Деревни среди леса. Могучие мужчины в одеждах из кожи и грубого полотна, длинноволосые и бородатые, крепкотелые женщины с ясными лицами, прижимающие к груди розовощеких, упитанных детей. Капища Люпа из поставленных торчком огромных камней – менгиров, образующих круги и полукольца. Алтари, на которых громоздятся дары леса, окровавленные туши животных, и рядом на кольях вывешены посвященные богам скальпы, снятые с убитых врагов. Костры, запах жареного мяса щекочет аппетит, и молодежь танцует под бубны и свист флейт. Разгоряченные вином, танцами и весенним теплом мужчины и женщины сбрасывают одежды, взявшись за руки бегут в чащу, чтобы, упав в душистое разнотравье, зачать новую жизнь. А в это время жрецы в накидках из волчьих шкур утробно поют молитвы у жертвенников, острыми кремниевыми ножами разрезают еще теплое мясо на ломти, а рядом женщины-жрецы, прикрытые лишь кожаной повязкой на бедрах да распущенными волосами, мажут камни жертвенной кровью и поливают землю вокруг требища свежим молоком и травяными отварами…
Взгляд Аргальфа мутнеет, сжимаются кулаки. Он видит, как полыхают деревни, дергаются в лужах крови заколотые мужчины, женщины и дети, те самые, что еще недавно справляли праздник. Воины в круглых железных шлемах, с большими прямоугольными щитами под крики "Рома, Виктор!" добивают сопротивляющихся, загнав их на край болота. На сосне у менгиров висят тела жрецов и жриц, и горячий, наполненный пеплом и гарью, ветер раскачивает их…
– Ты видишь? – Ингеборг коснулась плеча Аргальфа пальцами.
– Это было давно. Мой народ больше не существует.
– Разве ты не банпорец?
– Я потомок Фенриса. Моя мать была посвящена в мистерии Люпа. Она была последней жрицей Бога-Зверя.
– Значит, все, что про тебя говорят, – правда?
– Так говорят мои враги, – Аргальф посмотрел на королеву тяжелым взглядом. – Ромеи, погубившие мой народ, были христианами. Потом наши земли захватили франки, вестготы, нермундуры, и все они тоже были христианами.
– Аргальф, о каком седом воине ты говорил?
– Посмотри сюда, – банпорский король показал на стол с деревянными фигурами на нем. – Когда-то я обрел родственные души, попав в Ансгрим. Зов родной крови и предсказания друидов привели меня туда, где во власти чар пребывали мои братья, семь воителей, в чьих жилах течет кровь Люпа. Ваши жрецы много веков назад предвидели, что наступят времена, когда мой народ будет гоним и большая его часть будет истреблена. Во время нашествия ромеев вожди семи колен нашего народа пришли к жрецам и потребовали благословить их на битву. Но жрецы попытались отговорить их. Вожди не послушались и начали войну. Поначалу успех сопутствовал им, люди не могли сражаться с потомками Люпа на равных. Но римляне применили против моего народа магию: их жрецы – понтифики – заключили союз с тайными восточными сектами, поклонявшимися зверодемонам. Запретная магия позволила римлянам одолеть мой народ. Поле битвы тогда покрылось телами убитых, и красные ручьи текли по нему. Спаслись лишь семь вождей, которых жрецы укрыли в святилище Люпа в Ансгриме, погрузив в волшебный сон. – Аргальф улыбнулся, но улыбка была жестокой и вызвала у Ингеборг страх. – Я пробудил воителей, и они стали моими братьями и баронами. Никто из смертных не может противостоять им, кроме…
– Кроме седого воина?
Аргальф кивнул.
– Но почему он так опасен?
– Победив семерых воителей, он победит и меня. Ему сопутствует Сила.
– Какая Сила?
– Сила древних богов севера. Седой воин не просто человек. В его жилах течет кровь Белого волка Одина.
– Значит, он норманн? – Ингеборг почувствовала, как кровь волной прилила к ее голове.
