Вдоль дороги… Да что там дороги! Иначе чем тропой ее и не назовешь. Вдоль тропы выстроились заснеженные ели, выглядевшие не так мрачно, как раньше. Морозец кусал щеки. Усы и борода обмерзали от дыхания уже не только ночью.
Остроухие выделили раненым еще по несколько шкур. Но несмотря на это, Кир чувствовал постоянный холод. Приходилось все время шевелить пальцами, напрягать мускулы рук и ног, иначе, как сказал лейтенант Жоррес, уроженец Аруна, знакомый с суровыми зимами не понаслышке, обморожения не избежать.
Из-за этих самых злополучных шкур Кирсьен подрался ночью со студентом Вензольо. Картавый каматиец попытался украсть покрывало у находящегося без сознания следопыта. Решил, видимо, что тот все равно умрет. А может, просто посчитал, что беспомощного обобрать легче легкого. Так чего же стесняться? Кир проснулся от шороха и возни. Вначале испугался: подумал, что из лесу пришел дикий зверь и начал жрать его товарищей по несчастью одного за другим. Потом сообразил – раз уж остроухие их кормят, лечат и везут куда-то изо дня в день, то не отдадут на съедение голодным котам или медведю, не успевшему залечь в спячку. Тьялец приподнялся на локте. В слабых отсветах подернутых пеплом углей он увидел, как Вензольо, сопя, тащит на себя уже третью шкуру, которой укутали на ночь Следопыта (его имени они так и не узнали, а потому и звали между собой просто – Следопыт).
Хриплым шепотом Кир попытался устыдить студента. Гвардеец еще мог понять солдата, стягивающего сапоги с убитого врага, но со своего, да еще с живого, тяжелораненого! Худший вид мародерства. Достойный хоть в мирное, хоть в военное время крепкой перекладины и скользкой петли. Вензольо ответил ругательствами. Тут уж Кир не стерпел. Ноги по-прежнему плохо его слушались, и молодой человек пополз, подтягиваясь на руках, влекомый одной целью – вцепиться картавому южанину в глотку.
Лейтенант Жоррес, передвигавшийся еще хуже тьяльца, мог только подбадривать его и позорить каматийца. Опять же, шепотом. Чтоб не услыхали остроухие.
Вензольо сопротивлялся отчаянно, но как-то не по-мужски. Лягался, пытался царапаться. Кир уже перехватил его правую руку, заломил запястье и пару раз ударил кулаком, попав, кажется, в щеку и глаз, когда на шум прибежали дроу.
Остроухим очень не понравилась возня и шум, поднятый пленниками. Досталось всем. И виновнику каматийцу, и Кирсьену, и Жорресу. Один лишь безучастный ко всему следопыт избежал побоев. Ну, его-то лишний раз и переворачивать боялись, а не то чтобы бить. Дроу вволю отвели душу, отлупив людей тупыми концами копий, плетеными ремнями и просто босыми пятками. Били, пока Вензольо не взвыл, умоляя о пощаде, а Кир не потерял сознание.
После наказания карлики восстановили справедливость, вернув следопыту причитающиеся ему шкуры, а лекарь разразился длинной речью, обещая на будущее связать их и на ночь вовсе не выгружать из телеги, если круглоухие ублюдки-дылды не понимают по-хорошему. Благо, капище уже совсем рядом, а Золотому Вепрю все равно – с отмороженными пальцами и носами будут его жертвы или нет. И кормить их можно перестать. Подумаешь! Дней пять выдержат. Пошумев, он успокоился и ушел к костру, где щебетали остальные воины клана Горной Сосны – тьялец опознал их по характерной раскраске.
Но ни связывать, ни морить голодом людей никто не стал. Наверное, Золотому Вепрю было не все равно: бодрого врага приносят в жертву или доведенного до состояния полутрупа.
А скорее всего, небезразлично было жрецам, которые заправляли не только порядками в капище, но и, похоже, во всех кланах дроу. Это Кир понял в тот морозный полдень, когда их привезли на широкую поляну, окруженную елями-великанами. Над верхушками деревьев, что напоминали копейные наконечники, виднелись заснеженные вершины гор. Угловатые, обрывистые, исчерканные серо-синими тенями.
