Лёва покорно присел. Со временем он научился укрощать - нет, не боль, но своё отношение к боли. "Это же на самом деле не нарыв, не ожог, не огнестрельная рана и не укус ядовитой змеи, - всякий раз мысленно успокаивал он себя, - это просто нервное. Скоро пройдёт. И следов никаких не останется! И лечиться не придётся".
Тем временем человек отодвинул тарелку в сторону и, выдерживая сценические паузы и интонируя там, где это необходимо, произнёс:
- Здравствуйте, товарищи. Это блюдо мне чрезвычайно понравилось. Я бы хотел повторить. Если вы, товарищи, считаете, что приготовить курицу так, что пальчики оближешь, способен каждый, то вы просто не пробовали этой сказочной курицы!
У двух пожилых дам, сидевших за соседним столиком, в глазах мелькнуло узнавание, на лицах написалось умиление, на устах заиграли улыбки: это импровизированное выступление им явно о чём-то напомнило.
- Что-то знакомое, - щёлкнул пальцами Лёва и глубоко вздохнул: боль его вышла на новый уровень. Теперь ухо словно пытались измельчить в крошечном блендере.
- А, так вы меня узнали, но не узнали, почему узнали! - обрадовался его собеседник. - Я же тот самый мальчик, который говорил басом.
- Ну конечно, - уверенно кивнул Лёва.
- Вот так проходит слава мирская, да. - Проницательный его собеседник сразу уловил чрезмерную демонстративность этого кивка. - Двадцать лет назад меня только и делали, что показывали по телевизору, а я исправно басил всё, что было необходимо. А потом я вырос, и оказалось, что ничего особенного во мне и нет. Все взрослые дядьки умеют говорить басом.
- А, точно! - наконец-то по-настоящему вспомнил Лёва. - У нас во дворе все вам завидовали. Но однажды мой папа услышал, как мы по очереди пытаемся вашим голосом сказать "Здравствуйте, товарищи!", и отругал нас за то, что мы верим во всякую антинаучную чепуху. Сказал, что за того мальчика из телевизора говорит какой-то дядя, ну, как за Хрюшу и Степашку говорят актёры. И что нам бы лучше делать уроки, и тогда, может быть, мы прославимся, когда вырастем большими.
- И вы, конечно, послушно шли делать уроки? - усмехнулся мальчик, который говорил басом.
- Я не шёл. Я ходил лёгкой атлетикой заниматься, потому что на борьбу меня не брали - говорили, маленький очень, трудно найти противников в одном со мной весе.
Лёва сам не понимал, почему он рассказывает об этом первому встречному - да ещё и носителю! Но было в нём что-то располагающее к откровенности - совсем как в Шурике, когда тот напяливает маску Попутчика и начинает внимательно слушать очередного клиента.
- Атлетика... - мечтательно закатил глаза носитель. - Здорово, наверное. Я ни в какие кружки не ходил. Куда бы я ни пошёл - везде меня узнавали, занятия останавливались. Даже в школе я иногда срывал уроки просто самим фактом своего присутствия, пока меня в специальную школу не перевели.
- В школу для знаменитостей? - уточнил Лёва.
- Для детей не самых обычных родителей, - уклончиво ответил носитель. - Тамошний народ видел и не таких, как я. А меня до сих пор узнают.
- А вам это нравится, похоже.
- Нравится? Нет, не нравится. Но и не трогает уже давно. Если бы нравилось - разве бы я сидел здесь, в углу, в зале для некурящих? Занял бы лучшее место воон там, видите, у окна - когда я пришел, там было ещё свободно, - и смолил бы в своё удовольствие. Вы, наверное, не курите, вам не понять, как неловко бывает, когда...
- Я не курю? - возмутился Лёва, вытаскивая из карманов весь свой курительный арсенал. - Ещё как курю. Просто там места не осталось совсем.
- Ой, какая этикетка интересная, выпуклая, - вдруг оживился его собеседник. - Я собираю спичечные коробки уже много лет, но такого чуда ещё никогда не видел.
- Это мне в одном клубе подарили на презентации.
