За оградой запах смерти был еще гуще, еще тяжелее. Рорк услышал тихое, едва различимое пение, напоминающее колыбельную – женский голос тянул что-то на одной ноте. Снег скрипел под ногами, мороз окреп. Одноглазый забежал вперед, крестясь, открыл двери церкви. В лицо пахнуло теплом, страхом, кровью, болью, гниением, смертью.
Турн не удержал возгласа ужаса. В церкви было много людей – десятки, все жители Фюслина, мужчины, женщины, дети, старики, и у всех глаза были завязаны окровавленными тряпками. Одноглазый протиснулся к человеку в длинной темной одежде, поцеловал ему руку и опустился на колени.
– Это норманны, святой отец, – сказал он. – Они пришли из леса. Норманны, не наемники.
Громкий вздох, полувой, полушелест, пронесся по церкви. Слепые ощупью двинулись к выходу, где продолжали в оцепенении стоять. Турн и Рорк протягивали к ним руки, улыбались, и эта тихая скорбная радость напоила не знавшие до сего дня страха души норманнов мертвящей жутью.
– Норманны! – всхлипывал священник, которого вел одноглазый. – Мы молили Господа о милости, и он спас нас. Он привел избавителей. Теперь мы не умрем! Возблагодарим же Господа, братья и сестры! Осанна! Осанна!
Слепые тихо опустились на колени и дребезжащими голосами затягивали псалом, и так ужасны были звуки этого пения, что два воина великой отваги и мужества бросились вон из церкви, чтобы прийти в себя, опомниться от увиденного, потому что никогда не видели они ничего более ужасного, чем эти несчастные слепые, поющие хором благодарственную молитву.
Рорк вернулся еще до полуночи с тушей косули на плечах, и уже через час во дворе церкви запахло супом и жареным мясом. Одноглазый помогал стряпать, а слепой священник рассказал, что случилось с его паствой.
– Сначала пришел купец, – говорил священник. – Он брел с севера, и из пустых глазниц его текла красная слизь, замерзая на морозе. Мы привели его сюда, и я попытался помочь ему. У несчастного был бред. Он все время говорил о какой-то девочке, о королеве, о прокаженных – странными и страшными были его слова. Мы оставили его в приделе, и я собрался наутро после службы ехать за лекарем. Тут и появился герцог Гаэрден со своим отрядом. Мы не испугались – ведь Гаэрден наш, гот по крови. Только вот люди его были похожи боле на зверей, нежели на людей. Все низкорослые, грязные, раскосые, в вонючих шкурах, аки вампиры. Это Аргальф привел нечисть богопротивную в наши земли! Гаэрден потребовал с каждого двора по овце, по мешку муки и по серебряной кроне, но где нам было взять требуемое. Я вступил с герцогом в спор, просил не трогать крестьян. А тут один из этих зверообразных воинов увидел Урфриду. Девица она красивая… была красивая, миленькая, чистая, как райская роза. Голова-фермах, ее отец, бросился на выручку, и жена его с ним, дочку, значит, отбивать. Жена головы насильнику в глаза плеснула горячей смолой из мазницы. Вот Гаэрден и рассвирепел… Вы видели, что стало с нами, с фермахом, его женой и дочкой. Гаэрден приказал всем смотреть, как… Потом всем глаза выкололи, пощадили только одноглазого Модриха. Гаэрден, смеясь, оставил нам его в поводыри. А мне за мое заступничество… Прости им всем Господь! Прости им всем Господь!
– Отец Бодрих, сам слепой, врачевал нас как мог, – добавил подоспевший с чашкой бульона Модрих. – Меня послал за едой, только эти свиньи все выгребли подчистую. За три дня шестнадцать человек у нас умерли от горячки, я их тела сволок в яму за храмом и там снегом присыпал. А тех с перекладины снять не смог. Сил не было.
– Господь прислал вас нам на спасение, – добавил священник. – Мы уже только просили Господа уменьшить наши мучения. Теперь мы не умрем. Вы спасли нас.
Турн разливал горячий суп, Модрих с Рорком кормили самых слабых с ложки. Слепые ели с жадностью, с кровавыми слезами. Турн качал головой – очевидно, что немногие из этих бедолаг смогут выжить без нужных снадобий. А здесь даже хлеба с паутиной нет.
