоти. А вдруг это то самое место, которое Серый Провидец велел им отыскать?
Да! В этот самый миг искатели учуяли запах. Дрожа, с трудом поднялись они на ноги. Они лизали свои носы, пробуя на вкус горькую пыль. Небесный камень! Дар Великого Рогатого в неисчислимых количествах!
Искатели замерли неподвижно, как статуи, лишь подергивались носы и уши - они проверяли, не обнаружил ли их кто-нибудь.
Всегда, всегда имелся риск, что в темноте их поджидает что-нибудь бодрствующее, какой-нибудь ужас с зубами или клинками, готовый разорвать на куски крысиную плоть. Каждый из Искателей тайком выбрал одного из своих товарищей, которым можно пожертвовать, если возникнет опасность, в то время как сам он будет спасаться бегством.
Но ничто не шевелилось в покинутой галерее. Такая удача! Такая слава тому, кто первым принесет весть Совету! Грезящие о власти и уже замышляющие предательство, Искатели повернулись и помчались обратно тем же путем, каким пришли, взмахивая длинными розовыми хвостами.
ГЛАВА СЕМНАДЦАТАЯ
Бессмертный Двор
Ламия, Город Зари, 96-й год Птра Сияющего
(-1350 год по имперскому летосчислению)
Днями Неферата спала, но снов не видела. Ее омывал шум большого города, заполняя сознание фрагментами смертной жизни, существовавшей за пределами холодного дворца.
Матросы непристойно похвалялись перед шлюхами или распевали песни с чужеземных берегов, готовя свои корабли к долгому морскому плаванию. Слуги сплетничали на рыночных площадях или торговались из-за цен на дыни и зерно. Нищие взывали к прохожим, умоляя подать медяк или корочку хлеба. Владельцы таверн отпирали двери, бормоча молитвы и надеясь на хороших клиентов. Влюбленные ссорились из-за воображаемых обид. Вор, удачно сбежавший от городской стражи, насмехался над ней. Молодая мать пела колыбельную ребенку. Старик негромко всхлипывал, оплакивая умершую в прошлом году жену.
Дочь Луны проснулась на закате, в полной темноте. Ноги запутались в шелковых простынях. Конечности затекли и замерзли. Жажда стискивала горло. Сколько бы она ни пила предыдущей ночью, жажда всегда мучила ее при пробуждении.
За дверью спальни кто-то уже едва слышно двигался. Неферата торопливо смахнула со щек слезы - прислужницы вошли в комнату, чтобы приготовить царицу к предстоящей долгой ночи. Свет лампы залил спальню, и женщины приступили к своему делу с быстрой и молчаливой четкостью. Все они были жрицами высшего ордена в тайном Ламианском культе: сироты, воспитанные в пределах бывшего Женского дворца в духе беспрекословного подчинения священному роду Асаф, воплощенному в личности царицы. Только избранный круг культа знал истинную природу живой богини, которой они служили, но к этому времени их сердца и умы целиком принадлежали Неферате. Посвященные носили белые одежды из парчи и маски тончайшего чеканного золота с изображением самой Асаф.
Неферата ждала, пока жрицы достанут ее одежду и откроют тяжелые бронзовые ставни, прикрывавшие окна и защищавшие царицу от солнца. Морской ветерок колыхал занавески, ласкал ее ледяную кожу, она слышала отдаленное бормотание волн. Рев голосов в городе утих до неясного шума, чем-то напоминающего неутомимый прибой.
Жрица опустилась на колени рядом с кроватью Нефераты. Ее маска была вылеплена с лица самой Нефераты, причем с исключительной точностью. Обеими руками жрица протянула царице золотой кубок, до краев наполненный кровью.
- Для вас, о священная, - проговорила она глухим голосом. - Предложение любви и жизни вечной.
Неферата взяла у жрицы кубок, прижала его к груди, наслаждаясь теплом. Жажда внезапно, резко сделалась острой; рука сильнее стиснула металлические края, и царица мучительно ощутила изогнутые клыки, вжавшиеся в нижние десны. Как и каждую ночь, она заставила себя сидеть спокойно и ждать, когда этот звериный порыв утихнет. Медленно, аккуратно она поднесла кубок к губам и осушила единым глотком. Ни одна капля не пролилась.