- Слушайте, а переподарите этот коробок мне? - заискивающе улыбнулся мальчик, который когда-то говорил басом. Сейчас он был особенно похож на ребёнка: Лёва даже вспомнил одну музыкальную передачу, в которой этот мальчик совершенно самостоятельно объявлял номера, непринуждённо шутил с взрослыми артистами и прекрасно держал зал.
- Сейчас, только одну спичку себе на память оставлю, - засуетился Разведчик. Датчик уже был у него в рукаве: положить его в коробок будет очень просто.
- Да спички мне и не нужны, мне нужен сам коробок, - заулыбался носитель. - Всё-таки как полезно быть знаменитостью! То коробки спичечные дарят, то бесплатно обедами кормят. Вам ведь правда не нужна эта вещь, я ведь её у вас не выпросил, верно, вы мне её сами отдали?
- Конечно сам. И с огромным удовольствием! - с облегчением выдохнул Лёва, сгребая со стола сигареты и зажигалки и распихивая их по карманам. - Вы извините, мне теперь нужно идти, я на работе уже должен быть.
- Надо же, я и не знал, что это в принципе технически возможно! - не слушая его, ворковал носитель, нежно поглаживая указательным пальцем левой руки спичечный коробок, начинённый датчиком.
Лёва выскочил на улицу; боль исчезла, будто её и не было, зато снег пошёл опять, но хотя бы утих ветер, и можно было закурить, забыть о пережитом, расслабиться. Теперь, даже если он немного опоздает на летучку, никто не придерётся: работа сделана, сделана чисто, носитель ничего не заподозрил и сам, своими руками, взял контакт.
Если другим сотрудникам Тринадцатой редакции всегда приходится выслушивать нотации Константина Петровича на предмет того, что отлучаться с работы можно только по предварительной договорённости со всеми коллегами, с письменного разрешения шефа и так далее, то Лёве его внезапные исчезновения сходят с рук. И даже не потому, что господин коммерческий директор побаивается пудовых кулаков Разведчика: да, он их побаивается, - но, когда дело касается нарушения трудовой дисциплины, он становится бесстрашен и непоколебим. Просто Лёва, как всем доподлинно известно, находится в некоторой мистической зависимости от носителей: если ухо предупреждает его о том, что клиент рядом, то ноги ещё задолго до этого приносят в нужный квадрат. Получается, что он вроде как не по своей воле сбегает с работы, а бредёт себе потихонечку на зов очередного бедолаги, попавшего в сети своего иссушающего душу желания. Даже Наташа не может понять, как это у Лёвы получается. Сама она никогда заранее не чувствует, что ей предстоит встреча с носителем, и каждый раз пугается своей странной реакции: капризного раздражения, переходящего в тупую злобу.
Словом, когда сотрудники Тринадцатой редакции собрались на летучку и обнаружили, что Лёва исчез, не сказав куда и зачем, никто особенно не удивился. Мобильный телефон стремительный Разведчик, разумеется, оставил на своём рабочем столе, и бедный аппарат напрасно надрывался, раз за разом повторяя закольцованный фрагмент из популярной баллады группы Metallica.
"Ждём пятнадцать минут - и начинаем. Посмотрите, чем мы будем торговать", - объявил Даниил Юрьевич и исчез, оставив всю компанию в своём кабинете, наедине со свеженькими сигнальными экземплярами будущих бестселлеров.
Пока Константин Петрович и сёстры Гусевы - крошечные интеллигентные старушки Галина и Марина, до зубов вооружённые колющими, режущими и прочими убивающими предметами, - обсуждали очередной спущенный из Москвы план, остальная компания и в самом деле потянулась к книгам.
- Ничего выдающегося, - констатировал Денис, едва взглянув на них, - очередные личные записки, замаскированные под вымышленные истории. Почемуто многие писатели любят писать о себе. А мне как читателю это надоело. Пусть пишут обо мне!
- А ты возьми и сам о себе напиши, - предложила Наташа.
- Мне нечего сказать человечеству и нечем его заинтересовать.
- Не знаю. Йозеф Бржижковский, к примеру, часто пишет о себе - а мне нравится, - вмешался Виталик.
- Ты фанат, тебе от него что угодно понравится, - парировал Шурик.