Одноглазый Модрих отвел Турна к раненому купцу – тот лежал особняком от остальных в домике священника. К удивлению Турна, раненый заговорил с ним на чистейшем норманнском языке.
– Ты знаешь наш язык? – изумился Турн.
– И еще четыре, добрый человек. Как твое имя?
– Турн, сын Шолахана. Я ирландец, но служу в норманнском войске, у достославного Браги Ульвассона. Со мной его сыновец Рорк Рутергерссон, многие другие славные ярлы, которые пришли освободить эту землю.
– С вами большой отряд?
– В Фюслин мы пришли вдвоем.
– Как жаль!
– О чем ты, друг?
– Я надеялся, что вас много. Было бы вас хотя бы десятка два…
– А тебе какое до этого дело?
– Не сердись. Я должен довериться тебе, потому что иного выхода у меня нет. Только обещай мне… – раненый тяжело вздохнул, – обещай мне, что выслушаешь меня до конца… и не убьешь, пока я не закончу свой рассказ.
– Странная просьба. Хорошо, я обещаю тебе.
– За своего друга тоже пообещай.
– Обещаю. Ну же, говори.
– Нет, постой, я должен просить тебя еще об одном. Поклянись своими богами… жизнью своей, что выполнишь все, о чем я попрошу. Выполнишь – и не предашь.
– Ты, приятель, потерял глаза, но можешь потерять и голову! – в нешуточном гневе заорал Турн. – За такие слова…
– Прости меня, – слепой протянул к Турну руки, и такие боль и отчаяние были в этом жесте, что гнев ирландца мгновенно стих. – Я говорю это не потому, что не доверяю. Я… я сам предал!
– Ты?
– Выслушай меня, воин, не перебивай. Я всего лишь монах, никакой не купец. Святой Адмонт, настоятель монастыря в Луэндалле, послал меня предупредить королеву Ингеборг о вашем прибытии в Готеланд. Я пробрался в убежище королевы и доставил грамоту от Адмонта. Мы отправились в путь, но в первую же ночь на нас напали ансгримцы, все семеро. Они схватили королеву, убили ее охрану, а меня… меня пытали, – слепой затрясся от рыданий. – Ансгримец в красном облачении вырезал мне мизерикордией левый глаз. Боль была нестерпимая. Он спросил меня, что я знаю, и я сказал… чтобы больше не было этой ужасной боли! Они смеялись! Накажи их Господь! А потом… потом они вырезали мне и правый глаз. И отпустили. Я предатель. Я все им рассказал.
– Ладно, клянусь тебе ирландским Нуаду и норманнским Одином, – проворчал Турн. – Достаточно тебе?
– Я рад, что ты понял. Только прошу еще об одном – выгляни за дверь, посмотри, не подслушивает ли нас кто-нибудь.
– Послушай, дружок, ты начинаешь мне надоедать. Хочешь, я тебе расскажу кое-что? Ты в бреду болтал о какой-то девочке, о каком-то убежище. Это ли твоя тайна? Стоит ли она того, чтобы тебя слушать и давать при этом страшные клятвы?
– Я говорил о девочке? – даже в полумраке комнатки было видно, как побледнел слепец.
– Так сказал жрец вашего бога. Его, бедолагу, тоже ослепили. И всю деревню – от старого до малого.
– Я знаю. Гончие псы Аргальфа уже идут по следу. Это моя вина. Почему я не умер в монастыре. Как мои братья?!
– Умереть ты еще успеешь. Если хочешь рассказать мне что-нибудь, поторопись. Время идет, а я еще не услышал ничего стоящего.
– Послушай, сын Шонахана, я доверяю тебе судьбу Готеланда. Знаешь ли ты, что у королевы Ингеборг есть дочь?
– Что-то слышал об этом. Продолжай.
– Принцесса Аманда – законная правительница Готеланда. Рыцари Ансгрима схватили ее мать, теперь она пленница Аргальфа. Пленив Ингеборг, Аргальф стал владыкой Готеланда, и только Аманда может оспаривать его права на трон.
– Это понятно. Чего ты хочешь?