– Он сын норманна, но не норманн. Он сын человека, но не человек.
– Что это значит?
– Так говорят пророчества, – Аргальф нежно сжал пальцы Ингеборг в своей ладони. – Но хватит о нем. Вот алтарь моих предков, Священный Круг Люпа. Здесь я почитаю древних богов и приношу им жертвы. Видишь, даже у меня есть святое место. Скоро я начну поход, который решит исход войны. Время его предопределено, и я ничего не могу изменить. Ты связана со мной, Ингеборг. Ты покорила мое сердце. Поклянись у алтаря моих предков, что останешься со мной, как бы не обернулось дело.
– Клянусь, – Ингеборг коснулась губами губ баспорца.
– Клянись, что будешь со мной тогда, когда я вынужден буду причинить тебе боль и пролить твою кровь.
– Моя кровь принадлежит тебе. Клянусь!
– Ты пойдешь против своего народа.
– Мне все равно. Ты – мой народ!
– Боги, как я люблю тебя! Я сделаю тебя королевой всего мира.
– Не хочу быть королевой. Хочу быть твоей служанкой, наложницей.
– Постой, – Аргальф сорвал с шеи Ингеборг серебряный крестик на цепочке, который она привычно носила много лет и продолжала носить после встречи с Аргальфом, опустил его в чашу на столе. – Твоя жертва будет угодна моим богам.
– Если ты хочешь.
– Рассвет уже близко, – сказал Аргальф, заключая королеву в объятия. – Сегодня я пошлю войско на Луэндалль. Я убью Седого воина и покончу с потомками погубителей моего народа. А потом я буду с тобой, и ничто нас не разлучит.
– Ты мой король. Я обожаю тебя.
– Я забрал у тебя твоего Бога, но хочу подарить тебе это, – Аргальф надел на палец Ингеборг кольцо с голубоватым аквамарином. – Этот камень, повторяющий цвет твоих божественных глаз, отныне твой талисман. Он соединит нас. Ты станешь восьмым воином в моей свите. Твоим гербом будет Дракон, ибо в месяц Дракона ты была рождена. Я добавлю в твой герб два Сердца – твое и мое. Пусть уделом нашим будет или смерть, или счастье.
– Или смерть, или счастье, – словно в трансе повторила Ингеборг. Ее сознание вдруг начало мутиться, и ей показалось, что деревянные химеры на столе ожили и показывают ей красные языки. – Или счастье, или смерть…
Она сама подставила руку, и Аргальф провел по ней острейшим ритуальным ножом. Тяжелые капли крови упали в чашу на столе. Аргальф говорил, она повторяла нараспев, и странные слова оживали в ее сознании помимо ее воли, будто она всегда знала таинственный язык, на котором говорит банпорский король:
– Таскаи-ноа аттем-те-маи, таска иве сахан аури, вее, вее ахаи, дохан аэ фархана – те – маи, воа сей, воа сей, те мера гихан шадбаи хатон, арсаи таскаи – ноа сахаи аури!
Башня дрогнула до основания, пламя свечей заколебалось, и одна из них потухла. Ветер ворвался в каменную трубу, подняв облако пепла и завывая, точно волк. А потом все вдруг стихло, и королева Готеланда Ингеборг, открыв глаза, увидела божественно прекрасное лицо Аргальфа, оливково-бледное, обрамленное ниспадающими на грудь черными кудрями, и глаза ее возлюбленного были полны темного света. Лицо его вдруг начало меняться, словно отражение в потревоженной воде, и Ингеборг показалось, что она видит другого Аргальфа, еще незнакомого ей. Она сама легла на стол и раздвинула ноги в ожидании ее Зверя. Аргальф лег на нее, задрал странно изменившееся лицо к своду каземата и торжествующе завыл. Руки его разорвали на королеве сорочку, оставив кровавые борозды на ее животе. Банпорец слизал кровь языком, а потом прижался к ней, сотрясаясь от необузданной, нечеловеческой страсти, будто не плотью своей, а мечом вошел в лоно Ингеборг, и королева, услышав торжествующий рев Зверя, от ужаса и блаженства потеряла сознание.
