- Вспомним, что говорит в своей книге Исус Навин о грехе Ахана из колена Иудина! Встали иудеи под стены иерихонские. Господь сказал им: город под заклятием, берегитесь, чтобы самим не подвергнуться, если возьмете что-нибудь из заклятого! Не наведите беды на стан сыновей Израилевых! Сказал Господь: все серебро и золото, сосуды медные и железные да будут святынею Ему! Но сыны Израилевы преступили. Ахан, сын Хармия, взял из заклятого. И случилось великое поражение Израилю. Побили их люди Гайские, едва не истребили всех. Исус Навин упал, разодрал одежды свои, вопрошая: почему, Господи?!
Иван, увлекшись собственной речью, воздел руки и запрокинул голову к серому небу. Конь под ним стоял, не шелохнувшись, лишь подрагивали острые уши.
Воинство, восседая на конях, смиренно внимало. Некоторые тоже взглянули вверх, но ничего, кроме кружащих беспокойных ворон, не углядели.
- Получил ответ Исус! Был ему знак! - пылко воскликнул Иван. - Сказал ему Господь: встань, для чего упал на свое лицо? Согрешил Израиль, и преступили они завет Мой. Взяли из заклятого и украли, утаили, положили между своими вещами. За то сыны Израилевы не могли устоять перед врагами. Не буду более с вами, если не истребите из среды вашей заклятого! Истребите его!
Услышав знакомый призыв, опричники принялись ухмыляться и перемигиваться.
Иван, охваченный жаром, звенел голосом, будто колокол:
- Ахан испугался, признался, что это он согрешил и взял. Сказал: спрятано в земле среди шатра моего, и серебро под ним. Исус послал людей, и нашли они спрятанное. Тогда взяли Ахана, и серебро, одежду, золото взяли, и сыновей с дочерьми его схватили, и волов с ослами да овцами, и шатер, и все, что было у него, забрали. Сказал ему Исус Навин - за то, что ты навел на нас беду, Господь в день сей наводит беду на тебя! И побили все израильтяне Ахана камнями, и сожгли все взятое у него огнем. Смешали их прах с пеплом от истребленных вещей и наметали сверху груду камней!
Иван перевел дух. Лоб его, несмотря на мороз, взмок под шапкой.
- Нечестивая Тверь перед вами! - крикнул царь. - Полная изменников и врагов! Собаки литовские, в плен взятые, живут среди тверских припеваючи, ни в чем горя не ведают. Да из русских найдется немало, кто породнился с поганцами этими! А за монастырскими стенами попрятались окаянные чернецы, взявшие не им надлежащее, но православному государю! Хитрят, выжидают - выгоды ищут не в своей земле, а средь латинян еретичных!
Войско зашумело:
- Веди нас, государь!
- Нет пощады таким!
- Смерть собакам!
- Разорить гадючьи гнезда!
- В землю втопчем!
- Дай исполнить волю твою, государь!
Раздалось конское ржание. Застоявшиеся вороные в нетерпении грызли удила, вставали на дыбы.
Сжимая поводья, Иван проехался перед войском, вглядываясь в лица. Остановился и медленно поднял руку. Замер, будто в раздумье. Махнул в сторону Твери и, скривив губы, обронил лишь одно слово:
- Обладайте!
Опричники восторженно взревели:
- Гойда!
Во главе с самим царем войско тронулось к неширокой, промерзшей до дна речке Тьмаке.
Подрагивали в воздухе острия пик. Клубился пар от дыхания лошадей и людей.
Красавец Тимоха Багаев покосился на государя. Разгладил усы, набрал в широкую грудь сухого морозного воздуха и загорланил, не жалея голоса:
- Хороша наша деревня, только улица грязна!
Опричники с готовностью подхватили грубыми голосами:
- Хо-хо! Охо-хо! Только улица грязна!
Заметив на себе благосклонный взгляд царя, Тимофей приосанился и молодцевато продолжил:
- Хороши наши ребята, только славушка худа!
- Хо-хо, охо-хо! Только славушка худа! - согласился с запевалой опричный хор.
Над растянутым на несколько верст войском колыхалась разудалая, ничего доброго не обещавшая песня.
Называют их ворами, все разбойничками!
А мы не воры, молодцы, не разбойнички,
Мы удалые ребята, рыболовнички.
Уж мы рыбушку ловили по сухим бережкам,
По сухим бережкам, по амбарам, по клетям
Мы поймали осетра, да у дядюшки Петра!
Как хорош этот осетр!
Только бородой трясет!
Длинная черная змея извивалась, тянулась вдоль берега. По обеим сторонам от ползущей на Тверь беды рыскали тут и там, словно волчьи стаи, отряды всадников с факелами.
Полыхали деревни, желто-розовым заревом украсилось холодное небо.
