Единственный сын покойного князя Рудомера и наследник твердинского стола сам был хорош, как Ярила, – молодой, красивый, учтивый и, видимо, добросердечный и дружелюбный. У него было открытое лицо с большими голубыми глазами и легкой ямочкой на подбородке, а светло-русые волосы вились крупными кольцами, красиво обрамляя высокий белый лоб. Слегка его портила только неуместная морщина на щеке – но, чуть приглядевшись, девушки поняли, что это не морщина, а шрам от неудачно зажившей раны. Княжич, выросший в землях, куда дотягивались руки Хазарского каганата, выходил на поля сражений с двенадцати-тринадцати лет.
– А батюшка ваш разрешил? – осведомилась Молинка, многозначительно заглядывая в его голубые глаза.
– Разрешил. – Ярко чуть улыбнулся, на миг опустил глаза. Видимо, несмотря на свою красоту, он обладал мягким и впечатлительным сердцем, и красота Молинки его смущала. – Сказал, не годится, чтобы девы молодые в Купалу взаперти сидели…
Лютава усмехнулась. Не надо быть волхвой бог весть в каком поколении, чтобы угадать причину такой доброты. Желая сделать дочерей угрянского князя женами своих сыновей, Святко послал к ним самих женихов, надеясь, что в буйном купальском разгуле дело само собой сладится, а потом останется лишь послать за приданым. В общем, замысел неплох. Если бы только на ней не лежал зарок, а в лесу за луговиной не ждал брат Лютомер с дружиной. И не важно, что тут ополчение всех вятичей, а бойников всего-то два-три десятка. Главное – чтобы на месте и вовремя…
– Ну, идемте, коли разрешил! – Лютава улыбнулась и протянула руку княжичу Твердиславу. – А что не прибраны, так простите – наряды наши дома остались. Брат ваш Доброслав виноват – собраться-нарядиться нам не дал, в чем были увез. Ну да не беда – сплетем по веночку, а как плясать пойдем – всех ваших красавиц затмим. Правда, Молинка?
Усмехнувшись – дескать, видали и мы таких бойких! – Твердята повел ее из ворот. И веселая толпа повалила по тропе на луговину, причем не отставал от других и Колосоха со своими кметями, счастливыми, что появление княжичей освободило их от службы.
В сумерках Лютомер вышел на берег Зуши и прошел еще немного вверх по течению. Один раз его обогнала стайка молодежи – видно, жители какого-то лесного рода спешили на место общего сбора. Отступив в заросли, Лютомер пропустил их вперед. Девушки и парни, одетые в праздничные рубашки с купальскими знаками, с венками из цветов и зелени на головах, были возбуждены, веселы, взбудоражены ожиданием игрищ и, конечно, не заметили фигуру, застывшую за стволом толстой старой березы. Лес, родная стихия его отца Велеса, охотно принимал Лютомера в объятия, сливая с собой и накидывая невидимый полог.
Ночью он уже побегал здесь волком, разведывая дорогу, и теперь знал, куда идти. Тропинка вскоре выскочила из чащи на простор. Впереди показалось открытое пространство – сперва большой овраг, за ним широкая луговина, дальше город на пригорке над ручьем, а уже за ним темнел дальний лес.
Возле города горели костры, и острые глаза оборотня разглядели воинский стан – собранное со всего племени войско стояло здесь, возле Воротынца, в ожидании скорого похода. Если не получится то, что он задумал, то через несколько дней, когда войско уйдет, можно будет пробраться в город.
А на луговине горели другие костры – купальские. Их развели над самым берегом, чтобы огонь отражался в воде, и между ними было тесно от множества человеческих фигур. Каждый из собравшихся, в белой нарядной рубашке и с венком на голове, сам напоминал дерево: женщины – березу, а мужчины – дуб. Все это двигалось хороводом вокруг костров, и до опушки долетал хор множества голосов:
Гой Купала свят славен будь стократ!
Во небе пылай по земле гуляй!
Кострища лади за полночь приди!
Светом озари благом одари…
Лютомер постоял немного, вглядываясь в толпу. Они уже могут быть где-то здесь, его сестры, – Ворон рассказал, что сами княжичи повели их на гулянье. Пусть девушки будут под присмотром – это уже неважно. Главное, что они выбрались на волю.