- Ну не на пустом же месте я стал фанатом, правильно? Но знаете, он пишет о себе довольно жёстко, правдиво, часто очень смешно. Я бы не хотел, чтоб точно так же он писал обо мне. Спасибо, мне хватило личного общения!
- Тогда, кажется, картина проясняется, - с интонациями опытного лектора сказал Шурик. - Читатель, представленный в этой комнате, хочет, чтобы писатель смеялся над собой, писателем, а восхищался им, читателем. И тогда все будут довольны.
- Я вовсе не предлагал считать мои читательские требования эталонными, - запротестовал Денис.
- Не волнуйся, - успокоил его Виталик, - посчитали не только тебя, но и меня. А я совсем не против того, чтобы меня записали в совершенные единицы измерения, всё равно чего.
- Единицы измерения необязательности, например, - предложил Денис.
Виталик изобразил на лице задумчивость: вроде бы его тут хотят обидеть, и надо на это как-то отреагировать. Но мало ли, чего "они" хотят, он и не подумает обижаться, не подписывался он исполнять такие глупые желания.
- Вот вы ещё поссорьтесь! - Шурик моментально вклинился между Денисом и Виталиком. - Сморите лучше, какая книга интересная. Состоит из одних цитат. Так разве можно?
- Не только можно, но и модно! - тоном эксперта ответил Денис. - Сейчас в моде искусство коллажа. Поскольку ничего нового придумать уже невозможно, то авторам приходится как-то выкручиваться. Отрезал тут - приделал там. Выдал за своё.
- Так вот чем занимается одна моя подруга! - обрадовалась Наташа. - Она покупает на рынке три разноцветные футболки, самые дешёвые, без картинок. Разрезает их на три части. А потом сшивает вручную, толстыми цветными нитками. И продаёт потом в Интернете в десять раз дороже. Хотя на выходе получаются те же самые три футболки, только немного в другом порядке. Но бизнес её процветает.
- Слушай, а я бы не отказался от такой футболки! А с цветами ямайского флага у неё есть? - тут же заинтересовался Шурик, - А она их вдоль или поперёк разрезает?
- Забудьте о футболках - не сезон пока, - перебил его Виталик, размахивая следующей книгой. - Лучше скажите: кто-нибудь из вас слышал, чтобы в реальной жизни один человек говорил другому: "Катиська ты ко всем чертям"? Вас, например, когда-нибудь посылали к ним катиться?
- Вроде нет, - немного подумав, ответил Шурик. Наташа и Денис в ответ только молча помотали головами.
- Меня тоже. И в этом наше счастье. А то представляете, каково это: собрались все черти, их вдруг кто– то оторвал от важного дела: обжарки убийц до золотистой корочки, пассерования растлителей, тушения воров в соусе из клятвопреступников и так далее. Они недовольны, крутят головами, требуют объяснения. А никто ничего объяснить не может, черти только прибывают. Вы помните условие: нам нужны абсолютно все черти, иначе проклятие не подействует. И тут один самый глазастый чёрт видит: из приёмного окна - ну, вроде как на почте бывают - выкатывается такое нечто. "Ты кто? Тебе чего здесь надо?" - спрашивает самый глазастый чёрт. "Да вот. Мне сказали, чтобы я к вам катился!" - "Знаешь, что? - свирепеют остальные черти. - Катись-ка ты обратно. Не торопись только особо, по дороге можешь прошвырнуться по всем кругам ада".
- Звучит очень зло и цинично, - заметила Наташа.
- А это тоже модно, - огрызнулся Виталик, - общество перепотребления обожает циничных авторов.
- К сожалению, - согласился Шурик, - даже слишком. Таких, которые - раз, раз - попирают всё доброе и светлое. Вам сказали, что надо надеяться на хорошее? Ни фига! Они обманули вас! Давайте, ломайте свою жизнь поскорее, вам нечего больше терять. Унывайте, это же так круто! Считается, что если циничный - то умный. Жизнь его била-била - не разбила. Мир его ловил-ловил - да не поймал. Почему же побитость жизнью приравнивают к жизненной мудрости? Кто-то когда-то обжёгся на молоке и дует теперь на воду. Демонстративно дует, чтобы никто не подумал, будто он может ещё раз попробовать это молоко! А молоко давно остыло, из него, может быть, уже кефир сделали, сыр, творог. Едят и нахваливают. А циничный наш даже и не смотрит в его сторону. На что ему сдался этот сыр?