Глава четвертая
Штаден
Один из летящих по тверской земле отрядов возглавлял усатый немец - тот самый, что наведывался к государю ночью в шатер. Генрих фон Штаден, по кличке Генка Жаден, азартно выкрикивал боевой опричный клич и мчался через заснеженное поле к перелеску. За сплетением голых ветвей виднелись золоченые кресты.. Верный признак богатого села - своя церковь. Да еще с колокольней.
"Жечь просто так… Глупость какая!" - вцепившись в поводья, Генрих оглянулся. Чуть позади мчался верный слуга Тешата, круглолицый малый с короткой бородой и огромными кулаками. В руке Тешаты трепыхал огнем факел, вытягивая рваные языки по ветру. Лицо слуги искажалось радостным криком. За Тешатой держался, стараясь не отстать, десяток подручных, кто с саблей, кто с топором или тоже с факелом.
Сам Штаден не расставался с короткой завесной пищалью. Повсюду в разъездах она была при нем - на ремне за спиной. Управлялся с ней весьма ловко - метко палил и знал, как применить вместо дубины, чем и снискал расположение царя и великого князя Ивана. Государь без колебаний приказал взять иноземца в стрелецкое войско, чтобы обучал такому нужному умению и царских слуг. У стрельцов же Генрих выучился владеть топором, оценив этот инструмент по достоинству. Частенько он усмехался в роскошные усы, размышляя о причудах судьбы. Отец его, благочестивый бюргер, прочил ему пасторскую стезю, но не задалось. На последнем году учебы школяр Генрих подрался с одноклассником. Да так неудачно, что оказался сильно битым. А к поражениям он еще не привык. И едва обидчик, толстый лопоухий Хейнс, торжествующе обернулся к классу и поднял вверх руки, Генрих выхватил из кармана шило, вскочил и, хлюпнув разбитым носом, вогнал инструмент по самую ручку в жирное плечо обидчика. Ох, как орал толстый Хейнс! Проткнул ему Генрих плечо, сделал увечным. А за такое в суде отвечать ведь придется. Какое уж после этого пасторство… Пришлось бежать от суда из родного Алена в Любек, к двоюродному братцу. Тот не придумал ничего лучше, как устроить его таскать камни для возведения городских стен. Пришлось вскоре оставить город и перебраться в другой. Потом дальше и дальше. Где только Генриха не носила судьба. Оказался он и в Риге, попав на строительство оборонительного вала - все ожидали нападения на город русских. Возить по шатким доскам тачку, полную глинистой землей, несостоявшемуся духовному лицу не понравилось. Пришлось снова скитаться, одно хорошо - перед уходом из Риги удалось обворовать кассу подрядчика. Но деньги быстро закончились, и кем только не пришлось побывать. И в слугах ходил, и приказчиком был. И наемником служил. В Лифляндии было совсем туго. Нищета, жестокие порядки, жизнь впроголодь… Частенько Генриха секли за различные провинности. А совсем рядом - полудикая, но сытая Московия с радушным великим князем, набиравшим силу день ото дня, на страх всей просвещенной Европе. Измученные тяжкой жизнью и потому не страшившиеся азиатского варварства, в русские земли бежало так много людей, что повсюду приходилось ставить кордоны и жестоко карать перебежчиков. Риск был немалый. Но в случае удачи оправдывал себя с избытком. Русские на своей границе принимали пришельца, проводили письменный допрос. Затем выдавали немалые деньги на пропитание и везли в Москву. Там снова допрашивали, и если ответы сходились - считай, Московия тебя приняла. А попавшим на государеву службу жилось и вовсе неплохо. Наделяли поместьем, назначали годовое жалованье, выдавали одежду - готовое платье, шелковые отрезы, кафтаны на беличьем меху… Собрав пожитки, Генрих заткнул за ленту шляпы писчее перо, на шею повесил чернильницу - и в таком виде перебрался через русскую границу. По слухам, ученых людей в московском княжестве привечали особо. Слухи подтвердились - Генрих Штаден получил все сполна, включая двор в Москве, на реке Яузе. Как иноземца, сносно владевшего несколькими языками, Штадена зачислили в толмачи Посольского приказа. Положили жалование, наделили землей в Старицком уезде. В сытости и спокойствии потекла его жизнь. Видели бы покойные мать и отец, какую карьеру сделал их сын! Изредка от скуки Генрих являлся на учения царских стрельцов и развлекался стрельбой из пищали, демонстрируя отменные навыки. О том, что их он совершенствовал в русских землях, еще будучи лифляндским наемником, Генрих благоразумно умалчивал. Вскоре Штадена представили государю. Не успел минуть и год с поры, когда Генрих перебрался в Московию, как великий князь Иван создал свою личную, удивительную и страшную армию. Такие, как Штаден, были особо нужны. Оставив постылое толмачество при дворе, Генрих облачился в черные одежды и с воодушевлением запрыгнул в седло вороного коня. И потянулся за ним, где бы ни проскакал он среди таких же "комешников", как окрестили их в народе, кровавый след…
Отряд перемахнул неширокий замерзший ручей, влетел в перелесок, перешел на шаг, держась накатанной крестьянскими санями дороги.