Допив, она вернула кубок жрицам. Ритуал повторится в полночь, а потом перед рассветом. Кровопускание в малых дозах стало главной доктриной Ламианского Культа; все, от ничтожнейшей послушницы до самых старших жриц, еженощно отдавали небольшую порцию своей крови - это сделалось своего рода ритуалом, олицетворяющим близость к богине.
Часть умного плана, разработанного В’сораном, Ламианский Культ стал прикрытием их хищничества и одновременно безопасной гаванью, откуда они могли править городом. Кроме того, под руководством Нефераты культ явился полезным политическим инструментом. Благодаря ему на трон Ламии был накинут флер божественной власти, аналогов которой не имелось в других городах Неехары. Главным храмом культа стал преображенный в последние дни официального царствования Нефераты Женский дворец. Во внутреннее святилище храма - небольшой комплекс строений, живших отдельной жизнью, - входили личные покои Нефераты и старый дворцовый центральный сад. Там по-прежнему царила роскошь прежних дней. Книги Нагаша хранились в тайной лаборатории святилища, и двери, запечатанные как обычными, так и магическими замками, могли открыть только Неферата и В’соран вдвоем.
Свежие силы хлынули по жилам Нефераты, ей стало чуть теплее. Она встала с постели и подняла руки, позволяя жрицам одеть себя. Они приготовили для нее наряд императрицы: платье из лучшего восточного шелка, состоящее из слоев шафранного, алого и сапфирового цвета, расшитое золотыми и серебряными нитями и сотнями крошечных жемчужин. Кушак из тонкого чеканного золота с темными рубинами обвивал ее бедра. Искусные руки служанок надели на запястья дорогие браслеты и застегнули на шее ожерелье из тяжелых золотых звеньев.
Облаченную в изысканный наряд, жрицы подвели Неферату к туалетному столику и попросили сесть. На ноги ей надели украшенные драгоценностями туфли, глаза подвели углем. Все это время Неферата смотрела в окно и слушала море. Размеренный шепот бездны успокаивал ее, как ничто другое.
Пока жрицы трудились, в спальню проскользнула еще одна бледная фигура и грациозно села на кровать Нефераты - хрупкая, с утонченными чертами лица, как у фарфоровых кукол, предпочитающая элегантные шелковые наряды в восточном стиле. Иссиня-черные волосы, поднятые высоко на затылке и скрепленные золотыми шпильками и гребнем из полированного нефрита, привлекали внимание к ее изящной шее и искусно подчеркивали изящество ее осанки.
Все в ней было идеальным - от точеных рук, сложенных на коленях, до чуть опущенного заостренного подбородка. Когда-то она была наложницей, получила прекрасное образование, и с самого раннего детства ее учили составлять компанию князьям и императорам. Своими утонченными манерами она должна была усмирять низменные аппетиты аристократов и оживлять их появление на публике. Она была украшением, как драгоценные певчие птицы, порхавшие над плечами богатых и могущественных. В те времена она не имела даже нормального имени. Хозяин, принц Ксиан, знал ее как Белую Орхидею. Неферата называла ее Нааймой.
Жрицы закончили работу и удалились так же безмолвно, как вошли. Наайма встала с кровати и подошла к хозяйке. Запустила изящные пальчики в длинные волосы Нефераты, искусно разобрала запутавшиеся пряди и взяла с туалетного столика щетку с серебряной ручкой.
- Ты кричала во сне, - негромко сказала Наайма на странном щебечущем языке Шелковых Земель, длинными плавными движениями проводя щеткой по волосам Нефераты.
Наайма спала в роскошной комнате, расположенной напротив спальни Нефераты. Несколько столетий назад, вскоре после того, как Неферата уговорила ее принять отравленный кубок, она удерживала Наайму как можно ближе к себе, нередко даже во сне ища утешения в объятиях бывшей куртизанки. Впрочем, это продолжалось недолго. Со временем Неферата поняла, что чувствует в объятиях Нааймы только холод и мертвенную неподвижность ее тела. В объятиях мертвых не найти утешения.