Но пока их не было видно. Темнота сгущалась, даже оборотень уже не мог разглядеть лиц, но не сомневался, что если его сестры появятся, то он учует их приближение – особенно Лютавы. При мысли о ней Лютомер даже стал притоптывать от нетерпения – в груди поднималась волна и огнем растекалась по жилам. Она была нужна ему всегда, но сейчас – особенно. Этим вечером, когда все силы земли достигают наибольшего расцвета, а все живое веселится, заклиная животоворящую ярость светлых богов, когда все стремления души и тела направлены к любви, ему отчаянно хотелось оказаться рядом с Лютавой, самой большой его привязанностью. Вот уже много лет угрянские девушки на Ярилин день и в зимние колядки – а на Купале, когда все семейные запреты снимаются, и молодки – бывали не прочь провести время с варгой, воплощением Ярилы, и слава оборотня даже усиливала его жутковатую, но от этого даже более неодолимую притягательность. Лютомер не бегал от своего счастья, но ни одна девушка или женщина не занимала в его сердце такого места, как Лютава, и не могла ее заменить.
Чем темнее становилось, чем ярче горели костры и шальнее звучали песни, тем сильнее обострялись все чувства оборотня. На луговине шевелилась, пела, смеялась человеческая толпа, каталась одним огромным горячим комом. А совсем рядом из тьмы ночи, из-за прозрачной тонкой грани миров проступала иная жизнь. Иные силы зашевелились у воды, поднимаясь к поверхности, поползли на берег; иные существа крались в лесу, притянутые к опушке жаром человеческого веселья. Белые облачка тумана всплывали из воды, взлетали к верхней кромке обрыва, тянулись к людям. Острый взгляд оборотня различал белые фигуры, сперва невесомые и прозрачные, постепенно становившиеся плотнее; приспосабливаясь, водяные духи принимали человеческий облик, и вот уже девы в белых рубашках, укутанные в густые, тяжелые волосы неслышно приближаются к кругу, еще никем не замеченные, и потоки воды, стекая с мокрых прядей, орошают их путь…
Тревога тонкой иголочкой словно кольнула в сердце, и Лютомер оглянулся. Роща и берег Зуши уже были полны духов, собравшихся на звуки человеческого веселья и готовых войти в круг. Но там, в лесу, тоже оставались люди. И если воротынцев на лугу защищают освященные костры, солнечные круги хороводов, обрядовые песни и присутствие волхвов, то угрян, оставшихся в лесу, не защищает ничего, кроме заговоренных трав и железных клинков. Но много ли от этого толку! При виде такой добычи русалки потерпят горький запах полыни, а прикасаться к железу им вовсе не обязательно, чтобы сделать свое дело.
С сожалением оторвав взгляд от толпы на лугу, Лютомер повернулся и побежал обратно к стану. Он несся по тропе над рекой, уже не боясь кого-то встретить – теперь пусть его боятся, – легко находя дорогу в темноте, как настоящий волк, и из травы под его ногами вылетали легкие синие искры. В эту ночь, когда напряжение всех сил вселенной достигает высшей точки, также расцветала и наливалась мощью его божественная природа, унаследованная от отца. И пусть не Велесу, темному подземному владыке, посвящен этот праздник и не ему поются песни – Велес держит на плечах этот расцветающий мир, и он тоже тянется духом к его хозяйке, богине Ладе, ожидая, что настанет желанный срок и мать всего живого сойдет к нему в подземелье, принеся владыке мертвых искру жизни и любви. В Купальскую ночь так легко заскочить из Явного мира в иной – но Лютомер не боялся, он знал все тропы Навного мира. Он мчался, всем телом ощущая свою неразрывную связь с лесом, водой, землей и небом; все силы земли дышали его грудью, и он не осознавал даже, кто он сейчас – человек, волк или бесплотный дух.
