– Так чем же его мыть-то, товарищ капитан третьего ранга?
– Детским.
– Как детским?! А где его взять-то… детское мыло!? – захлопал глазами Голиков.
– Зайдёшь ко мне, выдам… – старпом кивком головы пригласил матроса следовать за ним и стал деловито подниматься по трапу.
Старший помощник командира корабля оказался мужиком запасливым. В своей каюте он предусмотрительно хранил внушительные запасы всех тех разнообразных вещей, которые только могли понадобиться человеку во время дальнего похода. В холодильнике – вместительная фляга со спиртом и запас непортящейся закуски. Около шконки – рундук (тумбочка), где каждой твари по паре: две зубных щетки, два тюбика зубной пасты, два флакона тройного одеколона и несчётное число пар других полезных вещей; а сигарет, так тех-без малого сорок блоков!
Порывшись в рундуке, старпом выудил оттуда кусок душистого детского мыла и, не без сожаления, протянул его матросу.
– На, держи. Из личных запасов, – важно сказал он. – И чтоб сейчас же весь трап перемыл. Действуй!
Выйдя из каюты, Голиков бросился исполнять приказание. Меньше чем через час, заново намыленный, вымытый и высушенный трап благоухал нежным парфюмерным ароматом. Матрос бросил ветошь в кандейку, вытер со лба испарину и устало прислонился к переборке…
Тут броняшка распахнулась и в коридор спустились новые проверяющие: помощник старпома, старпом и командир корабля – капитан первого ранга. Командир, упитанный, широкоплечий, черноволосый, с осунувшимся и немного посиневшим лицом, внимательно обошел объект приборки, осмотрел тамбур, трап и коридор… Наконец он остановился, продолжая придирчиво оглядываться… Уйти, не дав дельный совет, он не мог, но этот совет пока никак не приходил ему в голову. После некоторой паузы Командир проговорил, серьезно и деловито придавая значение каждому слову:
– Матрос, молодец, всё хорошо, и трап, и палуба, но вот… переборки… – командир помедлил, ещё раз обводя взглядом коридор с уставными серыми переборками, – переборки надо отмыть…
Сопровождающие командира переглянулись и утверждающе закивали.
– Есть, товарищ капитан первого ранга! – отчеканил Голиков: – Чем отмывать? Детским мылом?
– Зачем детским? – опешил командир корабля: – Хозяйственным…
– Но, товарищ капитан первого ранга, запахи смешаются…
– Какие запахи?! – командир недоумевая обернулся к стоящему немного позади старпому.
Старпом как ни в чём не бывало пожал плечами.
– Това… – начал было Голиков, но, заметив высунувшийся из-за спины командира выразительный старпомовский кулак, осёкся на полуслове.
– Есть мыть хозяйственным мылом! – поправился он.
– Н-да… Хорошо… – командир корабля почесал затылок и, уже поднимаясь по трапу, оглянулся на старпома:
– Ты тут разберись… – тихо сказал он, выразительно кивая он на матроса, – похоже крыша поехала…
– Обязательно, тащ командир… – понимающе закивал головой старпом. – Переутомились бойцы, бывает.
Командир вышел в тамбур. Выждав момент, Голиков решился наконец, переспросить старпома: – Так чем мыть-то?
– Чем я сказал, тем и мой, – прошипел старпом, наклоняясь к самому уху матроса, и поспешил наверх по сверкающему трапу.
– Есть! – донеслось ему вдогонку.
Голиков взял смыленный наполовину кусок детского мыла и, вздохнув, начал взбивать губкой мыльную пену в кандейке. Два часа ушло на очередное замыливание и отдраивание всех переборок офицерского коридора. Матрос тёр их не на страх, а на совесть, до боли в суставах. "Ну, теперь-то не может не понравится", – подумал он, смывая мыльную пену.
Он отступил на шаг, поднял глаза и… вздрогнул. То ли из-за того, что тёр он эти переборки с излишним усердием, то ли из-за того, что мыл он их детским мылом, но переборки изменили цвет. Вместо уставного, серого шарового, привычного цвета, они теперь предательски отливали нежно розовым оттенком.
