Отчаяние охватило войско, но Иван горячо воззвал к братии, уверив - Бог на стороне русских, невзирая на колдовство врага. Курбский, едва сдерживая горячего коня, дожидался сигнала к наступлению. Лицо его было бледно от ярости, ноздри трепетали, пальцы сжимали рукоять меча, а глаза, утратив обычную веселость, полыхали холодным разноцветьем.
"Господи, о твоем имени движемся!" - воскликнул царь Иван.
Взревели трубы, и загремели барабаны, колыхнулось и потекла людская лавина в сторону рвов и хорошо укрепленных стен…
Не одну неделю длилась осада Казани. На стенах города кружились в диких плясках татарские ведьмы, визгом и ворожбой подбодряя своих лучников. Под стенами же дни и ночи шла беспрестанная работа - слушая указания инженера-немца, русские совершали подкоп и закладку взрывчатой смеси.
В решающий день Иван, стоя у порога походной церкви на холме, обнял Курбского и заглянул ему в лицо. Теперь сомнений у него не оставалось - стало ясно, что вещицы не только холодят кожу, но и меняют цвет глаз. Царь и его воевода всматривались друг в друга, словно увиделись впервые.
"Твои глаза, государь…" - растерянно произнес Курбский.
Иван без лишних слов вытянул из ножен меч и поднес его к лицу друга. Тот впился взглядом в свое отражение, затем вопрошающе взглянул на царя.
"Знак Божий, - кратко пояснил Иван. Подумал и добавил: - На обоих нас. Делай свое дело, Андрей. А я займусь своим. Так победим!"
Курбский поклонился. В сопровождении нового оруженосца, выделенного ему лично царем, - огромного и могучего стрельца Омельяна Иванова, которого государь помнил со времени московского бунта, - князь зашагал в сторону ожидавшего у подошвы холма войска.
- Омелька! - окрикнул царь.
Богатырь замер и обернулся, приложил руку к широченной груди.
- За князя головой отвечаешь! Живому помогай, а павшего не бросай среди разбойников!
- Государь, дух испущу, а приказ твой исполню! Мертвым стану - а князя все равно беречь буду! - ответил ему гулким басом стрелец.
- Ступайте! - махнул рукой Иван.
Курбский и оруженосец поспешили вниз.
Царь обернулся к Адашеву. Исполнительный окольничий уже держал наготове небольшой тряпичный сверток с торчавшими из него тонкими птичьими лапками. Быстро размотав лоскут, достал распушившего серый хохолок жаворонка. "Чирр-к, чирр-к, чр-рик!" - сердито выкрикнула птица и завозилась в ладонях Алексея.
Иван склонился над ней, пристально посмотрел в маленький темный глаз. Кивнул Адашеву и скрылся за пологом церковного шатра. Опускаясь перед походным складнем, услышал легкий хлопок - это жаворонок взмыл из рук Адашева в осеннее небо. Заставляя птицу подниматься все выше и выше, царь оглядывал открывшийся ему сверху неприятельский город. Даже издалека татарский кремль вызывал невольное уважение своей мощью - глубокие рвы с юго-востока и блестящий на солнце рукав Казанки с запада, стены в несколько саженей толщиной из камня и бревен, с четырьмя проездными башнями, мурованные мечети и сам дворец казанского царя, словно крепость в крепости.
Зависая в прохладной вышине, Иван наблюдал, как колышется лавина войска, ожидая наступления.