Слова Нааймы вызвали раздражение.
- Может быть, мне приснился сон, - холодно произнесла Неферата. Даже сейчас, через двести лет, язык жителей Востока казался ей странным. - Ты что, всегда прислушиваешься, когда я сплю?
- Иногда, - ответила Наайма, не обращая внимания на едкие нотки в голосе Нефераты, и ненадолго замолчала, продолжая ее причесывать. Взяв с туалетного столика горсть золотых шпилек и собрав назад длинные волосы Нефераты, она добавила: - Мне показалось, что ты звала ястреба.
Неферата даже не шелохнулась. Боль оставалась все такой же острой, как вонзенная в сердце иголка. Она давно поняла, что годы уносят с собой более мягкие эмоции, оставляя навечно тягостные и жестокие.
- Должно быть, ты ошиблась, - негромко сказала она. - Я ничего не знаю про ястребов. Ловчие птицы никогда меня не интересовали.
- Ну конечно, - тут же ответила Наайма и больше об этом не заговаривала.
Закончив причесывать Неферату, она подошла к деревянной шкатулке, стоявшей на пьедестале в углу комнаты, открыла ее и вынула золотую маску царицы. Тонкий металл маски словно впитал тяжесть прошедших веков. Наайма посмотрела на маску и нахмурилась.
- Тебе нужна корона, - сказала она. - Ты заслуживаешь лучшего, чем эта штука.
- Корона предназначается для царицы Ламии, - ответила Неферата. - А я всего лишь правительница. - И поманила Наайму к себе. - Давай ее сюда. У меня много дел.
Она заставила себя сидеть смирно, пока Наайма надевала маску ей на лицо. Всякий раз, ощутив прикосновение металла к щекам, Неферате казалось, что она находится на собственных похоронах. Маска напоминала лишь о смерти и утратах, ни о чем другом. Неферата без единого слова встала и пошла прочь из спальни. Наайма последовала за ней на расстоянии ровно шести шагов. Прижизненные привычки было невозможно преодолеть даже после смерти.
Коридоры внутреннего святилища в тишине казались похоронными. Здесь, как правило, присутствовали больше трехсот послушниц и посвященных одновременно, и всех их беззвучно поглощал огромный храмовый комплекс. Неферата молча шла по тускло освещенным коридорам, затем пересекла широкое открытое пространство бывшего дворцового сада. Деревья и папоротники давно одичали, многие редкие цветы погибли без ухода садовников. Над головой кружили летучие мыши, метались в разные стороны и танцевали в лунном свете. Неферата, как и каждую ночь, прислушивалась к их странным, горестным крикам и гадала, к кому или к чему они взывают.
Они прошли одичавший сад и вступили в галерею безмолвных комнат, а спустя некоторое время подошли к бронзовым дверям, которые охраняли молчаливые жрицы в масках. Рядом ждал Убайд. Хотя он выглядел таким же молодым, как в день, когда впервые попробовал эликсир Ламашиззара, спина его согнулась, руки дрожали, как у старика, а глаза были круглыми и блестящими, как полированное стекло. Он неуклюже поклонился, едва Неферата приблизилась.
- Двор ждет, о священная, - произнес он дрожащим голосом. Бывший великий визирь производил впечатление человека, разбитого на множество кусочков, а потом небрежно собранного.
Неферата не обратила на него никакого внимания. Коротко кивнув, жрицы отворили дверь. Теплый желтый свет залил царицу, едва она переступила порог зала для приемов. Блоки из отполированного песчаника и лакированные деревянные ширмы, стоявшие раньше в Зале Благочестивых Размышлений, разобрали на части и снова собрали, когда перестраивали Женский дворец. Неферата понимала, что ей вряд ли когда-нибудь потребуется огромный, эхом отдающийся придворный зал в основном дворце, из которого она когда-то правила городом. Однако, подумав, пришла к выводу, что знакомая обстановка станет ей утешением в грядущих веках. Как мало она тогда понимала!