Наступила ночь, в лесу воцарилась полная темнота, но никто не спал. Ярко пылавшие освященные костры внушали некоторое успокоение, но все же разговаривать люди опасались и сидели вокруг огня молча, тесно придвинувшись друг к другу плечами. Каждый остро сожалел, что пустился в этот поход, а не остался дома, – сейчас бы плясать на знакомой с детства Купальской поляне, петь песни, пить медовуху, хватать в объятия девушек-невест и веселых молодок, которые в эту ночь освобождаются из-под власти мужей и снова могут выбирать себе друга по сердцу. Как там весело, хорошо – а главное, вполне безопасно в кругу священных огней, под защитой с умом и знанием проведенных обрядов. Если головы не терять – беды не будет, выйди на огонек хоть сам леший…
Из тьмы долетали отдаленные отзвуки то песен, то смеха. То ли слышно, как на лугах над берегом гуляет народ, то ли это игры лесной нежити – как знать? От свежего дыхания ночного леса пробирала дрожь, мужчины кутались в плащи, но о том, чтобы поспать, никто даже не думал. В Купальскую ночь не полагается спать, чтобы не умереть в предстоящем году, но как же тяжело сидеть в эту ночь неподвижно, настороженным слухом ловя голоса из-за деревьев…
Смех, голоса, перешептывание слышались все ближе и яснее, но никого не было видно. Лес сомкнулся вокруг непроходимой стеной, словно держал на ладони горстку чужеземных букашек, прикидывая, то ли раздавить, то ли просто выбросить. Деревья шептались, пряча что-то за спинами, и смыкались все плотнее.
Шум приближался со стороны реки. Может быть, местные женщины облюбовали это место для купания, и тогда ничего страшного – если кто-то наткнется в лесу в темноте на чужаков, то никогда не разглядит, сколько их и кто они, а подумает скорее, что это лешие, и сам бросится бежать. А если это не люди…
– Ой, какие красавчики! – вдруг выдохнул женский голос, полный восхищения и изумления.
Но несмотря на лестные слова, у каждого, кто их слышал, упало сердце и заледенела кровь. Говорившую не было видно. Ее голос родился из ночного ветерка, спустился с вершин берез, взлетел от поверхности реки.
– Сестры, идите сюда! – снова позвал голос. – Посмотрите, что я нашла!
И такая радость звучала в этом голосе – будто девица нашла куст малины, усыпанный спелыми сладкими ягодами, и спешит позвать сестер.
За деревьям мелькнула белая фигура, потом еще одна, и еще. Девушки в белых рубашках, мокрые, облепленные темными густыми волосами, по одной появлялись из тьмы, неслышно крались по траве, точно боясь спугнуть добычу; на ходу они переглядывались, подносили пальцы к губам, призывая друг друга к тишине, но фыркали от смеха, зажимали себе рты, а в глазах их горели зеленые огни, освещая бледные лица. Их ноги не сминали траву, очертания их тел колебались под ветром, волосы шевелились сами собой.
– Ой! – Дойдя до края поляны, первая из водяных дев наткнулась на полынь и отскочила, болезненно сморщившись. – Что это еще за гадость! Кто это здесь положил? Ну-ка, уберите!
– Всем сидеть! – шепотом, едва владея собой от ужаса, приказал Толига. – Кто дернется, сам задушу!
– Что ты там бормочешь, миленький? – Первая из русалок мигом нашла его глазами. – Иди ко мне лучше. Попляшем с тобой, поиграем. Ну, иди же, чего боишься?
Она протянула белые руки, маня к себе человека, и Толига вдруг ощутил, что ноги сами, против воли, пытаются поднять его; невидимая сила влекла за круг, защищенный полынью и озаренный пламенем оберегающих костров. Мысли об опасности таяли, страха не было, а только радостное ожидание – сама жизнь и любовь манили из тьмы, сам закон возрождения вселенной требовал выйти и принять участие в празднике, объединяющем Ту и Эту сторону…
– Иди сюда, чего ждешь? – шептали другие русалки, протягивая руки, и многие мужчины и парни невольно поднимались, зная, что именно их зовет ласковый голос, именно их манят в объятия белые руки, именно их ждут, дрожа от нетерпения, стройные тела… Для того водяные девы и выходят в эту ночь к людям, чтобы запастись жаром их жизненных сил, а потом пролить ее на поля, луга и леса; но тот, кто попадется им в руки, будет выпит до дна.
