Чем глубже в лес, тем деревья вокруг становились выше и толще. Сосновые, росшие у окраин, работавшие естественной защитой Вечного Леса от всяких там холодных ветров да прочей непогоды, сменились лиственными, самых загадочных видов и расцветок. Коричнево-черные стволы деревьев с зелеными листьями, конечно, тут тоже были представлены, но помимо них встречались еще самые загадочные комбинации, вплоть до темно-синих стволов с нежно-розовыми листками на ветвях, каждая из которых дала бы фору любому земному столетнему дубу. Ценители гармонии и красоты эльфы вообще свой дом изнутри разукрасили так, что любой глаз обрадуется.
Описывать эльфийские красоты – дело неблагодарное. Недаром ведь придумали люди сочетания "красота неописуемая", так и в Вечном Лесу – кто видел (т.е. сами эльфы плюс Олег и компания) – тому повезло, а кто нет – тому все равно слова про "величие природы" ничего не скажут, невольно в воображении какие-то жалкие африканские баобабы да американские прибрежные секвои вылезают, хоть между ними и истинными деревьями эльфийского леса ничего общего нет. А потому и пробовать не стоит. Красиво – и хватит, тем более все равно никто в машине особо впечатлен не был. У Коляна с Толяном особое понимание красоты ("Слышь, Олег, мы Вовану на годовщину его первой отсидки конкретно его портрет работы Пикассы подарили, там в натуре так и написано было – Пикасс!"), другим не доступное, Всемира тревожные мысли одолевали, не до созерцания лесных красот, Любослав кроме своих богов и знать ничего не хотел, а Олег и не такого в своей жизни навидался, его ничем уже не удивить. Так что, пока эльфы на своем Совете думу думают, послушаем, что еще интересного наши герои рассказывают…
– …мы с Толяном, – рассказывал Колян, – пацаны конкретные, сначала не шарили, че Вован от нас хочет. Ну, типа, чтоб без всяких там малиновых пиджаков и штанов спортивных, типа реально так уже не круто ходить. Не, ну мы не врубались, че за наезды, типа надо с этими, галстуками, че с ними делать. Вовану-то просто, он же у нас по жизни в законе, за мокруху полный срок хлебал, его на зоне последняя шавка уважает, ему в любом прикиде круто, а мы с Толяном не знали, че с этими галстуками делать. Типа на шею затянуть, удавку мы можем, а чтоб галстук, тут конкретно не фурычили. И тут полный абзац! К Вовану его эти, деловые партнеры пожаловали, ну Макс Коротышка, он уже тогда олигофреном был! Ну, типу, у которого бабла завались, а эти, губернаторы, перед ним лезгинку танцевали! Он, типа, Вована хотел к себе взять, тоже в олигофрены, а Вован нас с собой на переговоры зовет, и говорит – без галстуков придете – урою! А Вован уроет, тут он за базар в ответе! Ну, мы труханули, че делать – без дупля, а тут типа шалава одна, секретутка Вована, подходит, задом крутить начинает. Типа, говорит, хотите, мальчики, я на вас работать буду? Толкует нам ситуевину, типа Вовану она надоела, а при бабле бабе быть понравилось, вот и хочет нашим с Толяном этим, как там его…
– Имиджмейкером, – помог другу Толян.