Штаден потянул за ремень ручницы - так называлась пищаль у русских. Осмотрел цельнокованый ствол, затравочную полку. Щелкнул колесцовым замком, проверяя искру. Ухмыльнулся. Даже в Малютином отряде людишки были вооружены лишь фитильными пищалями. А новейшими замками, как у него, могли похвастать только иноземцы-опричники: Иоган Траубе, Элерт Крузе и немногие другие. Оружие хранилось в порядке и чистоте. Да и как иначе, если это - щедрый царский подарок. За один такой замок царь Иван выделил французским купцам товару на тысячу франков.
- Тешата, ты и еще трое за мной, к церкви, - отдал приказ Штаден. - Остальных в объезд, пусть никого из села не выпускают. Все подозрительное, что сыщете, - первым делом мне на показ.
Опричники привычно оскалились, кивнули. Гикнув, бросили коней из перелеска навстречу потехе. Комьями полетел снег из-под копыт. Тускло сверкнули сабельные клинки.
Штаден теперь держался позади. Пищаль он уложил поперек седла, готовый пустить ее в ход в любой момент. Мало ли что. Отряд у них небольшой. А село и впрямь небедное - напротив беленой церкви немец разглядел несколько явно боярских хором в два этажа, с надстройками. В таких могут не побояться дать отпор хоть кому, и государевым слугам тоже. Был такой опыт уже у опричных отрядов, когда наминала им челядь бока, защищая своего боярина: травила собаками, поливала кипятком, колотила дубьем или швыряла камнями. Иногда с позором приходилось отступать. Но самое стыдное ожидало побитую братию потом - в слободе, когда собирались на ужин. На государевом пиру, а попросту - братской опричной попойке приходилось рассказывать о неудаче. Хохот стоял оглушительный. Более удачливые налетчики хлопали себя по ляжкам, реготали, хрюкали, проливали вино. Царь Иван порой смеялся громче всех, требуя от проваливших дело подробностей: кого из них ошпарили, кому шишку набили, кого покалечили. Могли и раздеть донага, чтобы повеселиться над синяками и ранами. Прибегали кривоногие размалеванные шуты, с глумливыми ужимками отплясывали, в лицах изображая незадачливых героев.
Раз пришлось и немцу Штадену, несмотря на все расположение к иноземцам со стороны царя, встать из-за стола и показать разодранные на заду злыми дворовыми псами портки. Царь, угощая его утешительным кубком фряжского, заливался смехом и утирал слезы.
Отбившихся от царских слуг строптивцев иногда оставляли в покое, на время. Но чаще сразу после пирушки вскакивали на коней люди из самого лихого отряда - Васьки Грязного - и мчались ночной дорогой к посмевшим дать отпор. Не слезами, а кровью умывали всех до единого.
С недавнего же времени приметил немец нечто любопытное. Как только царь Иван возглавил войско и по первому снегу отправился в поход на северо-запад, Генрих поразился безропотной покорности его подданных. Казалось, присутствие царя парализует всех до единого, наполняет страхом невиданной силы, и каждый стремится подставить шею, лишь бы скорее избавиться от леденящего ужаса.
Русский царь был полон секретов и загадок. Один его приказ чего стоит - рыскать повсюду, искать "подозрительное серебро". Что за серебро? Чем подозрительно?
Впрочем, все раздумья - потом. А сейчас - налететь и взять свое!
Из церковных ворот показалась долговязая фигура в стеганом сером подряснике - вышел на собачий лай местный поп. Увидав скачущих прямиком на него опричников, суетливо перекрестился. Совладав с собой, с угодливым лицом засеменил навстречу всадникам. Тешата, не останавливаясь, проскакал мимо, на полном ходу хватив его по голове древком факела. Длиннополо взмахнув одеянием, поп отлетел к воротам, глухо ударился спиной о деревянную створу, сполз на снег и замер недвижно. Один валенок соскочил с его ноги, узкая желтая стопа напоминала раздавленную свечу.
Вдруг воздух прорезал злой окрик:
- Сто-ой!
Штаден молниеносно схватил пищаль, вскинул к плечу. Многие проблемы разрешимы, если взять их на прицел.
Но всадники, показавшиеся в начале улицы, пищали не испугались. Заорали:
- Хто такие?
- Откуд?
- Чево тут рыщете?
Генрих на глаз прикинул число невесть откуда появившихся всадников. Десятка два, а то и больше. Совершенно разбойничьего вида, ни дать ни взять - беглые мужики, в тати подавшиеся.