Над лесом вдруг вспыхнула зарница, словно Огненный Змей выскочил из-за облаков или сам Дажьбог глянул на землю, на миг подняв веки, а потом снова зажмурился. Русалки вздрогнули, прервали свои песни, вскинули руки, защищаясь от небесного огня.
И в этот миг из-за деревьев со стороны реки вышел Лютомер.
Он видел, как водяные девы выбирались из Зуши, как ткались из тумана их тела, как их призрачные ноги осторожно ступали на берег, словно пробуя твердую землю. Русалки собирались возле старых ив, полощущих ветви в реке, и вода потоками струилась с их тел, с их спутанных волос. Возглавляла водяных дев самая высокая и статная, и поток воды с ее волос непрерывно стекал в реку, не иссякая. Видимо, это была берегиня, дух и хранительница всей Зуши. Она сделала шаг, потом другой, потом ушла в лес, маня за собой младших сестер, а поток воды непрерывным ручьем бежал назад в реку, отмечая след берегини.
По этому следу и двинулся Лютомер.
Оцепеневшие Ратиславичи не поддерживали пламя костров, и оно уже угасало. Лютомер вышел на поляну в тот миг, когда вспыхнула зарница. В свете небесного огня берегини разом исчезли, словно растворились, и он успел увидеть только лица Ратиславичей, искаженные дикой смесью ужаса и неодолимого влечения. Некоторые из них уже поднялись на ноги и сделали несколько шагов к границе спасительного круга.
Зарница погасла, и между деревьями снова забелели фигуры берегинь. Они никуда не исчезали, просто при свете их не было видно.
– Эй, красавица! – позвал Лютомер.
Берегиня Зуша услышала его и обернулась.
– Посмотри на меня! – продолжал он. – Или я тебе не нравлюсь?
– А ты кто же такой смелый? – Берегиня улыбнулась и сделала шаг к нему.
На лице ее расцветала недоверчивая радость, будто она не верила, что судьба приготовила ей такой дорогой и желанный подарок – мужчину, молодого, сильного и статного, который никуда не бежит, не боится и сам желает отдать ей свое тепло.
Толига, прошедший уже полпути, безвольным мешком упал на траву, едва лишь русалка отвела от него глаза.
– Добрый молодец, ясный сокол! – смело ответил Лютомер. – Хожу, ищу себе подругу.
– Ищешь? А на меня погляди-ка! Разве я не хороша? – Берегиня плавно повернулась, словно танцуя, показывая свой стройный стан. – Полюби меня, добрый молодец, не пожалеешь!
Среди ее сестер послышалось насмешливое фырканье – пожалеть избранник берегини, скорее всего, и не успеет.
– Да я тебя уже люблю! – заверил Лютомер. – Только давай уговор: ни ты, ни сестры твои больше ни с кем тут не хороводятся, от людей уходят и не возвращаются – тогда я пойду с тобой.
– Хорошо! – согласилась хозяйка Зуши, и глаза ее сверкнули, как два огромных зеленоватых светляка. – Согласна. Идем со мной!
Она сделал шаг, и тут снова вспыхнула зарница. Берегини на миг пропали, а когда снова пала тьма, прохладные влажные пальцы вцепились в руку Лютомера.
Глава 7
В то время как зарница осветила угрян, уже почти впавших в бессознательное состояние от пения берегинь, Лютомер не успел заметить, все ли они здесь. А между тем ни Хвалислава, ни Вышеня и Глядовца с сыном Миловитом на поляне уже некоторое время не было. Сговорившись заранее, они незаметно исчезли сразу, как только начало темнеть.
Бояться и таиться им особенно не приходилось: в это время на священное место празднеств у Воротынца собирался народ со всей округи, где не все могли знать друг друга в лицо, и никто не удивился бы, увидев несколько незнакомых мужиков. Их могли бы выдать разве что пояса, покрытые нездешними узорами, но Ратиславичи спрятали их под складками рубах. Венки из дубовых ветвей на голову – и кому сейчас придет на ум разглядывать в темноте их пояса? А что рубахи простые – так и вои из ополчения тоже небось цветных нарядов с собой не захватили.