Взрыв, громыхнувший под Алтыковыми воротами, взметнул в воздух месиво из земли, камней, людей и бревен. Тугой горячий воздух опрокинул стоявшие поодаль передние ряды царских полков. И тут же рвануло на другом конце посада, у Ногайских ворот, да так мощно, что висевшего высоко жаворонка швырнуло в сторону - словно мальчишка наподдал по тряпичному мячику. Иван едва совладал с обезумевшей от страха птицей и, когда полет ее выправился, увидел, что в дымящие проломы текут людские потоки. Ертоульный, Передовой, Сторожевой полки ворвались в посад, начались уличные сражения. Под тучами стрел царские войска добрались до кремлевских стен, угодив под лавину сброшенных на них камней и бревен, а следом хлынули на их головы потоки кипящего вара… Где-то там внизу вел за собой людей бесстрашный князь Андрей Курбский. Иван, стоя перед иконами и одновременно не выпуская из подчинения птицу высоко над сражением, испуганно подумал - не знает ведь он доподлинно, насколько хорош в защите Павлин. От клинков, копий и стрел уберегает, пищальные пули тоже должен отводить, но вот насчет летящих с высоты деревянных колод или камней размером с теленка ничего не известно…
…От воспоминаний о военном походе царя отвлекли грубые выкрики.
Возок остановился, и в дверном проеме возник соскочивший с коня Малюта, протянул лапищу в рукавице, заурчал по-медвежьи:
- Государь, дальше никак не проехать. Разве что верхом.
Иван недовольно выглянул наружу.
Впереди виднелась деревянная церквушка. Прилегающая к ней площадь была забита людьми, согнали со всего посада.
Улицу перегораживало несколько груженных под завязку дровней. Из-под задравшейся рогожи торчали руки со скрюченными пальцами и ноги - в обмотках, валенках или босые. Некоторые сани были укрыты полностью, вымазанная в крови ткань выпукло круглилась, будто под ней свалены в кучу капустные кочаны.
Прихватив посох, царь вышел из возка и мрачно огляделся.
Опричники возились с незапряженными дровнями, тянули за оглобли, пытаясь высвободить путь.
- Кровищи-то натекло вниз, вот и примерзли! - стукнув ногой по саням, пояснил неведомо кому долговязый Третьяк.
Петруша Юрьев суетливо дергал края рогожи, путаясь у всех под ногами, пока не получил затрещину и не шмыгнул прочь.
- Омелька где? - заполошно выдохнул паром Тимоха Багаев, крутя головой. - Сюда его скорей!
Позади возка протяжно и шумно вздохнула огромная мохноногая лошадь - Омельян слез с седла и, разминая ноги, вперевалку направился к затору из саней, возвышаясь над опричниками, как осадная башня.
- Ишь, - ухмыльнулся он, ухватился сразу за оглобли двух саней и попятился, потащил за собой, вминая каблуки в загаженный снег. Полозья заскрипели и сдвинулись. Набитые страшной поклажей сани откатились к обочине.
Омелька вернулся к оставшимся саням и дернул те из них, что были укрыты тщательней. От рывка дровни хрустнули, а заботливо уложенная куча под рогожей рассыпалась. Головы - бородатые мужичьи, длинноволосые бабьи и лохматые ребячьи, - кувыркаясь, покатились под ноги царя и свиты. Открытые рты, застывшие глаза с наплывшими на них веками, черные обрубки шей.
- Вот как… - озадаченно протянул густым басом Омельян, поднял руку к затылку и сдвинул себе шапку на нос. - Ишь ты…
В другой раз загоготали бы опричники, тыча пальцами в незадачливого товарища, но едва взглянули они на царя, как на лица их легла тяжелая тень тревоги. Государь молча уставился на россыпь обындевевших на морозе голов. Его собственная голова подрагивала на жилистой шее, жалко торчавшей из мехового воротника. Глаза затуманились, и выкатилась на нос мутная слеза.
Малюта подвел своего коня, склонился, жестом предложив подсадить в седло. Иван потрепал косматую гриву и неожиданно зло оттолкнул лошадиную морду. Перекрестился на церковный купол.
- Пешком пойду!
Придерживая подол шубы, царь, аккуратно ступая среди человеческих останков, направился в сторону площади.
Опричная свита поспешила за ним. Малюта оглядывался и буравил злыми глазами слабоумного верзилу. Царское благодушие, и без того зыбкое, точно болотная ряска, из-за оплошности Омельяна грозило исчезнуть без следа. И надолго ли - никому неведомо. Многие могут и не дожить.
На площади рубили головы.