– Во-во, этим самым, имижмейером работать! Типа она из нас реально крутых делает, которые при галстуках, а мы ей за это нормальные бабки гоним… Ну, мы с Толяном туда, сюда – делать нечего, не согласимся – Вован в натуре уроет, мазы не будет, согласились. Настрочили Вовану помеловку, так-то и так-то, типа Вован – мы твою секретутку в имижмейеры забрали. И только она на нас этот самый имиж начала наводить, как тут, прикинь, Олег, жена Вована в офис заскакивает! Кричит, типа я про тебя все, лахудра, знаю, ты типа моего мужа охмуряешь, ща я тебе покажу… Ну, мы с Толяном сразу врубились, говорим, типа че, это наш имижмейер, мы ж пацаны конкретные, мы своих не закладываем! Ну жена извинилась, прикинь, мол, ей накатали, типа Вован шашни со своей секретуткой крутит, а это не секретутка вовсе оказалось. Свалила типа, а эта на нас рубашки одевает, ты прикинь, мы в натуре не дуплили, что галстук на майку не катит! Ну тут Вован заваливает, козу делает, типа опа, пацаны, Макс уже тут, встречайте! Мы и встретили! По полной! Как культурные люди, никакой водяры, только виски с шампанским! Реальные такие, Макс Коротышка Вовану прямо сказал: "Ну, Вован, если у тебя шестеры такие, то с тобой можно дело иметь!" Взял его к себе в олигофрены, после этого дела в натуре в гору пошли! А как Вован про жену свою прознал, ваще нас с Толяном чуть не расцеловал, в долю звал, имижмейеру нашему зарплату назначил! Она у нас года два работала, а потом как-то пришла, и базарит: "пацаны, прощайте, с вами было прикольно работать, я замуж выхожу". И знаешь, за кого вышла? За Макса Коротышку, прикинь! Теперь она не шалава, а реальная леди, по телеку крутили, как она с Максом на каком-то балу венецианском вертелась! И Вована жена с ней теперь лучшие подружки, вместе в бутиках бабло спускают! Реальная история!
Примерно о том же и Всемир рассказывал.
– …когда же старый князь скончался, собрались его дети, дабы отчий завет услышать, кого он на княжение оставил. А было среди них двое – Владимир, средний сын, что за свои подвиги боевые да бесстрашие в сражениях Волком прозван был, да другой Владимир, младший сын, что дальние пути любил, за что и был Дорожным прозван. Был еще старший сын, Борислав, но он еще в юных годах от мирской суеты отошел, в волхвы подался, отшельники, про Борислава Мудрого, что хоть и молод, да на все вопросы ответы знает, слава по всему китежградскому княжеству ходила. Он еще при старом князе сказал: "отец, не нужна мне власть, в познании счастье мое, братьям моим княжий двор оставь". Но когда завет отцовский читать должны были, и он тоже пожаловал. Так и собрались три княжича – Борислав Мудрый, Владимир Волк и Владимир Дорожный. За первым волхвы пошли, и народа сила немалая, вроде и не за княжение воевать, а с оглоблями в руках, так, мало ли куда ветры Стрибога подуют. За вторым – добрая дружина дорожная, что с ним немало путей исколесила, "волчатами" их в народе прозвали, и великая честь была средь волчат оказаться. За третьим же, младшим сыном, двор княжеский пошел, писчие люди да службы тайные, что делами всеми ведали до той поры, ибо не в силах князь один все своим оком обозреть. Я тогда в дружине служил, собрал нас всех Храбр Турыч, воевода княжий, и слово молвил. Говорил он, что, дабы смуту избежать великую, мы, дружина, должны будем тому княжичу поклониться, кому на княжие воля богов будет. Даже если у кого и промелькнет предательская мысль, что недостойный княжить сел. Ибо дружина присягу не только князю, но и всему китежградскому княжеству приносит, и некому, окромя нас, коли смута будет, ее пресечь.
– Когда же настал час волю почившего князя огласить, – сглотнув, продолжил Древощит, – вышла вперед супруга его, что княжичам матерью приходилась родной, и молвит своим детям: "батюшка ваш волю свою пред смертью не стал оглашать, ибо не готовы вы еще, не пришла к вам еще мудрость княжеская, и пока между собой не решите вы, кто достойней прочих, никому из вас князем не быть! А пока вы решаете, править именем супруга своего я буду!" Так она сказала, и никто не знал, что делать – ни волхвы, что за Бориславом Мудрым пришли, ни воины, что за Владимиром Волком, ни серые писари да тайные служаки, что за Владимиром Дорожным были. И мы не знали, и даже Храбр Турыч, воевода княжеский, что Борислава да обоих Владимиров с детства нянчил, дядей им был родным. Супругу старого князя хоть и любили мы все, да не положено женщине княжить, отродясь в истории не бывало такого!
