Теперь ураган не хохотал, а плакал. То тонко и безнадежно кричал, то низко завывал, словно по покойнику, то надрывно рыдал, а то ревел раненным зверем. На этот раз Лешек ехал ему навстречу, и конь тоже плакал под ним, тяжело переставляя копыта и пригибая голову.
Даже если Выгу и охраняли дружники Дамиана, в такой метели они бы не разглядели одинокого всадника. Лешек пожалел, что не остановился на ночлег в Больших Печищах. Ветер тек навстречу широким потоком, снежной рекой, и Лешек подумал, что чья-то широкая длань закрывает ему дорогу на север, отталкивает его назад, не пускает, хочет удержать, и рыдает, словно не надеется на свою силу.
Предчувствие беды не остановило Лешека – и колдун, и Лытка всегда смеялись над его мрачными предсказаниями, и он научился не принимать их всерьез. Ему пришлось спешиться и вести коня в поводу, утопая в сугробах и сбиваясь с дороги.
И через несколько часов ветер сдался: только поземка путалась под ногами, тоненько подвывая, словно преданная собака, умоляющая о чем-то хозяина. Справа Лешек увидел силуэт церкви над деревней Тихоречье и черный крест, направленный в небо, обложенное тучами. Монахов на Выге не было – возможно, они не ждали его так далеко от Лусского торга, а возможно, князю удалось их обмануть и направить по ложному следу.
Лешек снова двинулся верхом, и задолго до рассвета добрался до устья Песчинки – теперь ничто не могло помешать ему доехать до дома волхва, тем более что путь был наезжен, и конь резво скакал вперед, выбрасывая из-под копыт легкий снег, наметенный на реку за ночь.
* * *
Целый год, до следующего лета, страх перед мором не отпускал село – торг собрался только на Купалу, после второго сенокоса. И хотя благодаря стараниям колдуна до села не дошло поветрие, Пустынь простерла руку к реке Пель, убедившись в том, что зимой эти земли так же хорошо досягаемы, как и Никольская слобода.
Строительство храма началось через год после мора, в ноябре, и как только замерз Безрыбный мох, монахи проложили через него зимник, выходящий на Узицу. Одновременно с храмом, возводимым на площади перед торговыми рядами, стали строить церквушки и в окрестных деревнях.
Поселяне с любопытством посматривали на строительство – монахи хорошо платили за лес, и привлекали местных плотников, соблазняя высоким заработком. Церковь должна была потрясти воображение жителей торга, закостеневших в язычестве, как масштабом, так и вычурностью форм.
Колдун стал молчаливым и раздражительным, по нескольку недель не выезжал из дома, задумал переписать книгу по астрономии, но поминутно отвлекался и сидел, неподвижно глядя в окно, потихоньку сгрызая перо за пером. Лешек жалел его и чуял беду.
– Охто, я прошу тебя… Я очень тебя прошу… Ты только не вмешивайся, хорошо? – просил он, – ничем хорошим это не кончится.
– Разумеется, не кончится! – взрывался колдун, – чем хорошим может кончиться приход клириков на чью-то землю? Вот увидишь, через год они будут требовать пожертвований, через десять лет – в открытую начнут сдирать с торга дань, а через пятьдесят – все здешние жители станут их холопами, как это делается в Новгороде.
– Охто, ты не сможешь им помешать. Давай уедем, а? Пожалуйста, давай уедем! У тебя же есть родственники на востоке. Возьмем матушку, Малушу – и уедем!
– Ага, а еще – Кышку с женой, Мураша, Лелю с Гореславом и двумя пацанятами! И вот ту славную девушку, которая хочет за тебя замуж, и ее доброго отца, и сестер, и их мужей, и детей, а лучше всего – всех сельчан, и всех деревенских вместе с ними!
– Не выдумывай! – Лешек подсел к колдуну поближе и заискивающе смотрел ему в глаза снизу вверх, – я ничего такого не говорил. Им ничего не угрожает, они не станут, как ты, искать правды. Будут жить, как в Лусском торге – днем ходить в церковь, а ночью праздновать Купалу и строгать обереги.