Верный Тешата крутанул коня. Бросил факел в сторону, схватился за рукоять сабли. Глянул вопросительно на хозяина.
Генрих качнул головой: опасно! Опустил пищаль, тронул коня шагом, выехал на середину улицы.
- Люди государевы! - крикнул он как можно строже. - А вы что за псы такие?
Со стороны всадников раздался смех.
- А вот какие!
В сторону отряда Штадена полетела собачья голова. Только что отрубленная - сочилась кровью, пока катилась по снегу. Из полураскрытой пасти свисал багровый язык.
Штаден усмехнулся. Поветрие, возникшее с легкой руки одного из ближайших царских приспешников, Василия, набирало силу. Немец обернулся к слуге.
- Кинь-ка им свою!
Тешата перерезал пеньку возле луки, сцапал заиндевелую псиную башку за уши. Размахнулся и швырнул к брошенной незнакомцами.
Те разом загомонили:
- Эге, да это свои!
- Опричные тож!
- Да вы откуд взялися тут?
От их отряда отделился важно восседавший на коне предводитель - плотный скуластый малый с широким носом. Подъехав поближе, он внимательно пригляделся, сощурив и без того узкие глаза. Рассмеялся и крикнул, обернувшись к своим:
- Эге! Это ж Генка Жаден, из немчуры который!
Генрих вновь усмехнулся. Он знал, что иноземцев простолюдины из Московии особо не жалуют. Таковы уж здешние нравы. Раскосый татарин им будет понятней и ближе, чем европеец.
"Варвары, как есть дикие варвары", - привычно подумал Штаден, меняя усмешку на деловитое выражение лица.
- Меня Кирибеем звать, - важно представился подъехавший к Штадену опричник.
Быстро выяснили, что отряд Штадена вошел с южной стороны, перемахнув через поле, а отряд Кирибея, запалив деревню в пяти верстах на востоке, примчался оттуда.
Предстояло делить село.
Решили без ссоры, быстро и в согласии.
Кирибеевским отдали дома по правую руку от церкви, людям Штадена досталась левая сторона. Церковь решили тряхнуть сообща.
Пара человек спешились, схватили попа за руки и ноги, оттащили от ворот. Тот все еще был без чувств, только постанывал, не открывая глаз. Из пробитой головы текла темная кровь, мочила пряди волос. Один из опричников с жалостью взглянул на раненого священника. Вздохнул. Вытянул саблю, склонился над лежавшим и несколько раз, будто сорняки пропалывая, рубанул его по телу. Поп выгнулся дугой и обмяк. Голая стопа мелко дрогнула, затихла.
Десяток человек вломились в ворота. Хохоча, кинулись внутрь церкви. Их голоса, усиленные эхом, метались внутри постройки, словно туда залетели вороны.
Штаден въехал на небольшой церковный двор, мазнул скучающим глазом по припорошенным снегом бревнам в дальнем углу - явно затевался ремонт, да так и не случился. "Впрочем, так почти все у московитов", - усмехнулся Генрих. Не желая тратить время на всякие глупости, немец остался на коне, предоставив копаться в церковном хламе диковатым местным.
Генрих, воспитанный отцом и матерью по заветам великого Лютера, искренне недоумевал, наблюдая, как в русской земле почитается церковная чепуха в виде икон, кадильниц на цепочках и других предметов, названий которых он не знал и на родном языке.
"Московиты вообще очень привязаны к вещам, - размышлял Штаден, прислушиваясь к треску и грохоту, раздававшимся из церкви. - Вместо практичной стоимости придают им некую ценность, совершенно смехотворную с точки зрения разумного европейца".
Себя Генрих относил к людям несомненно просвещенным и связывать судьбу навечно с варварской Московией не собирался. Пока есть удача - отчего бы не воспользоваться, ну а потом главное - вовремя слинять. Последнее слегка беспокоило Генриха. Получить милость великого князя и всевозможные льготы легко. Отказаться от них - смертельно опасно. За самовольное оставление службы казнь полагалась неотвратимая и лютая.
На церковном крыльце показался Тешата. Вид у слуги был колоритный: в одной руке топор, в другой - откуда-то выломанная икона, свежий скол виднелся на одной ее грани. Тешата с радостью всматривался на дневном свету в изображение на доске. Лицо его приняло умильно-глупое выражение.
"Сейчас поцелует…" - насмешливо подумал Генрих.
Тешата неловко сунул топорище за пояс, взялся за икону обеими руками и поднес к лицу, словно испивая что-то с блюдца. Спрятал добычу за пазуху, возвел глаза к утреннему небу и с достоинством перекрестился. Будто вспомнив о чем-то весьма важном, охнул, схватился за рукоять топора и снова нырнул внутрь церкви.
"Вот они все такие. Даже их великий князь. Как там у них говорится: каков поп, таков и приход".