Из разоренных лавок мясного ряда прикатили дубовую колоду, установили перед храмом. На церковном крыльце стояли оба Басманова. Федор подавал отцу смятые клочки бумаги. Тот, держа их в вытянутой руке перед собой, вглядывался в кривые, наспех выведенные буквы и выкрикивал имена:
- Семенов Андрейка!
Косматого мужичка в драном армяке тащили под руки к колоде, с размаху швыряли, прикладывая скулой на темный и мокрый срез. Остальные в толпе поспешно крестились, уповая, чтобы следующее имя было не их. Мужичок сучил коленями по грязи, пытался вывернуть голову. Дико таращил глаза, разевал рот, заходился в бессмысленном крике. Борода его смялась и напиталась от колоды кровью, щека измазалась. Палач-опричник, одуревший от работы и запаха, кивнул подручному. Тот обежал колоду, схватил мужичка за космы, притянул к деревяшке, убрал руки так, чтобы не попали под лезвие. Взлетело широкое - точно сломанное пополам столовое блюдо - полотно мясницкого топора.
- Хэк!
Крик Семенова оборвался, голова отскочила, кувыркнулась в вязкой, уже прихваченной морозом луже под колодой. Палач оттолкнул ногой мелко трясущееся тело. Из шейного обрубка хлестало алым и горячим, растапливая мерзлую жижу под ногами палача.
- Что ж вы, псы шелудивые, творите?! - загремел вдруг голос государя над площадью. - Разве для озорства такого я вас сюда направил?!
Появление царя перепугало всех: и склонившуюся до земли чернь, и употевших за трудами опричников.
Басманов, комкая листы, всматривался в мрачное лицо царя и пытался сообразить, что ответить.
Иван ухватился за блестящего на посохе Волка так, что посинели лунки ногтей. Обвел собравшихся полным бешенства взором.
- Вот как вы службу справляете!
Дрожащий скулеж и многоголосый плач поплыли над залитой кровью площадью.
Люди падали и барахтались в грязи, вскидывали головы с невидящими глазами, озирались, кричали. Опричная стража и собранная чернь смешались в одно обомлевшее стадо. Покатился с крыльца старший Басманов. Пополз, хлюпая руками и коленями в кровяной жиже, к царю, силясь крикнуть что-то в оправдание, но горло сжало клещами страха. Сын его Федька присел по-девичьи на ступенях, закрыл лицо руками, впился крепкими зубами в ладонь, так что побежала кровь, и завыл тонко, леденяще.
Лишь царская свита, что прибыла с Иваном из монастыря, избежала высочайшего гнева - не обернулся государь, не устремил на стоявших позади него взгляда преобразившихся лютых глаз.
Басманов почти дополз до царских ног. Малюта, встревоженно наблюдавший за ним, выступил из-за плеча государя и потянул из ножен саблю. Бросил взгляд на царя.
Иван отнял руку от набалдашника, знаком велел Скуратову убрать оружие.
- Царь-батюшка… Иван Васильевич… верой и правдой ведь… - скороговоркой бормотал царский воевода, весь перемазанный кровью и нечистотами.
Малюта вогнал саблю в ножны, провел лапищей по рукояти, огладил и с сожалением отошел в сторону.
- Крамолу истребляли, государь… Они многие тут! Мы же всю ночь… Доносы принимали… списки писали!..
Царь удивленно смотрел на распластавшегося в его ногах Басманова.
- Да что с тобой, Алексей Данилович? - спросил Иван тихим голосом. - Встань-ка, любезный князь.
Воевода вскочил, отер лицо изнанкой кафтана. Преданно впился глазами в государя.
- Эх, Алешка, Алешка… - покачал головой царь. - Стар ты становишься. Грузен, неспешен. Эвон брюхо-то, на лавках сидя да на перинах лежа, взрастил.
Басманов всем видом изобразил согласие и сожаление.
- Сколько ж вы с утра тут нарубили, соколики? - желчно усмехнулся Иван, оценивая натекшую на площади кровь.