– Не было, – подтвердил Олег.
– Поднялся ропот, каждый свое твердил, никто другого не слушал. И не миновать бы великой беде, кабы не Янка-ключница. Она подходит ко мне, любы мы той поры друг другу были, и говорит: "Всемир, выручай, ведаю я, что делать надобно, да не ведаю, как слово свое донести!" И рассказала мне, что задумала. Янка-ключница умна была, как не женщина, слухи шли в народе, что даже с нечистью она ведалась, но я то знаю, не бывало подобного, наговоры то все были. Но Янку не послушали бы, и тогда взял я грех на душу, перед Сварожичем ответ держать – подошел к воеводе, Храбру Турычу, и слово держал – так мол, и этак, коли мы не свершим того и этого, быть беде великой. Рассказал я, что Янка предложила, но про нее ни словом не обмолвился, себе мысль здравую приписал. Ну да понял Храбр Турыч, улыбнулся мне, по-отечески, вышел вперед, и, дабы имя мое перед Янкой не позорить, так слово держал, будто его это правда была. Предложил же он княжичам молодым не в бою судьбу свою решать, ибо кто на брата руку поднимет – того род до третьего колена проклят будет. И не на слепой жребий уповать, ибо жребием, как известно, боги правят, а из трех братьев лишь один, Борислав, с богами дружен был. И не долгими советами решать, ибо нужен Китеж-граду настоящий князь, дабы он всеми правил, а не от его имени власть вершилась. И, наконец, не нарушить завет батюшки, не обидеть матушку, а поступить по другому. Князю, как всем ведомо, не волхвом быть предстоит, не воином и не дорожным человеком, а всем сразу, а потому кто из братьев лучше себя в чужих делах покажет – тому и князю достойному быть. Судить же должны сами братья, ибо кто другой, кроме них, истинно брата в своем деле оценить сможет? Потому должны княжичи три испытания пройти. Ну, обрадовался Борислав, и Владимиры обрадовались. Согласились, начали испытания.
– Первым в деле волховском испытания проходили. Борислав судил. Сначала Владимир Волк вышел, богатырь, при оружии, в доспехах. Подошел к идолу Сварожича, кланяется – слова молвит, да наши, простые, как в дружине к воеводе обращаются. Молчит палящий, ибо не так с богами обходиться положено, а Борислав радуется, видит, что не совладать среднему брату с волховским ремеслом. Тогда Владимир Дорожный вышел, как был, в пыли, что на пути осела. И пал он перед идолом на колени, как не княжич, а смерд какой, и взмолился, проникновенно, от всей души, что люди прослезились, а боги в ответ на мольбы радугу над Владимиром явили, да не простую, семицветную, а восьмицветную княжескую! Признал Борислав Мудрый Владимира младшего за равного себе в деле волховском, и все признали.
– Вторым в деле боевом княжичи долю решали, Владимир Волк судил, что сам был знатным воином, и на мечах с ним сам Храбр Турыч сравниться не мог. Тут все просто было – стали Борислав и Владимир друг друга напротив, мечи достали, да не острые боевые, а деревянные, коими дружинников учат. И биться начали. Силен был Борислав, в уединении своем не только дух, но и тело закалял он. Мощны были удары его меча, да достать Владимира не могли они. Младший княжич хоть ростом и не удался, ловок был, яко ласка лесная, что с дворов птицу ворует. Волчком Владимир вертелся, и сколько не бил Борислав – все мимо попадал. Когда же устал старший брат, Владимир его меч своим поддел, да так и оставил без оружия, и победил, и княжича не унизил, вред нанеся. Признал тогда Владимир Волк брата своего младшего за равного, сказал, что и сам бы с ним совладать не смог бы, и все признали.