– Пока тут все пляшут, пока всем Ярила головы задурил, мы и проберемся, – втолковывал Вышень княжичу, которому соваться в город казалось чистым безумием. – Ну кто сейчас на других смотрит? Мужики баб разглядывают, а бабы себе мужиков ищут, ничего дурного и на ум никому не взойдет.
– Да мы разве дурное задумали? – спросил Миловит, который опасался, не разгневаются ли боги на тех, кто в самый главный годовой праздник затеял какие-то темные сомнительные дела.
– Да чего же дурного? Мы ж не смертное убийство какое задумали, сохрани Макошь. Нам бы поговорить с князем Святкой по-хорошему – и все дела.
Оглянувшись, Глядовец заметил позади пеструю ватагу – их нагоняли молодые девки с развевающимися волосами, женщины в красных праздничных кичках, мужики с такими же, как у них, дубовыми венками на головах.
Гой, Купала красен, стань до неба ясен!
Огнецвет искрящий во ночи горящий! -
пели сзади, и угряне, не будь дураки, тут же принялись подпевать:
Папороть-купава опрядись во славу,
Копны жита золотого, котлы пива хмеляного
Для нощи чудесной, для славы небесной!
Какой-то мужик, уже приложившийся, как видно, к "котлам пива хмеляного", одобрительно похлопал Глядовца по спине – может, принял за кого-то из знакомых или просто рад был в этот час всем подряд. И к луговине уже подошли все вместе, дружно распевая и ничем не отличась от многочисленных семейных и родовых ватаг, собиравшихся сюда со всех сторон.
Хитрый Вышень оказался прав – затеряться в толпе и сойти за празднующих не составило никакого труда. Никто на них не обращал особого внимания, не кричал, не узнавал чужаков. Но затеряться мало. Нужно еще найти – и не кого-нибудь, а самого князя Святко или кого-то из его семьи. Правда, в лицо из княжеских сродников Хвалис знал только Доброслава и все надежды возлагал на ушлого и бывалого Вышеня.
Их носило и бросало в толпе, пару раз проворные девичьи руки пытались затянуть Хвалислава и Миловита в хоровод. Осмелевшие парни не возражали бы, но Вышень и Глядовец не пускали – не веселиться же, в самом деле, они сюда пришли. Однако спрашивать о князе даже Вышень не решался – в такие дни дел не решают и с просьбами не обращаются. Если спрошенный в свою очередь спросит: "А вам зачем?", да еще приглядится и узнает чужаков – беды не оберешься. Надо было искать самим.
Оглядываясь в толпе, Вышень вдруг радостно охнул.
– Ждите здесь! – велел он и бросился куда-то к костру.
Там он дернул за рукав какого-то мужика – невысокого, толстого, с красным, как вечернее солнце, потным лицом и бородой соломенного цвета. Завидев его, мужик удивился, но не очень, а скорее обрадовался и полез обниматься. Они стали о чем-то бурно говорить, потом Вышень привел краснорожего к товарищам.
– Вот повезло, так повезло! – приговаривал он. – Вот боги помогли, кого встретил! Смотрите, это Гудлув, варяжский гость, мы с ним вместе к лебедянам ходили!
– Я опять туда собрался, а ты с нами, да? – спрашивал Гудлув. На шее у него висел маленький темный молоточек – варяжский оберег, но по-славянски он говорил довольно хорошо, только слова произносил как-то странно. В руке он держал рог с медовухой и часто к нему прикладывался. – Мы опять идем! Князь Святко идет на хазар, а там будет добыча, будет полон – торговым гостям есть чем поживититься, да?
– Поживиться, – поправил Миловит.
– Да! – Полупьяный варяг тяжело хлопнул парня по плечу горячей потной ладонью. – Ты чего такой хмурый? Я сам толстый, мне тяжело бегать за девкам, а ты что ждешь? Ты молодой, тебе надо бегать быстро, как ветер!
От медовухи варяжский гость стал еще тяжелее – покачнувшись, он грузно осел на землю, чуть не пролив остатки питья из рога.