– Слушай меня, не перебивай… Этот ребенок – символ спасения, символ борьбы. Пока жива Аманда, готы никогда не признают чужеземного узурпатора. В сердце девочки течет кровь десяти поколений готских королей, и бароны, которые не подняли меч в защиту норманнки Ингеборг, не посмеют презреть собственную кровь. Если девочка попадет в руки Аргальфа, все пропало. Аргальф провозгласит себя регентом, и Готеланд окончательно будет повержен к ногам Зверя.
– Ты говоришь как человек, обладающий великим знанием.
– Я всего лишь скромный монах из монастыря святого Макария на Лофарде. Ты христианин?
– Нет.
– Тогда тебе не дано понять, с какой черной силой столкнулся Готеланд. Есть святой человек, которого Зверь ненавидит, – отец Адмонт из Луэндалля. Я сказал тебе, что он послал меня за королевой, и мое путешествие окончилось так ужасно. Теперь королева в плену, а я слеп. Но главного я тебе не сказал. Адмонт упросил меня уговорить королеву не брать с собой дочь: подозреваю, что такой же совет был в письме, которое Адмонт через меня передал королеве. Ее величество так и поступила. Девочка осталась в тайном убежище.
– О чем же ты беспокоишься, друг? Все хорошо.
– Да, но… – раненый снова затрясся от беззвучных рыданий. – Я рассказал этим псам об убежище.
– Ты рассказал им о девочке?
– Да, сын Шонахана. Я поступил как Иуда. Я передал эту несчастную девочку в руки исчадия сатаны. Но Бог случайно привел вас сюда. – Слепой с неожиданной силой схватил Турна за руку. – Это промысел Божий. Может быть, еще не поздно. Нужно доставить принцессу в Луэндалль. Адмонт сумеет ее защитить.
– Почему ты так думаешь?
– Ты язычник, ты не поймешь. Камни Луэндалля священны, на них ступала нога первокрестителя Теодульфа. Зверь не может войти в обитель.
– Но его наемники могут.
– Однако нет сейчас во всей земле места безопаснее, чем Луэндалль, – упрямо повторил слепой.
Турн задумчиво теребил бороду. Сидевший перед ним человек был явно не в себе. Странно было бы думать, что после перенесенных страданий и пыток он сохранил бы здравый ум. Стоит ли слушать его бред? Или же он не бредит и действительно доверяет им с Рорком судьбу этой страны?
– Боюсь, что ты опоздал, друг, – сказал он после долгой паузы. – Псы Аргальфа были здесь три дня назад. А предал ты девочку еще раньше. Она уже у Зверя.
– О, не говори так! – слепой сжал кулаки в отчаянии. – Ты не знаешь пророчеств, не знаешь главного. Аргальф не просто убийца и узурпатор. Он Антихрист, Зверь, посланный на землю силами тьмы. Наступает время последней битвы, и остановить Зверя может только человек. Этот ребенок… принцесса Аманда…
– Ну говори же, не мямли, во имя всех богов!
– Только малое дитя может сопротивляться власти Зверя, ибо Спаситель живет в душе ребенка. Если спасется Аманда, спасется Готеланд. Если спасется Готеланд, спасется мир.
– И что же будет потом?
– Я этого не знаю.
Слепой замолк, тяжело дыша, откинулся на подушку. Турн задумался. Пытать калеку дальше было неразумно: бедняга был обессилен, вот-вот могла вернуться горячка, которая неминуемо прикончит его. Смысл услышанного был для кузнеца смутен и неясен: так на старых выцветших картинах невозможно угадать первоначальные краски изображенного. Не было сомнений лишь в одном: несчастный слепец доверил ему действительно важную тайну, и очень многое в исходе этой войны теперь зависело от них с Рорком.
– Как твое имя? – спросил Турн.
– Герберт.
– Ты видел рыцарей Ансгрима?
Лицо слепого исказили ненависть и душевная мука.
– Да, видел, – ответил он, и голос его дрогнул. – Я видел Князей Тьмы, пришедших на землю.
– Расскажи мне о них.
– Я не в силах. Это невозможно описать. Их приближение – как приближение потопа, ржание коней разрывает сердце, блеск оружия ослепляет, вид повергает в смятение. Они не знают ни страха, ни жалости. Они в мгновение ока перебили охрану Ингеборг, сделали это так легко, будто резали цыплят! Один из них, воин в красном, лишил меня глаз. Теперь я живу во тьме, но в день, когда я видел воителей из Ансгрима, я видел худшую тьму!