– Перед третьим же испытанием вышел Владимир Дорожный перед братьями, и сказал: "я в дорогах долго пробыл, и как княжий сын, и как простой путник княжество наше обходил, немало повидать довелось, да не всегда все легко давалось. Многому меня путь научил, и дам я вам вот такое испытание – видите, на ветке старой гнездо, а в нем птица сидит, и три яйца у нее. Покажите же, братья, что ловки вы, и мудры – достаньте по яйцу так, чтоб птица и не заметила!" Заголосили тогда Борислав и Владимир, мол, не честен их брат, такое предложил, что никому не по силам, тогда же спросил Владимир: "а если я это сделаю, признаете ли вы братья, что и в этом я лучше вас?" "Признаем", – ответил Борислав, и Владимир Волк тоже сказал: "признаем". Зашел тогда Владимир в терем, а когда вышел – была у него горсть зерен в руке. Залез он с ней на дерево, подобрался ко гнезду, птица трепетать начала, но не летит никуда. Насыпал тогда княжич перед ней зерен, а сам снизу на ветке повис. Птица дурная, как зерна увидела, так сразу из гнезда выпрыгнула, и клевать их стала – а княжич, за ветку держась, до гнезда добрался, ухватил одно яйцо, и спрыгнул. Птица зерна поклевала, села дальше яйца высиживать, да так и не поняла, что на одно их меньше стало. Братья же, старший и средний, меньшему поклонились, и сказали: "ты, брат, во всем лучше нас, тебе и княжить". И волхвы то же сказали, и волчата, и даже матушка прослезилась, к сыну своему, меньшему, подошла, обняла, на княжение благословила. Так и стал Владимир, с той поры Великим прозванный, править. Воеводой после Храбра Турыча брата своего, Владимира Волка пригласив, и волховскими делами при дворе другой брат, Борислав Мудрый, заправляет. Всем место нашлось, никого наш князь не обидел, никого без милости своей не оставил…
Как и в предыдущих двух случаях, рассказ Олега был посвящен глубокой философской проблеме роли женщины в истории.
– …я из-за Зинки своей тогда в такую историю чуть не вляпался… Приходит она с работы как-то вечером, у нее своя фирма, "Z. Lobnaja Inc.", крупнейшая в восточной и центральной Европе корпорация по оказанию разных магических услуг. И нет, чтоб, как всегда, ужин мне приготовить, позаботиться о супруге дорогом. Заявляет: "Олег, сегодня Вальпургиева ночь, общий слет всех ведьм на Лысой горе, председательствую я, ты приглашен как почетный гость, собирайся, через десять минут вылетаем". Ну я думаю – вот дела! У нас же ведь всегда был уговор, работу в дела семейные не вмешивать, я ее шабашы стороной обходил, она мне тоже никогда не мешала. И тут вдруг такое предложение, да еще и столь категорично сказано – мог бы, конечно, и отказаться, но самому интересно стало. Тем более Зинка оргию большую обещала, где будет много-много молодых красивых ведьм, а из мужиков я один… Как откажешься, когда родная жена такое предлагает? Согласился слетать. Даже парадный костюм одел – майку с джинсами, я же не ведьмак какой, голым на шабашы летать. Это Зинке по должности положено, у них, ведьм, вообще какие-то заскоки на одежде, то сними, то одень, как будто кофта с брюками колдовать мешают. Нет же, "единение с природой" подавай. Впрочем, ей виднее. Ну и полетели мы на Лысую гору. Дело еще вечером было, народа на улицах полно, хорошо хоть вверх мало кто смотрит, все больше о земном беспокоятся. Прилетели, смотрим – а на горе никого нет. Если, конечно, парочки влюбленные не считать, те уже все кусты заняли, намусорив перед этим. Бутылки повсюду, пакетики разорванные… Ну, нам с Зинкой не привыкать – я упырем обернулся, завыл, она страха чародейского добавила – и бежали все с горы, ширинки на ходу застегивая да в шнурках путаясь… Освободили место. Сидим, ждем, а никто не летит. Я уже волноваться начал, всю ночь на горе сиднем сидеть я не записывался, а Зинка успокаивает – мол, подожди, это раньше ведьмы полночь