- Так это… Согласно спискам, государь! Пять сотен их, с довеском… Три сотни к твоему приезду едва успели.
- А довесок велик ли? - прищурился царь, оглядывая толпу.
Басманов задумался, припоминая.
- Да с полста наберется, государь. Вели Федора позвать, списки глянуть…
Иван вдруг разгневанно замахнулся на воеводу посохом:
- Мало! Мало изменников в твоих списках собачьих! На крючкотворство время истратил - а они вон, стоят живые себе! Мало шей посекли!
Царь резко развернулся, широким шагом направился к оставленному возку. На ходу обернулся и погрозил Басманову пальцем:
- К ночи чтобы со всеми управился! Затем людям отдых дай. После утрени выступать на тверских начнем
Опричный воевода кинулся исполнять.
Его сын поспешно выкрикивал имена обреченных дрожащим от перенесенного ужаса голосом:
- Акимов Мишка!
- Алпатов Максимка и жена его!
- Одинцова Анисья с приплодом!
Вмешался хриплый, еще не окрепший после пугливой немоты бас воеводы:
- Тащи портежницу и чертенят ее, отделывай разом!
- Сучилин Лексейка!
- Ивашка Андреев и сын его!
Снова басмановский хрип:
- Кидай всех в грязь да руби в пирожные мяса!
Крики и стоны, плачь и мольба.
Покинув площадь и проходя мимо груженных мертвечиной дровней, царь брезгливо приподнял полы шубы, перешагнул через пару попавших под ноги голов и забрался в возок. Дверцу, что выбил он при въезде в город, заботливые слуги притащили и споро приторочили.
- Устал я, Малюта, - пожаловался Иван возившемуся с дверной задвижкой Скуратову. - Мясом повсюду смердит, нечистотами, злобой. Найди место, где потише. Отдохнуть мне надо.
Опричник обрадованно вскинулся:
- Так это… Уже подобрал ночлег тебе, государь! Самая просторная усадьба, какая ни на есть в городишке этом, - купца Коноплева.
- Эка ты скор, Гришка… - удивился царь. - Когда ж успел только?
Скуратов смущенно кашлянул и махнул кому-то. Тут же рядом возникло молодое лицо с едва наметившимися усами и бородкой. Косматая меховая шапка была надвинута на брови по-скуратовски, да и широкие скулы с медвежьими глазками выдавали родство.
- Племяш мой, государь, - подал голос Скуратов. - Богдашка Бельский. При себе в отряде не держу - чтобы кумовства не разводить. Под началом Алексея Данилыча служит, воинской науки набирается. Он еще вчера вечером тебе ночлег и подыскал.
- Ох и хитер ты, Малюта, - усмехнулся царь. - Басмановым в соглядатаи родственника своего пристроил!
- Да чего там, - потупился опричник, разом сделавшись похожим на провинившегося пса. - Пусть малец учится. Воевода он знатный, старший-то который…
- Ну а младший? - резко спросил Иван. - Про него что говорят?
- Всякое, - уклончиво ответил Скуратов, пожимая плечами.
- Всякое… - в раздумье повторил царь и поманил пальцем скуратовского племянника. Едва Бельский приблизился, он схватил его за ворот кафтана, рванул так, что треснуло сукно, и затянул молодого опричника головой в сумрак возка. - Ну, Богдашка, смотри внимательней! За обоими приглядывай! Сам видишь - "всякое" говорят. А мне нужно одно: чтобы о верности говорили и верность же исполняли! Крамола, она как ржа - может и железо точить, что ее сечет. Вам, Бельским, есть от меня доверие, делами заслуженное. Порода ваша песья, преданная, за то вам и милость оказываю. Остальным же верить начну - пропадет государство, как едва не пропало. Ступай!
Царь вытолкнул опешившего опричника и окинул взглядом обоих родственников.
- Ты, Малюта, себе кафтан заштопай, да племянничку вели в порядке быть. А то смотреть на вас противно - два оборванца!
Расхохотался и захлопнул дверцу.