Два морщинистых жреца в балахонах из облезлых шкур придирчиво осмотрели пленных. Поцокали языками над Следопытом. А потом принялись сварливо выговаривать воину в головном уборе из рыжих перьев и кошачьих хвостов. Как мог военный вождь допустить, чтобы к Золотому Вепрю привезли такого негодного человечишку? Стал бы он сам, вождь Злой Горностай, есть гнилое мясо или пить протухшую воду? Так почему же он считает, что верховное божество его народа столь неразборчиво, что ему можно подсовывать всякую дрянь?
Злой Горностай слушал, склонив голову. Он не пытался оправдаться или свалить вину на лекаря, на которого исподлобья бросал неодобрительные взгляды. Когда жрецы закончили нагоняй, он поблагодарил за мудрые речи, которые, несомненно, позволят подняться ему на небывалую высоту среди таких же, как и он сам, военных вождей, достал тесак из-за пояса и перерезал Следопыту горло.
Кир приподнялся на локте, тщетно стараясь дотянуться до карлика хотя бы кончиками пальцев, и получил за это чувствительный пинок в живот, а потом одобрение от одного из жрецов. Хорошая, мол, жертва, строптивая. Золотой Вепрь будет доволен, он вообще любит непокорных. Не зря же вековая традиция обязывает сынов Вечного Леса приносить в жертву именно захваченных после сражения бойцов противника, а не пойманных по схронам женщин или детей. Вбирая вражеские силу, злость и отвагу, Золотой Вепрь усиливает их и отдает своим подопечным, неукротимым воинам горных кланов.
Впервые со времени боя у моста раненые спали с крышей над головой – их затащили в жалкое подобие палатки, сооруженное из сшитых между собой шкур. У входа развели костер. А вечером к людям заглянул лекарь и оставил по куску вяленой оленины для каждого. Набраться сил.
Кирсьен и Жоррес безразлично жевали, запивая твердое волокнистое мясо водой, растопленной в куске коры, вогнутом наподобие плошки. Вензольо безучастно сидел, понурив голову и обхватив колени руками.
– Надо бы ему предложить… – нерешительно проговорил дель Прано, поглядывая в сторону каматийца.
– Да пошел он! – зло откликнулся тьялец. Его ребра, по которым остроухие прошлись древками копий, еще побаливали. Да и без того он не смог бы забыть ночного происшествия. – Обделался со страху…
– А кто бы не обделался? – в голосе Жорреса звучала рассудительность, смешанная с легкой насмешкой. – Жить, знаешь ли, каждому хочется.
– Ну, ты-то не похож на трясущегося от ужаса.
– Спасибо. На самом деле я жутко боюсь. Только скрываю это из глупой гордости.
Кир хмыкнул.
– Вообще-то я тоже боюсь, – сказал он, поежившись. – Боюсь неизвестности.
– Ты не веришь в Триединого? В загробную жизнь и спасение?
– Я не знаю, куда попаду. В чертог Триединого или в Преисподнюю… А ты знаешь?
– Ну, я надеюсь… По крайней мере, пытаюсь не терять надежды. Грешил я немало, но тот ли это грех, за который карают огнем или льдом?
Бывший гвардеец вздохнул:
– Тебе легче. Я почти уверен, что окажусь в Преисподней.
– Ну, тогда утешься тем, что народ в ней соберется гораздо веселее, чем в чертогах. – Жоррес улыбнулся. – Что делать офицеру в кругу святош?
– Конечно, – согласился Кир. – Думаю, большинство моих друзей встретят меня там…
Вензольо поднял глаза и посмотрел на них с нескрываемым ужасом. Стоя в шаге от смерти, изрыгать такие богохульства!
– И еще мне хотелось бы знать заранее, как именно нас принесут в жертву, – продолжал тьялец.
– Зачем?
– Не знаю. Хочется, и все тут…
– Ну уж… Дело твое, конечно, а мне лучше не знать. Утопят или сожгут. Перережут горло или стукнут дубинкой по темени…
Вензольо, то и дело поглядывающий на неторопливо болтающих офицеров, вскрикнул и вскочил на ноги, цепляя головой непрочный полог. В его голосе не оставалось уже ничего человеческого. Звериный ужас, когда в ноздри врывается запах хищника, пелена застилает глаза, а ноги несут неизвестно куда, не разбирая дороги, лишь бы подальше от опасности.