Небо начало светлеть.
Рорк осторожно повернул голову и посмотрел на Хельгу. Лицо девушки было спокойным, мягкие светлые волосы рассыпались по плечу и груди Рорка. Ресницы чуть трепетали – Хельге снился сон.
И Рорк вдруг с особой остротой понял, как же ему тепло и хорошо. Никакая страсть, никакое исступление плоти не может сравниться с тихим счастьем пробуждения в объятиях любимой. Холод, мрак, Зверь, война, смерть – все осталось там, за узким окном жалкой комнаты в монастырской гостинице для пилигримов. И даже лик христианского святого на иконе, выхваченный огоньком лампады из полутьмы, смотрел на любовников без гнева, а с какой-то суровой грустью.
Заснув ненадолго, Рорк увидел во сне мать. Он увидел Лес Дедичей, поляну, близ которой на них с матерью напал кабан. Мать была молодой и красивой, такой же, как пятнадцать лет назад. Рорк пытался подбежать к ней, обнять ее, но не мог. Душа его рвалась к матери, но тело не слушалось, и отчаяние Рорка было безмерным. Мирослава же уходила неспешно под полог деревьев, в ажурный сумрак леса, пока не растаяла в нем. Только взгляд ее чувствовал на себе Рорк, и был этот взгляд полон бесконечной любви.
Рорк лежал и думал о своем сне. И еще о Хельге. Сегодня ночью он познал женщину впервые в своей жизни и теперь мог называть себя мужчиной. Юность его прошла в лесу, среди зверей, и после смерти матери чувство одиночества не покидало его. Еще ребенком он любил наблюдать за девушками, работавшими в полях или собиравшими грибы и ягоды, – они и не подозревали о том, что кто-то следит за ними. Уже повзрослев, он караулил мавок у берега Большого Холодного озера, желая увидеть их игры, или в лунные ночи подкрадывался к Рогволодню и слушал пение девушек, наблюдал, как молодежь прыгает через костры или сжигает чучело Костромы. Однажды он увидел, как две молодые ведьмы пришли ворожить к озеру: раздевшись в плавнях, они стояли на коленях у воды, прикрытые лишь распущенными волосами, и читали заговоры, окуная руки в воды озера и разбрызгивая капли в стороны. Рорк как зачарованный следил за ними, пока они ворожили. Женская красота ошеломила его. Белые нагие тела ведьм навевали самые бесстыдные фантазии, и Рорк даже не мог отвести от них глаз. Когда же ведуньи, закончив обряд, ушли, Рорк в отчаянии упал на песок, скрипя зубами. Теперь постигшее его проклятие тяготило его вдвойне, он решил, что никогда не обнимет женщину, не назовет ее своей, не познает ее красоты. Он едва не бросился в воды озера, чтобы утопить свое отчаяние в его ледяной пучине. Однако после смерти матери мысли о любви посещали его редко. Мать научила его многому, но не успела дать сыну главный урок – не объяснила ему, как же следует человеку жить среди людей, а не среди зверей лесных. Теперь проживший столько лет от рождения и до возмужания в лесу Рорк сам учился быть человеком.
С недавних пор колесо его жизни завертелось слишком быстро. Сначала Яничка воскресила в нем давно забытые мечты обрести наконец-то родную душу, а Браги показал путь, как завоевать уважение соплеменников. В битве с Черными гномами Рорк ощутил себя воином, понял, какую стезю предопределили ему боги. А теперь ночь, проведенная с Хельгой, открыла ему неведомые ранее чувства. Сбылось многое, о чем прежде мечтал Рорк. Но были еще и свирепые лица на княжеском пиру в Рогволодне, злоба родичей, пославших по его следам псов-волкодавов, недобрые взгляды антов, которые он замечал чуть ли не каждый час. Сбылось все, о чем когда-то говорила ему мать: ни в лесу, ни в городе не оставит его недобрая молва, и только сам он может перебить ее своими делами, всей своей жизнью.