– Малыш, как ты не понимаешь! Ведь это не только хождение в церковь, не только дань и холопство! Хотя и этого вполне достаточно. Пойми, я храню древнее знание, я не только умею просить богов об урожае, и лечить болезни! Кто вместо меня будет выбирать время сева и жатвы? Кто скажет, где выжигать лес? Ты думаешь, я прошу дождя, когда мне требуются деньги на книги? Нет, малыш, я точно знаю, что нужно хлебу озимому, а что – яровому, я знаю чего просить и когда! Ты припоминаешь дожди во время сенокоса? Нет! Кто кроме меня скажет людям, когда начинать косить сено, чтобы успеть его высушить и убрать? Отец Паисий? Или Дамиан? Я не могу уйти!
– Охто, не злись. Я говорю не о том. Ты ведь не сможешь потихоньку продолжать колдовать, потихоньку распоряжаться сенокосами и лечить болезни. Ты полезешь в дела братии, ты запретишь деревенским причащаться, ты будешь на каждом углу говорить об их злом ревнивом боге, которого надо гнать отсюда взашей, разве нет?
– Конечно. Потому что одного не может быть без другого! Ты видел, что они творили во время мора? Или мне надо было пристроиться в очередь на исповедь и ходить вместе с ними крестным ходом? Они – шарлатаны, глупцы, невежды! Потому что их бог мыслит только о смерти, его не интересует жизнь – какие-то там урожаи, какие-то сенокосы, болезни скота! Чем больше людей умрет от голода, тем лучше! Чем мрачней будет их жизнь, тем соблазнительней им покажется рай!
– Ты меня-то в этом не убеждай! – фыркнул Лешек, – Охто, ты ничего с этим не сделаешь! Они убьют тебя, и на этом все закончится!
– Пусть попробуют!
Лешек начинал говорить и о волшебной силе кристалла, с помощью которой можно было бы прогнать монахов с этих земель, но колдун отвечал коротко и зло:
– Нет. Это исключено.
– Но почему, Охто, почему?
– Потому что это будет война бога против людей, а не война богов.
– А то, что происходит сейчас – это не война бога против людей?
– Нет. Сейчас против людей воюет церковь, а бог всего лишь смотрит и радуется ее успехам. И я думаю, его жрецы говорят с ним так же, как я говорю с нашими богами. И так же слушают его советы. Так что пока – это война между мной и аввой. И если я хоть раз применю кристалл, где гарантия, что Иегова не вооружит авву чем-нибудь подобным? Нет, малыш. Я не применю его, даже если мне потребуется спасать свою жизнь.
Резчиков по дереву монахи привезли из Новгорода, не надеясь на местных мастеров. Колдун, побывав в торге, долго хохотал – резьба, украсившая церковь, состояла преимущественно из обережных знаков: Новгородские мастера успели забыть их смысл, но резчиков подкупила простая чистая красота языческих орнаментов. Зато поселяне отлично помнили, что эти знаки означают, и немало подивились тому, что дом божий поручено охранять местным богам.
В конце мая, не дожидаясь крещения села, колдун отправил Малушу и матушку к своим родственникам, на Онегу. Леля поклялась ему, что покреститься вместе со всеми и никогда больше не станет ворожить, только поэтому он позволил ей остаться. Лешек по его расчету тоже должен был уехать с ними, колдун даже придумал для него поручение, но на этот раз Лешек наотрез отказался, и сопровождать женщин поручили не женатому Мурашу.
Колдун долго уговаривал Лешека, грозился, топал ногами, умолял и убеждал.
– Нет, Охто, – неизменно отвечал тот, – никогда. Пусть от меня немного пользы, пусть я буду тебе мешать, но я никуда не уеду.
– Малыш… Как ты не понимаешь! Они ведь побояться тронуть меня, и начнут с тех, кто мне дорог! Твое присутствие сделает меня уязвимым!
– Пусть. Это тебя немного отрезвит. Может быть, ты начнешь думать, когда что-то делаешь.
– Я, по-твоему, не думаю, что делаю? – обиделся колдун.
– Ты лезешь на рожон! Вместо того, чтобы приносить реальную пользу, ты борешься с химерами, которые тебе не по зубам! Охто, они убьют тебя!
– Они убьют меня только за то, что я существую, и неважно, как я буду себя вести. Они никогда не примирятся со мной, никогда. Это вопрос времени.