– Во попал! – матрос устало опустился на сверкающую балясину трапа.
Наверху послышался шум. Голиков вытянулся по стойке "смирно". По трапу в коридор спускались: помощник старпома, старпом, командир корабля и командир эскадры (комэск) – капитан первого ранга.
Перепачканный, взмокший от пота матрос Голиков затаил дыхание. "Только бы не заметили", – билась в голове одна единственная мысль.
Командир эскадры, невысокий, лысый, лет пятидесяти, с круглым животиком и круглыми как пуговки глазками, первым делом осмотрел трап. Тот благоухал детским мылом, отражая всеми своими надраенными плоскостями, многочисленные начальственные физиономии. Комэск остался доволен:
– Ловко, ловко, – проговорил он, проводя пальцем по медной балясине трапа.
Вдруг, брови над его круглыми глазками вздрогнули и поползли вверх, взгляд комэска остановился на нежно розовых переборках, фуражка подпрыгнула на его лысой голове…
– Что это? – выдохнул комэск.
Голиков испуганно молчал, хлопая глазами.
– Матрос, что это?! – сдавленным голосом повторил комэск, не отрывая взора от переборок.
– Где что это? – включил дурака Голиков.
И тут комэск взорвался. Чуть не пробив дыру в розовой переборке, он ткнул в неё своим пухлым пальцем и заорал так, что присутствующие вздрогнули: – ЧТО ЭТО!!!
– П-переборка… вымытая мылом… – тихо пролепетал Голиков, косясь на белого, как смерть, старпома и соображая, что про детское мыло в этот раз, пожалуй, лучше не упоминать.
– Оно было серым, – сглотнув слюну, выдавил из себя старпом.
– А почему оно сейчас розовое! – задыхаясь от переполнявших его чувств, бил пальцем в переборку комэск.
– Я подтверждаю, оно было серым, – тихо проговорил командир корабля.
– А почему ОНО… СЕЙЧАС… РОЗОВОЕ!!! – срывающимся голосом заорал комэск, глядя снизу вверх на командира.
– Да… матрос, почему оно розовое? – перевёл стрелки командир на вжавшегося в розовую переборку Голикова.
– Товарищ командир, отмылось, – пробормотал матрос.
Наступила немая пауза. Никто не находил в себе мужества поднять глаза на комэска.
– Закрасить! Шаровой краской! – рявкнул, придя в себя, комэск.
– Есть! – вытянулся по струнке матрос Голиков, но тихо добавил, – только… она не высохнет…
– Что не высохнет?! – комэск вытаращился на матроса.
– Ну краска… не высохнет она… Товарищ Ярузельский подкраситься может…
Комэск запнулся. Он некоторое время стоял молча, что-то соображая. Перспектива покрасить товарища Ярузельского никак не входила в его планы. От представившихся возможных последствий заныл больной зуб. Ситуация требовала дополнительной обмозговки. Поморщившись, комэск повернулся к своему сопровождению и уже без прежней твердости в голосе спросил: – Ну? Вы-то что думаете? Высохнет или не высохнет?
Свита некоторое время совещалась.
– Высохнет, – не очень убедительно, сказал наконец командир корабля: – …Должна высохнуть.
– Да не высохнет она, – выдал своё мнение старпом.
– Может высохнуть, а может и нет, – внёс свою лепту молчавший доселе помощник старпома…
После дополнительных обсуждений, так и не придя к общему мнению, было решено вызвать мичмана, начальника боцманской команды.
– Начальнику боцкоманды прибыть в коридор офицерского состава к командиру эскадры! – приказывает репродуктор.
Через две минуты запыхавшийся боцман, мичман Прокопенко, слетел вниз по трапу в коридор:
– Товарищ капитан первого ранга, мичман Прокопенко по вашему приказа… – резво рапортует боцман, вытягиваясь по струнке…
– Мичман, – теряя терпение, перебил его комэск, указывая на розовые переборки, – что ты думаешь: если закрасить шаровой краской, высохнет, бл…, эта краска до завтра или, бл…, не высохнет?