– И они пленили королеву?
– Захватили ее и увезли куда-то. Наверное, в Шоркиан, где теперь логово Зверя.
– Королева прислала нашему предводителю письмо. Она пишет, что Аргальф обращается с ней с почетом и любовью и просит уйти из Готеланда.
– Дьявол обладает великой властью над душами людей. Аргальф хитер и коварен… Ты готов выполнить мою просьбу?
– Я готов.
Турн не стал открывать бедняге Герберту самого главного. Пусть слепой думает, что им с Рорком неизвестно, где принцесса. Для него куда важнее было другое: маленький ребенок попал в беду, и попавшее в беду дитя нужно спасать. У Турна никогда не было семьи и детей, но отцовским инстинктом он был наделен, а значит, судьба даже чужого ребенка была ему небезразлична.
– Девочка в Балиарате, у прокаженных, – сказал Герберт. – С ней остались две служанки и несколько воинов охраны. Обещай мне, сын Шонахана, что вы доставите девочку в Луэндалль.
– Можешь не беспокоиться. Считай, что принцесса уже в монастыре, под крылышком твоего доброго бога.
– Да благословит тебя Господь, язычник! Только отправляйся немедленно, иначе может быть слишком поздно. Прислужники Зверя уже начали охоту за ребенком. Не приведи Господь, вы опоздаете!
Турн молча пожал руку Герберта и вышел на свежий воздух. После зловония тесной комнатушки в приделе, где лежал раненый, хотелось глубокими вздохами побыстрее прочистить легкие. Мороз к ночи окреп. Воздух звенел, обжигал, забирался ледяными щупальцами под одежду. Турн, зябко поежившись, пошел к огню.
Рорк сидел на корточках рядом с костром, неспешно обгладывал оленье ребро. Слепые, насытившись, ушли в тепло, в церковь. Во дворе, кроме Рорка, остались только большие лохматые псы, которые при появлении Турна недовольно заворчали.
– Еды хватило на всех, – сказал Рорк. – Чаю, беднягам уже давно не выпадало так плотно есть.
Турн вкратце пересказал сыну Рутгера свой разговор со слепым Гербертом. По глазам Рорка кузнец понял, что идея спасти ребенка от Аргальфа захватила юношу.
– Только идти надо немедленно, – добавил Турн, – иначе время может быть упущено. Королева Ингеборг в плену, и с девочкой может случиться то же самое. Тогда дело Браги будет проиграно. Аргальф победит его без боя. Банпорский король станет законным правителем этой земли, а мы – просто разбойниками, охочими до чужого.
– Я готов, – Рорк отбросил недоеденное ребро, вытер рот рукой. Затем охотничьим ножом отрезал несколько кусков мяса от туши косули, сложил в свою сумку. – Можно идти.
– Славно. За ночь мы доберемся до Балиарата.
– О чем они поют? – вдруг спросил Рорк, прислушавшись к доносящемуся из церкви пению.
– Не знаю, – ответил Турн. – Вообще-то, я был крещен. Моя мать была христианкой. Наверное, христианином был и мой отец, но я его никогда не видел. В этом мы походим с тобой. Мать говорила мне, что мой отец погиб в бою, что тот викинг, который считался моим отцом, всего-навсего хозяин моей матери… Я почитаю всех богов. Мой учитель, кузнец, – бритт, почитал древних языческих богов и научил меня своей вере. Живя среди викингов, я научился уважать богов Асгарда, живя среди славян – ваших богов. Так что я одинаково почитаю и кельтского Нуаду, и норманнского Одина, и славянского Перуна, и христианского Иисуса. Все боги учат нас добру. И сегодня я хочу помолиться им всем за успех. Пусть они подадут нам победу! Хорошая ночь сегодня, лунная. – Турн посмотрел на небо, в южной части которого висела огромная полная луна. – И я иду в бой рядом с сыном волка.
– Понимаю, – Рорк засопел. – Ты все еще не доверяешь мне?
– Помнишь, я говорил, что у моего народа волк священен? Я не боюсь волка, живущего в твоей душе, Рорк. Я боюсь другого зверя, того, кто творит зло на этой земле. Впереди нас ждет поединок, равного которому еще не было. Чтобы поучаствовать в этой битве, я готов на все. И я еще увижу, как будешь биться ты, сын Рутгера, моего друга. Я готов идти рядом с тобой куда угодно – в ночь, в бой, в полуночную чащобу. Я не верю в то, что про тебя говорят твои соплеменники. Ты доказывал мне, что они неправы.