Лес зовет его. Если он и вправду волк, то волчья кровь иногда начинает бурлить в нем ключом, и тогда становится страшно от того, насколько же силен в нем зов дикого зверя. Наверное, это отражается на его лице, потому что все начинают его сторониться, и в глазах их появляется страх.
Мать говорила ему об этом. Мать хотела, чтобы он вернулся к людям. Яничка первая увидела в нем человека на пиру в Рогволодне. Ныне же эта юная женщина с шелковистой кожей и белокурыми кудрями, мягкими, как расчесанный лен, подарила ему ночь любви и победила в нем волка. Благословенная магия ее тела, ее ласк, ее поцелуев, ее любви сильнее древнего проклятия. Потому, верно, и увидел он во сне мать, что возрадовалась Мирослава тому, что обрел наконец ее сын любовь, и появилась у него родная душа в дни, когда грядут великие испытания…
– Ты!
Глаза Хельги были открыты, теплое дыхание согревало щеку Рорка. Она плотнее прижалась к юноше, словно боялась, что он ее покинет.
– Тебе холодно?
– Я не хочу, чтобы ты уходил. Скажи, что тебе снилось.
– Ничего, – солгал Рорк. – Я просто видел сны, но какие, не помню.
– Ты должен помнить, что видел во сне меня, – Хельга поцеловала его в губы. – Уже рассвет.
– Мне надо идти. Но я не хочу уходить.
– Я понимаю. Ты же воин.
– Сердце мое тает, Хельга. Я ухожу, но сердце оставляю тебе.
– Тебе было хорошо со мной?
– Ты околдовала меня.
– Прости, что я не смогла подарить тебе свою невинность. Но это не моя вина. Черные гномы…
– Не говори об этом.
– Мы теперь муж и жена. Перед лицом богов.
– Ты хочешь быть моей женой?
– Разве ты этого не понял? Я люблю тебя. Я полюбила тебя в ту минуту, когда увидела. А ты, ты любишь меня?
– Я не знаю, что такое любовь. Но я боюсь тебя потерять.
– У тебя раньше не было женщин?
– Нет. Ни одной.
– Тогда это боги соединили нас, – Хельга прижалась щекой к груди Рорка, закрыла глаза. – Я буду тебе хорошей женой. И я всегда буду рядом, потому что люблю тебя.
– Расскажи мне, что такое любовь.
– Что ты сейчас чувствуешь, Рорк?
– Покой. Мне хорошо. И я не хочу уходить.
– Много-много раз, каждое утро, мы будем просыпаться в объятиях друг друга, и нам будет невмоготу расстаться. Это и есть любовь. А потом я рожу тебе детей, сильных и храбрых мальчиков, похожих на тебя, мой любимый. И все мы будем счастливы.
– Тогда я раньше не понимал, что такое любовь.
– Сейчас ты подумал о другой женщине, – Хельга непостижимым женским чувством угадала мысли Рорка. – Кто она?
– Моя мать.
– Нет, есть еще и другая.
– Моя названая сестра. Или названая тетка. Приемная дочь моего дяди. Она спасла мне жизнь на пиру, когда меня хотели убить.
– За что?
– Мои соплеменники считают меня проклятым.
– Ты красивый, – Хельга, подперев голову рукой, с нежностью посмотрела на юношу. – Ты сильный. Я помню, как ты сражался с Черными гномами. Глаза твои метали молнии, а меч свистел в воздухе, как коса Смерти. Ты прославишься в этой войне. А я буду любить тебя всегда. Я поеду за тобой в Норланд, или в другой край, если ты захочешь.
– Ты готова связать свою жизнь с моей?
– Мои глаза видят, мое сердце чувствует, мое тело стремится соединиться с твоим.
– Рассвет уже наступил. Мне пора идти.
– Не хочу тебя отпускать! Побудь еще немного.