Хохол мичман деловито прошелся по коридору, обвёл глазами нежно розоватые переборки, потрогал их указательным пальцем и спокойно, глядя на комэска, заключил:
– Не гарантирую, тащ… нет, не высохнет. Паршивая у нас краска. Кстати, насчет товарища Ярузельского… В прошлом году к нам польскую шаровую краску пригнали, так та б высохла. А у нас наша краска, так вот она, точно, не высохнет. Так вот если б у товарища Ярузельского… по дружбе наших братских стран…
Комэск поморщился: – Ладно, отставить. Пущай розовая будет. Хрен с ней! – и, мотнув головой, направился вверх по трапу. За комэском потянулась и вся группа сопровождения.
"Пронесло…", – выдохнул Голиков. Но не прошло и пятнадцати минут, как по надраенному трапу застучали шаги очередной делегации! В коридор к матросу Голикову спускались: старпом, командир корабля, комэск и тучного вида контр-адмирал… Помощнику старпома места в этой свите уже не нашлось…
При виде шитой адмиральской звезды на погонах на фоне розовых переборок матросу Голикову стало нехорошо. Но контр-адмиралу понравилось решительно всё: и трап, и тамбур и переборки. Он объявил Голикову благодарность и, уходя, обещал наградить грамотой за подписью командующего флотом.
"Чёрт с ней, с грамотой", – подумал Голиков, – "пожрать бы дали". Он вдруг почувствовал, что ужасно проголодался. Следующие полчаса он ходил взад-вперёд по коридору, с надеждой поглядывая на репродуктор. Наконец динамик хрипло прокричал: – Экипажу корабля прибыть в столовую команды для приёма пищи!
Ну, наконец-то, вздохнул Голиков и взялся за медные леера трапа. Но тут броняшка со стуком отворилась и по балясинам трапа грузно застучало множество офицерских каблуков. В коридор гуськом спускались старпом, командир корабля, комэск, контр-адмирал и ещё один холёный офицер, немного напоминавший командующего флотом с газетной фотографии! От количества адмиральских звёзд на погонах гостей зарябило в глазах.
– Товарищ… – Голиков запнулся, подбирая подходящее звание к двум шитым звёздам на погонах нового проверяющего, – …вице-адмирал! Дежурный…
Вице-адмирал ленивым взмахом руки остановил его: – Вольно, вольно, боец. Расслабься.
Командующий флотом с серьёзным видом осмотрел объект. Он прошелся по коридору, потрогал переборки, присев, заглянул под трап – и остался доволен. Ему понравилось решительно всё, даже нежно-розоватые переборки.
– Благодарю за службу! – деловито сказал наконец командующий.
– Служу Советскому Союзу!!! – рявкнул голодный Голиков, до хруста в позвоночнике выпячивая грудь.
Командующий флотом кивком головы оценил служебное рвение молодого матроса и, повернувшись, стал степенно подниматься по трапу. При выходе он вдруг зацепился ботинком за комингс и остановился. Произошла заминка. Вице-адмирал внимательно разглядывал предмет, за который зацепился его начальственный ботинок. Видимо, он уже давно не ходил по кораблям и забыл, что у всех броняшек имеются вот такие порожки-комингсы и что ноги, вообще-то, приподнимать надо, когда в броняшку проходишь. Вице-адмирал сосредоточенно изучал комингс, и сопровождающие его офицеры, столпившись в тамбуре и мешая друг другу, тоже сосредоточенно изучали этот чёрный порожек между палубой и броняшкой. И тут командующий заметил, что при ближайшем рассмотрении краска на комингсе местами была в маленьких тонких трещинках. Вице-адмирал поднял голову и вдруг скомандовал стоящему внизу матросу Голикову: – Матрос, комингс покрасить! – и пошел дальше продолжать осмотр…
Посыльный из боцманской команды тут же прибежал с банкой чёрной краски. По-хорошему, надо бы красить аккуратно, кисточкой, по чуть-чуть. Но кисточки не было, не было даже обыкновенной губки. Надо было что-то придумывать. Соображалось с трудом, усталость давала о себе знать. Очень хотелось есть. От голода в животе урчало, а от бесконечной приборки голова шла кругом. Одна мысль билась в голове – "скорее бы это всё кончилось!" И тут Голиков решительно взял банку с краской, накренил её и стал поливать вонючей, густой, как смола, чёрной жижей злосчастный комингс. На подобный способ покраски ушло полбанки.