- Да нет, всё правильно, - неожиданно резюмировал Виталик. - Пусть будет много таких авторов. Народу-то на земле ещё больше. Сыра на всех не хватит. Я, например, не готов ни с кем делиться своим честно заработанным сыром. Каррр!
- Ой, продолжение вышло! - взвизгнула Наташа, выуживая из-под юбилейной пятидесятой допечатки "Оздоровления с помощью табака и алкоголя" толстенький том с драконами и магами на обложке. Она раскрыла книгу на середине, прижала к груди, полистала и не смогла сдержаться - начала читать вслух: - "И тогда он поклялся страшной клятвой, что вернётся сюда, на это же самое место, через триста лет и три дня и возложит корону на голову потомка Светлой династии". Вау!!! Он всё-таки нашёлся!
- Кто бы сомневался, иначе бы не было интриги. А вот интересно, чем страшная клятва, которой на этот раз поклялся Седой Колдун, отличается от просто клятвы, которой он клялся в предыдущей книге? - проявил неслыханное знание предмета Шурик. - Когда он страшно клянётся, он что - страшными ногами топочет, страшными зубами скрипит?
- А чего он клянётся-то всё время? Захотел возложить корону - возлагай! Через триста лет даже свидетелей твоей клятвы не останется, - вмешался Виталик. - Это чтобы не забыть, - предположил Денис. - Ежедневника-то у него не было. А если поклянёшься, тем более страшно поклянёшься, то наверняка не забудешь.
- Ну да. А если и забудешь - то люди легенды об этом сложат, напомнят, - согласился Виталик. - Чем страшнее клятва - тем больше легенд. Надо вообще всех вокруг запугать своей клятвой, только так, чтобы они от страха дар речи не потеряли, - и тогда можно быть спокойным. Слушайте, как вы думаете, если я страшно поклянусь никогда больше не опаздывать на работу, это мне поможет?
- Это ему поможет, - шёпотом сказала Наташа, указывая глазами на Константина Петровича. - Он тогда тебя будет в два раза больше ругать: за то, что опоздал, и за то, что нарушил страшную клятву.
- Я всё слышу! - обиженно отозвался Цианид, моментально оказываясь рядом. - Прекратите сочинять обо мне мифы и легенды, я же не самодур, в самом деле. Кстати, объявленные шефом пятнадцать минут прошли, а Лёвы всё нет. Придётся его всё-таки подвергнуть административным санкциям.
- Конечно же ты не самодур, нет, что ты, - преувеличенно эмоционально всплеснул руками Даниил Юрьевич, появляясь за спиной у спорщиков. В последнее время он окончательно потерял бдительность: сквозь стены ходил, неожиданно исчезал и появлялся, даже облик иной раз менял - и всё это на глазах у сотрудников.
Считается, что живым - даже если они всё знают и понимают - не стоит лишний раз лицезреть такие трюки, ради их же блага. Но шеф Тринадцатой редакции уверен, что иной раз лучше свалиться буквально на головы подчинённым, чем позволять им тратить жизнь на бесконечные и утомительные споры о трудовой дисциплине.
Мунги с удивлением взглянули друг на друга: мол, что это мы, в самом деле, заняться нам, что ли, нечем? - и стали неторопливо рассаживаться вокруг заваленного книгами стола.
- А раз ты не самодур, то позволь узнать, чем вызвана эта элегическая печаль, неуместная на столь волевом и лаконичном лице? - миролюбиво продолжал шеф.
- Да всё нормально, - мотнул головой Константин Петрович, но лицо своё на всякий случай ощупал, - просто я хотел одну организацию развести на безвозмездную помощь. Хорошее же дело - культуру в нашем лице поддержать, я так считаю. А там один такой тип работает, ушлый, изворотливый, типичный проходимец, Иваном Андреичем зовут. Так вот, он с какой-то стати вздумал разводить на безвозмездную помощь нас!