– Дядя Браги… он не знает. Оставаться в постели женщины, когда может напасть враг, недостойно воина.
– Тогда закрой глаза. Подари мне последний поцелуй…
В глазах Хельги была такая бездна, что Рорк ужаснулся. Рука, потянувшаяся было за одеждой, бессильно повисла. Поцелуй был бесконечным, невыразимая истома, нежность и плотское желание захватили Рорка. Он забыл обо всем, потому что теперь желал лишь одного – еще раз слиться с этой женщиной в единое целое. Хельга дрожала, как в лихорадке, и Рорк шептал ей в ухо что-то нежное и бессвязное. Потом они соединились, выпав из времени, мира, бытия; лишь когда чувство реальности вернулось к Рорку, он увидел, что Хельга сидит на ложе и смотрит на него.
– Ночь кончилась, – сказала она еще хриплым от страсти голосом, наклонившись к нему и почти коснувшись губами его уха. – Наступает проклятое время. Время мечей.
Рорк посмотрел на нее с изумлением. Ему неведома была таинственная магия женского тела и женского лица; он не знал, как сверхъестественно и прекрасно преображает их ночь, делая такими манящими и полными неописуемой прелести. Призрачный свет зимнего рассвета, падающий в узкое окошко, окружал Хельгу холодным сиянием, кожа девушки казалась прозрачной, и каждая линия ее тела теряла свою четкость. Глаза Хельги, обращенные на Рорка, были темны и глубоки, как ночь, а растрепанные белокурые волосы отсвечивали полированным серебром. Что-то божественное и непостижимо прекрасное было в этой простой норманнской девушке, и Рорк молчал в восхищении, не зная, то ли говорить ему Хельге что-либо, то ли вновь заключить ее в объятия, целовать бессчетно, забыть обо всем. Снова разжечь в себе и в ней желание и наслаждаться близостью бесконечно, пока хватит сил, а потом умереть счастливым, потому что таков Закон – нет возврата для истинно любящего в мир тех, кто не познал настоящей любви.
– Я не могу уйти, – шептал Рорк, гладя плечи Хельги. – Ты поселила в моем сердце слабость. Мне кажется, прежнего Рорка больше нет.
– Береги себя. – Она прижалась губами к его губам, потом капризно тряхнула волосами, обдав любовника горьковатым запахом полевых трав. – Моя жизнь в тебе, Рорк. И приходи ночью. Тогда придет мое время, и я снова буду любить тебя.
– Ты ведьма.
– Я женщина. Все женщины владычествуют ночью. Просто ты не знал об этом.
– Я люблю тебя.
– Говори мне это всегда. Хочу слышать это каждую минуту, каждый миг.
– Весь день буду ждать ночи.
– А я буду ждать тебя, любимый.
Хельга скользнула с ложа, набросила на себя холщовую рубашку и начала заплетать волосы – как замужняя норманнка, в две косы. Рорк быстро оделся. Вчера, следуя за девушкой длинным коридором, вдоль которого прилепились комнатки для паломников, Рорк не подозревал, как сильно изменит его эта ночь, как переменится все за истекшие несколько часов. Он увидел в глазах Хельги призыв, сумел прочесть его, понял, что нужен этой настрадавшейся душе, и остался с ней. Он слишком долго ждал этой ночи. Что будет дальше, знают лишь боги. Он лег в постель с Хельгой, не испытывая к ней любви. Сейчас же он понял, что Хельга с ним, и другого счастья ему не нужно.
– Прощай, – сказал он, целуя девушку.
– Прощай, любимый…
Расшатанные деревянные ступени скрипели под ногами, в щели в стенах заглядывал свет зимнего утра. Рорк спустился вниз, к выходу. Кто-то, выходя, оставил дверь открытой.
Рорк вышел, глубоко вдохнул морозный утренний воздух. После застоявшейся вони и отбросов в гостинице хотелось прочистить легкие. И в этот миг длинная стрела вонзилась в притолоку в вершке от его головы и мелко задрожала, точно от злобы.