"Должно высохнуть", – неуверенно подумал Голиков, наблюдая за тем, как расползается вокруг комингса блестящая лужица краски. Присев на корточки, матрос аккуратно обложил комингс ветошью, чтобы краска не растекалась уж слишком далеко по палубе. Он уже собрался было подняться, как вдруг прямо перед собой, на палубе, увидел несколько пар надраенных до блеска офицерских ботинок. Голиков вскинул голову. Над ним стоял командующий флотом со своей свитой.
Вице-адмиралу достаточно было только одного беглого взгляда на бортик из ветоши, лужу черной краски и растерянное лицо молодого матроса, чтобы тут же пожалеть об отданном сгоряча приказании. Его холёное гладко выбритое лицо сделалось вдруг жалким:
– Сынок, зачем же ты столько краски вылил-то? – с нескрываемой душевной болью проговорил он. – Теперь и за три недели не высохнет…
Командующий флотом в сердцах махнул рукой и направился к сходням. Свита, испепеляя матроса взглядами, поспешила следом.
– Спать не ляжешь, пока всё здесь не высушишь, – прошипел, проходя мимо, старпом: – Чтоб до утра… – и бросился догонять своих начальников.
Несмотря на все ночные старания матроса Голикова, к завтрашнему утру комингс не высох. Не высох он и через три дня. Но это было уже неважно. Войцех Ярузельский передумал посещать Ордена Красного знамени Большой противолодочный корабль "Маршал Ворошилов".
Рыбалка
Одна голова хорошо, а две уже некрасиво.
(Фольклор)
У причала живописной вьетнамской бухты, покачиваясь на волнах и поскрипывая на швартовых, в то лето теснилось десятка полтора разномастных военных судов – небольшая часть военного контингента в Камрани, крупнейшей советской военной базы за рубежом. Общая площадь под сто квадратных километров! Американцы построили её в 60-х годах уже прошлого века для войны против Северного Вьетнама. В 1974 году Северный Вьетнам при поддержке Советского Союза вышиб американцев, и базу обещалось сразу передать СССР в знак искренней благодарности. Но у вьетнамских коммунистов появились свои виды, и только через шесть лет, после того, как СССР поддержал Вьетнам уже во время китайско-вьетнамского конфликта, базу наконец передали СССР в бесплатную аренду на 25 лет.
Большой противолодочный корабль (БПК) "Маршал Ворошилов" уже второй месяц стоял у причала Камрани. На берег никого не пускали, и экипаж томился на корабле: из развлечений по выходным – кинофильмы (в основном, почему то про оленёнка Бемби), перетягивание каната, ну и, конечно,… политзанятия.
Будние дни коротали, кто как мог. У карасей выбор занятий был невелик: или приборка "малая", когда с мылом мыли только палубу, или приборка "большая", где замыливалось всё от палубы до подволока. Караси, естественно, предпочитали вариант первый, но, к сожалению, их мнение и мнение годков не всегда совпадало, и молодые защитники отечества, вздохнув, начинали обреченно взбивать мыльную пену в разномастных пошарпаных кандейках (вёдрах).
У годков и полторашников набор возможных вариантов, как скрасить казённые будни, был несколько больше: тут и картишки, и наколка татуировок, и питьё одеколона… Но ничто так не развлекало матросов в тропических морях, как рыбалка.
Рыбачили, конечно, не для еды. Еды на боевой службе хватало. Рыбу ловили, в основном, из спортивного интереса, подстрекаемого любопытством. Очень интересно было узнать, что же таили в себе эти тропические воды, кишащие великим разнообразием морских обитателей. Никто даже не думал всерьёз принимать во внимание страшилки корабельного медика, предупреждавшего, что в этих местах к рыбе даже прикасаться опасно. Из двухсот пятидесяти видов местных рыб… двести ядовитых!