Усадьба купца Коноплева стояла на выезде из Клина, вдалеке от охваченного пожаром посада. Раскидывалась она по обеим сторонам улицы, ведущей к тверской дороге. На одной располагался широкий купеческий двор и хоромы. За накатанным полозьями проездом виднелись конюшня, овины, скирдник и замерзший пруд с пятном небольшой, уже слегка затянувшейся проруби. Там, под крышкой ледяного гроба, затих навсегда хозяин усадьбы со своей семьей и челядью.
Огромные сени вели мимо пары холодных кладовых в жилые покои. Передняя комната, самая большая, была без топки. Тесовые стены и потолок потемнели от времени, узкие слюдяные окошки едва пропускали свет. Вдоль стен тянулся стычный стол, покрытый вместо скатерти дорогим ковром. Во второй комнате находилось зимнее жилье хозяев. Окон и свету было в ней больше. Возле внушительных размеров печи навалена куча дров. Три лампадки мерцали перед образами в красном углу. Мебели было немного - черный от старости сундук и несколько стульев. Здесь же, не скинув коротких сапог, на заваленной шубами кровати лежал Иван, больше походивший на покойника, чем на живого государя.
Думы его были тяжелы и мрачны.
Клин, разоренный опричной братией, действительно напоминал ему залитую кровью Казань. Но тогда, восемнадцать лет назад, он проезжал среди руин и нагромождения человеческих тел молодым царем-победителем, хоть и не бравшим в этот раз в руки оружие. Сердце заходилось в восторге, когда смотрел он на багровый стяг со Спасом, величаво колыхавшийся над обломками ханской крепости. Не было рядом Курбского, но Иван знал, что князь живой и невредимый рыщет сейчас по обломкам главной мечети казанцев. Как ни стремились сохранить ее в целости, но бой за нее оказался столь тяжелым, что на помощь царским войскам пришла артиллерия. Мечеть оборонял целый полк из казанского духовенства. Возглавлял оборону главный мулла Кул Шариф. Все до одного полегли они, защищая свою святыню. Теперь надежда только на Курбского. Если сумеет воевода раздобыть казанское серебро - прирастет Россия не только землей и людьми, но и божественной мощью. Неспроста ведь такой тяжелой выдалась битва за мечеть - было что терять врагам, не иначе. Жаль лишь, что не помогал сейчас Курбскому его оруженосец, великан-стрелец. кто мог бы шутя ворочать обломки мечети и приподнимать огромные камни. Зато пригодился он князю в бою. Когда покатились на воинов тяжелые бревна, Омельян уберег своего хозяина - отшвырнул, не церемонясь, в безопасное место, а самого завалило, вместе с целым отрядом. Из всех только Омелька и выжил. Изломанного, с расколотой, как орех, головой, его достали из-под завала и по приказу самого царя оттащили к лекарю. Выбор у англичанина был невелик - не дать герою и спасителю князя помереть или отправиться на кол. Иноземец, собравшись с духом, ответил, что, даже если свершится чудо и стрелец выживет, прежним уже не будет никогда - так тяжелы раны на голове. Иван лишь махнул рукой и повторил приказ, в награду пообещав щедрый земельный надел и долю от казанской добычи.
Радость и ликование слышались повсюду. Царь собрал войско. Проезжая на коне мимо перепачканных кровью, грязью и сажей людей, Иван выкрикивал слова, которые помнил и спустя много лет:
"Воины мужественные! Бояре, воеводы! Страдая за имя Божие, за веру, отечество и царя, сегодня вы приобрели славу, неслыханную в наше время. Никто не показывал такой храбрости; никто не одерживал такой победы! Вы - достойные потомки витязей, что с великим князем Димитрием сокрушили Мамая! Вы же, кто остался лежать на поле брани, - уже сияете в венцах небесных. Наш долг - славить вас во веки веков, вписать имена ваши для поминовения в соборной апостольской церкви. Все храбрые, кого вижу перед собою! Внимайте и верьте моему обету любить и жаловать вас до конца дней моих!"