Каматиец разметал ногами угли костра и выбежал в ночь.
– Завидую, – Жоррес почесал изрядно отросшую светлую бородку. – Мне бы так бегать.
– Далеко не убежит, – кровожадно оскалился Кир. – Хоть бы они его…
Снаружи донесся громкий вскрик, перешедший в рычание.
– Нет. Не станут, – покачал головой дель Прано. – Золотой Вепрь не одобрит.
– Тогда я своими руками…
– Не получится. Он здоровый, как телок.
– Хоть бы обломок ножа какой-нибудь. Хоть самый завалящий!
Топот многих ног возвестил, что беглец не только пойман, но и немедленно будет возвращен. Через несколько мгновений связанного по рукам и ногам, дергающегося, как разрубленный лопатой червяк, Вензольо забросили под навес. Чтобы справиться с обезумевшим студентом, потребовались совместные усилия восьми карликов. Они облепили его, словно муравьи, вцепившись в веревки и драную одежду. Злой Горностай, заглянувший следом, что-то быстро прощебетал, взмахнув кулаком. Смысл сказанного ускользнул от Кира – наверно, дроу слишком торопился и проглатывал отдельные слоги, а то и слова, но искаженное от ярости лупоглазое лицо позволило угадать приблизительный смысл. Мол, допроситесь у меня – всех свяжу.
Жоррес ответил презрительной гримасой и сплюнул в сторону каматийца. А Кир сказал, поморщившись:
– Рот бы ему заткнули лучше…
В самом деле, закативший глаза Вензольо орал, как кот по весне.
Дроу оскалился, замахнулся на тьяльца зажатым в ладони топориком, но не ударил, а, развернувшись на пятках, ушел.
Кир посидел немного, уныло глядя на студента, вопившего не переставая. Потом подполз к нему, примериваясь, как бы половчее ударить в лоб. Может, хоть так удастся заставить его замолчать?
– Погоди! – окликнул его дель Прано. – На! – Он швырнул кусок вонючей тряпки, неизвестно каким образом забытой или завалявшейся у него. – Не оглушишь. – Лейтенант с сомнением покачал головой. – Лучше заткнуть.
Кир, злорадствуя в душе, с наслаждением затолкал лоскут, бывший когда-то, скорее всего, частью рукава, но теперь не только происхождение, но даже цвет тряпки определялся с большим трудом и высокой вероятностью ошибки.
Вензольо мычал, вращал глазами, изгибался. Но теперь можно было если не уснуть, то хотя бы более-менее обдумать прожитые дни. Хотя, если разобраться, там тех дней было – кот наплакал. Кирсьен блефовал, когда делал вид, будто не боится смерти или что ему все равно, в Преисподней он окажется или нет. С детства воспитанный в уважении к Триединому и вере, он прекрасно понимал, каким количеством грехов отягчил свою душу в последние полгода. И не только в последние – жизнь в гвардейских казармах не располагает к жреческому смирению или умерщвлению плоти. Теперь он боялся посмертия, боялся смерти… В особенности ее неотвратимости. И еще…
Ему пришло в голову, что самым страшным и самым главным наказанием для осужденного является не смерть как таковая, не смерть как кратковременный процесс отнятия жизни – подумаешь, хрястнули топором по шее или затянули петлю и выбили табурет, а именно ожидание смерти. Каждодневное, мучительное, тягостное. За это время осужденный успевает сотни и тысячи раз представить собственную казнь, а следовательно, умирает сотни и тысячи раз. Отсюда и получается: люди либо становятся равнодушными, затвердевая сердцем, и уже не воспринимают казнь как нечто опасное, а ждут ее, как избавления от душевных страданий, либо теряют остатки разума от ежедневной жалости к самому себе. Вот тогда-то и видит сторонний зритель слезы, крики, валяющегося в ногах у палача униженного до потери человеческого облика червя. Наверное, нечто подобное случилось и с каматийцем. Сам же Кир так часто подтрунивал вместе с лейтенантом дель Прано над будущим жертвоприношением, что перестал принимать его всерьез. И только сейчас, накануне смерти, задумался о том, каково это. Останутся горы и реки, поля и леса, облака и дерьмо на чьих-нибудь сапогах. Но он, тьяльский дворянин Кирсьен делла Тарн, больше ничего не увидит, не услышит, не выпьет вина, не поцелует женщину… Эх! А как там, интересно, без него Флана? Должно быть, уже позабыла…
С этими мыслями Кир заснул. Усталость оказалась сильнее.