Но для обросших ракушками годков флота российского жизнь без риска, что еда без морской соли. И, как только представился случай, на площадке около скорострельных корабельных пушек – "вымпелов" расположились порыбачить два друга-полторашника: матрос Голиков и старшина Петренко. Был полдень – адмиральский час. Надраенная гуталином палуба раскалилась на немилосердном вьетнамском солнце так, что на ней запросто можно было жарить яичницу. Эта площадка, как место для рыбалки, была выбрана неслучайно: она располагалась по левому борту в пяти метрах над водой и, что немаловажно, была надёжно скрыта от назойливых офицерских глаз.
Голиков уважительно погладил кожух шестиствольного скорострельного орудия. Ещё бы! Эта штука выпускала до пяти тысяч крупнокалиберных зарядов в минуту! Однажды, на учебных стрельбах, из неё одной очередью буквально разрезали напополам мишень – старый американский десантный катер. Перед учениями его два дня и с великими сложностями специально поднимали со дна залива. А тут с одного залпа катер разломился на две половинки, как скорлупа от ореха, булькнул и затонул в считанные секунды к большому разочарованию командования, рассчитывавшего на долгое и красочное пиротехническое шоу…
Отвлёкшись от пушек, Голиков обернулся к Петренко. Старшина неторопливо насаживал небольшой кусок мяса на нехитрую рыболовную снасть из лески, самодельного крючка и ржавой гайки в роли грузила. Намотав леску на палец, Петренко забросил крючок за борт и, уставившись в воду, стал ждать поклёвки, периодически подергивая пальцем наживку.
– А ядовитую подцепить не боишься? – шутливо спросил Голиков.
– Подцепляют триппер, – невозмутимо ответил Петренко. – Не боись, я с детства рыбак…
В ту же секунду резкий рывок вниз чуть не лишил "рыбака с детства" указательного пальца.
– Есть!!! – охнул Петренко, морщась от боли и двумя руками, что было силы, рванул на себя свою добычу. – Ничего себе!
С громким характерным чмоком, как пробка от шампанского, из тропических вод выстрелило вверх странное существо размером с водяную грелку.
– Во! Гоблин! – прошептал Голиков, заворожено наблюдая, как корявая рыба, усыпанная шипами и бородавками, плавно описывает дугу в воздухе и, сверкнув на солнце своей уродливой бугристой чешуёй, зависает перед самым носом Петренко.
Замерев на долю секунды в воздухе, рыбина вдруг распахнула невероятных размеров пасть, ощетинилась частоколом хищных зубов и, изогнувшись, рванулась в сторону лица своего обидчика…
Петренко отшатнулся назад, с силой дёрнув на себя леску. Крючок порвал рыбе верхнюю губу и отлетел куда-то под скорострельные пушки. Получившая неожиданную свободу рыба, хлопком расправила утыканный гигантскими иглами уродливый веер спинного плавника, перевернулась корявым брюхом кверху и рухнула вниз, пригвоздив ногу Петренко к его же собственным резиновым шлепкам.
– А-а-а-а!!! – дикий вопль старшины сорвал стаю чаек с окрестных мачт.
Рыба злорадно глядела на Петренко мутными глазами, размеренно покачиваясь на толстых иглах впившегося в ногу спинного плавника. Старшина судорожно дёрнул ногой. Существо отлетело в сторону, шлёпнулось на палубу, подпрыгнуло, оставляя мерзкую слизь на черном металле, и, блеснув в последний раз своей облезлой чешуёй, плюхнулось за борт в мутные воды вьетнамской бухты.
Из созвездия дырок в ступне Петренко лениво забили фонтанчики крови.
– Твою-ю ма-ать! – старшина медленно опустился на палубу, обхватив рукой кровоточащую ступню.
Кровь сочилась между пальцев, капли падали на палубу и тут же запекались на раскалённом металле.