встречали, сейчас времена другие, с изобретением электричества не только у обычных людей, а и у ведьм суточный ритм сдвинулся. Теперь у них шабашы в три, четыре ночи. И смотрит сама на меня, только Зинка так и может. Нежными-нежными глазами. Ну я, как дурак, и поверил. Не заподозрил ничего. Сижу, жду, сам не зная, чего именно. И тут вдруг Лысая гора как вспыхнула! Повсюду костры, да не простые, и даже не в пентаграмму сложенные. О том, что на меня всякие "фигурки" не действуют, уже давно все уяснили. В кострах какой-то дурманный состав был добавлен, сбор из всяких редких трав, где цветок папоротника – самый часто встречаемый компонент. И весь дым на меня, чувствую – мозги туманиться начинают, я к Зинке – а она только смеется. "Вот тебе, кровосос, за серенады у окна и твои черные розы!", – кричит, и прочь убегает. А со всех сторон ведьмы голые, под землей они, заразы, все это время прятались, без магии всякой, выжидали, внимание мое отвлекали. И кружат, и кружат! А я в центре, как дурак, стою, голова кругом идет, ничего не соображаю, обратиться никем не могу, воздух не держит. А ведьмы пляшут, смеются, и Зинка моя среди них, нутром чую, а кто именно – не вижу, голова кружится, все троится в глазах. Зинка у меня хоть и баба знатная, на голову выше и шире раза в два, да когда голова пьяная, все ведьмы, особенно голые, на одно лицо. Крутят свой хоровод, на меня смотрят, и песенки свои ведьмовские запевают.
– Ой, вампир, ой, вампир,
Кругом кружится весь мир!
Эх, кружись-кружись головка,
Право-лево, хватко-ловко!
Ой найди себе по вкусу
Ведьму милу для укусу,
Поцелуй да приласкай,
Ну же, ты, вампир, давай!
– И смеются все, смеются. Обидная ситуация – что бы ни сделал, все равно в дураках окажешься. Хоть на месте до утра будешь стоять, хоть за ведьмами погонишься – да куда за ними гнаться, с затуманенной головой… Выставила меня Зинка на посмешище, отомстила за то, как я за ней в свое время ухаживал… Ну да не на того напали. Хотели ведьмы надо мной пошутить, да позабыли, с кем дело имеют. Мог бы я, конечно, к праху земному обратиться, этого умения никакими дурманами не отнять, поднялись бы все, кто когда-либо под Киевом сгинул, стали бы на защиту… Ну да Зинка не простила такого бы мне никогда. Она же пошутить хотела, а прах шуток не знает, те, кто силой с того света вырван, убивать только и умеют. Да и жалко ведьмочек, у меня голова хоть и пьяная была, да их стройные фигурки даже сквозь туман ни с чем не перепутаешь. Решил я сам над ними пошутить. Хорошо, что в свое время довелось с кельтскими друидами пообщаться, теми самыми, что Стоунхедж построили. Многому они меня научили, а среди прочего одному простому, но интересному колдовству, как раз на этот случай. Настолько простому, что даже произносить ничего не надо, все равно я уже лясы не вязал. Ну, я и колданул – и каждой ведьме, что хоровод водила, вдруг показалось, что злой вампир очнулся, и почему-то именно за ней бросился, с горящими глазами и текущей с клыков слюной… Завизжали, бросились кто куда, немало пьяных мужиков в ту ночь навсегда пить зареклось, когда перед ними тучи голых ведьм по воздуху пролетело… Одна только ведьма и осталась, Зинка моя – она и не к такому привыкла, ее уже ничем не испугать. Расстроилась она, конечно, что не удалось меня проучить, ну да ничего, посидели мы рядом до утра, на звезды посмотрели, о жизни поговорили, она такие шутки больше зареклась устраивать, а я, так уж и быть, согласился ее простить и не обижаться больше… А шабаш, можно сказать, на славу удался!
Толян ничего не рассказывал – он за рулем, водителя в лесу не стоит отвлекать, ну и Любослав, по старой привычке, промолчал. На этот раз потому, что за последние пол века так и не смог припомнить ни одного жизненного эпизода, в котором прямо ли, или косвенно, сыграла бы роль хоть какая-нибудь женщина.