Морозное и солнечное утро ворвалось под полог вместе со Злым Горностаем.
Несколькими пинками дроу разбудил пленников. Покачал головой и оскалил лошадиные зубы, глядя на кляп во рту Вензольо.
– Вставайте! – коротко бросил он. Военный вождь остроухих очень плохо говорил по-человечески. Очень неразборчиво. Но о смысле приказа нетрудно было догадаться.
Они вышли на снег. Точнее, вышли – это громко сказано. Поддерживая друг друга, Жоррес и Кир сделали всего пару-тройку шагов и упали в колючий снег. В ноздри ворвался острый запах ледяной свежести.
Тьялец захватил ртом едва ли не горсть снега. Дождался, пока растает. С наслаждением проглотил.
– Вставайте! – повторил Злой Горностай. У него что, это слово получается лучше других? Или вообще удосужился выучить лишь одно?
– Дай поваляться, остроухий! – буркнул Жоррес, переваливаясь на спину.
Вряд ли вождь его понял, но ответил, по обыкновению, грубым тычком оскепища под ребра. Дель Прано крякнул, но подниматься не спешил.
Кир хотел перевернуться на карачки, но вдруг подумал, что, попытавшись встать на ноги, непременно окажется на коленях. А стоять на коленях перед дроу ему не хотелось.
"Хотите отправить меня на жертвенный алтарь? Тогда можете нести…" – подумал он, зачерпывая снег ладонями.
Злой Горностай, оправдывая кличку, раскричался, запрыгал вокруг них, приминая снежинки широченными ступнями. Ударил несколько раз Жорреса, потом Кирсьена.
Появившийся седой, высушенный, словно вяленая плотва, дроу остановил его резким окриком. Военный вождь почтительно склонился перед стариком. Выволокшие каматийца остроухие бросили связанного человека и разве что в ноги седому не упали. Жрецы, присутствующие тут же, опустили головы. Несомненно, этот голый – всего-то и одежды короткая кожаная юбочка и ожерелье из звериных клыков – старикашка был птицей высокого полета. Даже люди, ничего не смыслящие в сложной иерархии жрецов дроу, это поняли.
– Хватит прыгать, Злой Горностай, – медленно и разборчиво сказал он. – Ты теряешь лицо.
– Да, Ведающий Грозу, – согнулся в поклоне вождь.
– Золотой Вепрь ждет. Не гневи его. Отнеси ему жертву, если она не хочет идти сама.
– Котолака вам лысого, а не "сама"! – поражаясь собственной наглости воскликнул Кир.
Над поляной повисла тишина. Ведающий Грозу склонился над бывшим гвардейцем.
– Хорошо сказал, – после недолгого раздумья проговорил жрец. – Жаль, тебя не слышит Тот Кто Меняет Шкуру. Он бы порадовался шутке.
Жоррес попытался сесть и даже открыл рот, чтобы сказать пару "ласковых", но воины дроу опрокинули его навзничь, прижали под кадык острие копья:
– Л’юфид’х!
Верховный жрец неторопливо выпрямился, прошелся, с интересом оглядывая людей. Кусачий мороз, казалось, обтекал его загорелое, гладкое, будто полированная ножка стола, тело.
– Золотой Вепрь будет доволен, – изрек он наконец. – Сильная духом жертва – это хорошо, это угодно богам. Отнесите их.
Толпившиеся вокруг остроухие, услышав приказ, немедленно подхватили будущие жертвы и, немилосердно тряся на бегу, перенесли их на другую поляну, шагах в ста от первой.