- Нашла коса на камень, - хихикнула Галина Гусева. - Так что, неужели он тебя перехитрил?
- Куда ему! - отмахнулся Цианид. Видно было, что он уже жалеет о том, что начал этот разговор.
- То есть, всё-таки ты его поборол? - не отступалась старуха.
- Если бы.
- Стоп, а чем дело-то кончилось? - заинтересовался шеф.
- Чем-чем? Честным и благородным взаимовыгодным сотрудничеством, - разочарованно махнул рукой Константин Петрович.
- Так это вроде... Ну, хорошо же? Все же от этого выиграли, разве нет? - удивлённо произнёс Даниил Юрьевич.
- Организации-то выиграли. А вот мы с Иваном Андреичем - проиграли.
- Это называется гордыня, дорогой товарищ! - заявил Виталик.
- Это, товарищ дорогой, называется профессионализм! - отрезал Цианид. - Когда я упускаю выгоду, мне становится так стыдно, будто я совершил какое-то преступление. Деньги ведь были уже практически у меня, у нас в руках. Если бы не этот проныра Иван Андреевич... Что за человек - без мыла в зад ницу влезет!
- И где он после этого окажется? - с интересом спросил Виталик.
- Э-э-э? - строго посмотрел на него коммерческий директор.
- Ну, после того, как влезет?
- Ммм... - Константин Петрович свёл глаза к переносице и последовательно представил себе весь процесс. - В заднице?
- Ага, - довольно кивнул Виталик. - И что, это реально такое клёвое место, в котором всем обязательно надо быть, что ты ему завидуешь?
- Завидуй, завидуй, всем завидуй! - в кабинет бодро вошёл Лёва и, отвесив Виталику комический поклон, положил перед ним конвертик с контактом. - Ты нужен мне для дела. Вот этого. Срочно.
- Да, сэр, есть, сэр, - отвечал Техник, не двигаясь с места. - Мне бежать прямо щас или всё же предварительно стереть пыль с ваших ботфортов своим носовым платком?
- Всем стоять, никуда никому не бежать, - раздался знакомый голос, - Лёва, ты тоже сядь.
Нет, ну это уже чересчур для одного дня. Сначала начальник, любимый, дорогой, единственный и всемерно уважаемый, исчезает и появляется на глазах у всего коллектива, словно какой-то Дэвид Копперфильд, а потом вдруг ни с того ни с сего за столом обнаруживается ещё и Кастор. Который не просто появился из ниоткуда, но ещё и обставил всё так, будто он сидел тут с самого начала, просто его никто не заметил. Кстати, кто его знает, может быть, сидел и наблюдал. В такие моменты всем мунгам - даже бедовым сёстрам Гусевым, даже безупречному Денису - становилось немного стыдно за какие-то свои мысли, действия, чувства, недостойные или же просто мелкие. Ведь Кастор - если потребуется - способен видеть не только эти мысли, не только чувства, но и причины, их породившие. А ну как он однажды не выдержит и скажет: "Константин Рублёв, вон из класса!"
- Константин Рублёв, оставайся в классе, защиту я сделал уже, - усмехнулся Кастор, подошёл к окну, поднырнул под жалюзи, поглядел, что за ними скрывается, убедился, что ничего предосудительного, и продолжал:
- К остальным тоже никаких претензий, успокойтесь. Какие вы всё-таки впечатлительные - смех, да и только. Неужели я когда-то был таким же?
- Ещё и не таким, - вступился за свою команду Даниил Юрьевич.
- Что ж, предоставим слово "Мистеру Невозмутимость-1918"! - Кастор сделал приглашающий жест в сторону шефа Тринадцатой редакции. - Сердечный приступ, унёсший жизнь верного мужа и добродетельного отца, прервал славный путь... И так далее. А теперь к делу, люди мои. Все знают, что вы - самые лучшие работники на этом континенте.
Услышав такую похвалу, "люди" приуныли: они уже сталкивались с такими шуточками. Если Кастор кого-то хвалит, да ещё и не за дело, а просто так, по совокупности заслуг, значит, жди либо выволочки, либо задания повышенной сложности.