– Отец! – Рорк в избытке чувств стиснул запястье кузнеца. – Если и живет волк в моем сердце, то лишь затем, чтобы сражаться со злом.
Турн промолчал. Глаза Рорка так сверкнули в темноте, что ирландец вновь ощутил страх. Но это была лишь минутная слабость.
– Когда короля уладов Бресса спросили, готов ли он идти в бой с бриттами, Бресс ответил: "Храбрый всегда готов встретить врага", – сказал Турн. – Пойдем, сынок, боги давно предопределили нам этот поход. Смешно оспаривать волю богов…
Красный диск солнца показался над частоколом вековых корабельных сосен, когда Рорк и Турн достигли моста близ Балиарата. Дорога была испещрена следами. Рорк в сердцах сжал кулаки.
– Мы опоздали, – сказал он. – Вечером здесь проехал конный отряд, коней пятнадцать-двадцать. Обратных следов нет, эти люди еще в Балиарате.
– Проклятие! Ты уверен?
– Взгляни сам.
– Нет-нет, я верю тебе… Выходит, псы Аргальфа нас опередили.
– Если похитители в поселке, мы отобьем принцессу.
Турн с сомнением посмотрел на своего юного товарища. Скажи кто-нибудь другой подобное, старый ирландец просто назвал бы его безумцем. Но Рорк был не простым воином, он был способен на такое, о чем любой другой боец мог бы лишь мечтать. И Турн вдруг подумал, что напасть вдвоем на отряд из полутора десятков вооруженных до зубов головорезов не такая уж и невыполнимая вещь.
Между тем Рорк продолжал изучать следы.
– Здесь несколько человек спешились, – сказал он задумчиво, – видимо, командир отряда послал их вперед разведать дорогу. На них сапоги из меха. Странно, будто ноги у них обмотаны шкурой. Лошади все подкованы, и следы очень глубокие.
– Наверное, мягкая земля.
– Нет, тут что-то другое. – Рорк потянул носом воздух. – Чувствуешь?
– Что я должен чувствовать? – Турн принюхивался, но ощущал лишь запах хвои и мороза.
– Пахнет дымом и паленой шерстью.
Турн ощутил неприятный холодок в животе. Он-то хорошо знал, что может означать на войне подобный запах.
Далекий, еле слышный звук заставил обоих воинов насторожиться. Поначалу Турн решил, что где-то кричат птицы, но Рорк покачал головой.
– Лошади ржут, – сказал он. – До них не больше мили. Они там, в долине.
Торопливо, проваливаясь временами в глубокий снег по колено, воины перебежали через дорогу от моста к ближайшей стене сосен и, укрываясь за стволами, добрались до шеста с желтым полотнищем. Рорк сразу заметил темные капли, запятнавшие снег у подножия флагштока.
– Кровь, – уверенно сказал он.
Сказав это, он сбросил с плеча лук и колчан. Лук и стрелы он очень кстати обнаружил в Фюслине, в доме погибшего головы фермаха. Рорк очень обрадовался находке, тем более что лук был на диво хорош, не тисовый, какими пользовались в Готеланде и воины, и охотники, а комбинированный, склеенный из роговых пластин и яблоневого дерева, легкий и очень мощный. Поискав немного, Рорк нашел и запасные тетивы, и колчан с двумя десятками очень хороших стрел. Накануне Рорк испробовал этот лук, подстрелив в лесу косулю для слепых в Фюслине, и решил, что такое оружие очень пригодится им при поисках принцессы Аманды. Турн тем временем расчехлил топор. У него не оставалось сомнений, что дела плохи. Следующая находка подтвердила самые худшие опасения: саженей через сорок воины натолкнулись на мертвое тело, лежавшее лицом в сугробе. Рорк перевернул труп на спину и отпрянул в страхе. Лицо неизвестного было серого цвета, безгубое, с отвратительными нарывами и складками вокруг носа и на лбу. Из груди мертвеца торчал глубоко ушедший в тело арбалетный болт.
– Проказа. – Турн сплюнул, поспешил отойти от трупа. – Лучше держаться от него подальше!