Здесь посреди нетронутого снежного покрова сияла на зимнем солнце статуя Золотого Вепря, отца всего живого, защитника народа дроу и покровителя отважных воинов. Огромная – не менее пяти локтей в холке зверя, выполненная с необычной смесью дикарского примитивизма и реалистичной художественности, когда видна каждая волосинка на встопорщившейся от гнева спине. Пустые глаза скульптуры смотрели в даль, ведомую одному только божеству. Острые клыки выглядывали из-под приподнятой верхней губы, рыло едва не упиралось в снег – воображение так и дорисовывало протаявшую от теплого дыхания лунку. Правого уха у Золотого Вепря не хватало. Значит, Мудрец и Кулак не выдумали свое приключение.
Людей сноровисто прикрутили к трем вкопанным в мерзлую землю столбам. Принялись обкладывать сосновым и еловым лапником, ветками можжевельника.
Кир понял, как именно их собираются принести в жертву.
Глава 8
Сверкающие на солнце остроконечные пики гор Тумана устремились в сапфирно-синее небо. Искристый снег слепил глаза. Яркие блики пробегали по хребту Золотого Вепря. Темный ельник окружил капище, плотно обступив поляну. Под деревьями скрывались сиреневые тени, удлинялись, ползли, словно стрелки на картах сражений, обозначающие направление главного удара.
Кир расправил плечи, насколько это позволяла опутывающая тело веревка. Вдохнул. Морозный воздух обжигал гортань.
Воины-дроу, как один, покинули капище. Остались лишь жрецы, одетые в балахоны, наподобие мешков с дырками для рук и головы. Под суровым взглядом Ведающего Грозу они таскали к трем столбам – обугленным и вонючим – хворост и зеленые ветви деревьев. Кляпа изо рта Вензольо не вынимали, и Кир был им за это благодарен.
– Хвои столько зачем? – деланно удивился Жоррес. – Хотят, чтобы мы задохнулись?
– Хотят, чтобы мы прокоптились, – хмыкнул Кир. Он вовсе не чувствовал того веселья, которое пытался изображать. Но раз уж закинул удочку, как говорят рыбаки на Великом озере, жди поклевки.
– Вепрь предпочитает копченое мясо? – хохотнул дель Прано.
– Надо думать… – Кир одним глазом поглядывал на Ведающего Грозу, который с интересом прислушивался к их разговору.
– А я думал, свиньи предпочитают желуди. Что скажешь, гвардеец?
– Сколько можно повторять: я – не гвардеец! Понимаешь? Из гвардии я удрал. А если бы не это, загремел бы в самый распоследний дерьмовый форт на границу с остроухими чистить солдатские нужники.
– А потом твой форт взяли бы штурмом…
– А меня решили бы принести в жертву Золотому Вепрю.
Жоррес рассмеялся. Запрокинул голову, стукнулся затылком о столб:
– Три тысячи огненных демонов! Слушай, старик! Да, ты, голый, к тебе обращаюсь!
Ведающий Грозу склонил голову к плечу, забавно пошевелил седыми бровями.
– Скажи, голый, твоему Вепрю и правда нужно копченое мясо?
Дроу оскалился.
– Вы очень хорошо ведете себя, – сказал он, приближаясь на несколько шагов. – Я не верил, что жалкие людишки, мягкотелые и нескладные, могут презирать смерть так же, как дети Вечного Леса…
– Ну, спасибо за теплые слова! – воскликнул Жоррес. – По всей видимости, отменять казнь ты не станешь? Даже испытывая к нам уважение.
– Само собой… – Жрец пожал сухонькими плечами. – Зачем отбирать у вас возможность оставаться сильными до конца?
– Ну, спасибо… – вмешался Кир. – Извини, что не могу склониться в почтительном поклоне.
– Извиняю. – Невозмутимости Ведающего Грозу оставалось только завидовать. – Золотой Вепрь будет доволен вами.
– Нет, эта сушеная лягушка еще издевается! – проговорил Жоррес, выворачивая голову так, чтобы видеть Кира. – Нам твое извинение, голый…
– Заткните ему рот, – вздохнув, распорядился верховный жрец. – Я не хочу слушать мяуканье низших существ…
"Не получилось, – подумал тьялец, наблюдая, как двое остроухих вприпрыжку бросились к дель Прано и принялись заталкивать ему в рот что-то похожее на кусок гнилой шкуры. – Конечно, он хотел оскорбить его. А для чего? Понятное дело, чтобы нас убили быстро. Жаль, что старикашку не прошибешь. Жертва любимой свинке для него дороже всего".