– Но ведь Невзор до сих пор жив, и ничего!
– Невзор… Невзор просто не попался им на узкой дорожке, – усмехнулся колдун, – и потом, он очень осторожен.
– Вот именно! Охто, пожалуйста, ну давай ты тоже будешь очень осторожным! Ты же не хочешь, чтобы они убили меня, правда?
Колдун вздохнул:
– Ты хитрый, трусливый маленький негодяй.
– Да! Да, я хитрый и трусливый! – засмеялся Лешек, – поэтому я никуда не поеду.
Колдун не стал мешать крещению, тем более что из монастыря прибыли дружники Дамиана, и множество иеромонахов. Но, оставив двух священников, трех дружников и мальчиков-певчих, на следующий день убрались обратно в Пустынь.
Весь день крещения колдун провалялся на кровати, тупо уставившись в потолок, и только вечером вышел искупаться, сказав Лешеку, что тот во всем виноват. Сейчас бы не крещение было в селе, а торжественное изгнание монашества с Пельской земли.
– Охто, ты сам понимаешь, что это ерунда, – Лешек жалел его, да и сам не сильно радовался приходу монахов.
– Да понимаю, малыш, понимаю… И горящих домов видеть не хочу, и изрубленных тел – тоже. Я бессилен, это меня и выводит из себя!
Однако, когда пришло время колдовать, он словно забыл все свои обещания.
– Тяжелое лето, – сказал он Лешеку, – иногда бывает и без колдовства неплохо обходится, а в это лето не обойдется. Дожди идут, много дождей. Всегда просил дождя – а теперь облака надо разгонять. Не понравилось нашим богам крещение. Оставайся дома, ладно?
– Нет уж! Чтобы они взяли тебя голыми руками? Беззащитного? – вскинулся Лешек, – ты плохо-то обо мне не думай. Ты считаешь, я монахов сильно люблю?
– Хорошо, хорошо. Поехали.
Колдовал колдун в открытую, не таясь, и его песня силы разносилась над полями далеко и зычно. В Безрыбном дружники выследили его, и вместе с ними к месту колдовства явился иеромонах – просвещать темный народ божьим словом. Только они опоздали – колдун успел допеть свою песню и уйти в небеса. Люди, удерживающие взглядами белое пламя, в испуге расступились перед вооруженными всадниками, и священник выступил вперед с обличительной речью.
Он говорил о врагах рода человеческого, об их хитрости и коварстве, о том, как просто смутить неискушенную душу, как просто толкнуть ее в адово пламя. И указывал при этом на костер. Лешек, стискивая рукоять меча, доверенного ему колдуном, стоял ни жив ни мертв, и боялся, что пламя упадет, и колдун не успеет попросить богов об урожае, тем более что в этот раз просить было тяжело.
Но вдруг краем глаза Лешек заметил шевеление возле костра, и думал, что колдун упал, что люди не удержали его наверху. Иеромонах размахивал руками и продолжал говорить, когда у него за спиной на четыре лапы медленно встал огромный медведь, охраняющий колдуна. За много лет это случилось в первый раз – обычно медведь лежал неподвижно, уткнувшись носом в костер, и глаза его оставались прикрытыми, и Лешек давно перестал думать о нем, как о живом, настоящем звере.
Священник стоял к зверю спиной, и догадался о то том, что происходит нечто ужасное только когда дружники, испуганно крестясь, осадили коней. Медведь же тем временем поднялся на задние лапы, и, когда иеромонах оглянулся, издал могучий рев, нависая над его головой. Святому отцу не хватило силы даже для крестного знамения: он присел, накрыл голову руками, и, тоненько закричав, оступился и колобком скатился с холма под ноги лошадям. Медведь опустился на четыре лапы и медленно двинулся в сторону монахов, угрожающе рыча. Перепуганные кони взвились на дыбы, люди разбежались в стороны от разящих копыт обезумевших от страха животных, и дружникам не удалось их удержать – один из них упал, а двоих лошади понесли в поле. Священник, шепча слова молитвы, отползал от холма, но медведь не стал долго его преследовать и вернулся на место: улегся носом к костру и прикрыл глаза, словно ничего не случилось.
– Вернитесь! – крикнул Лешек, – вернитесь скорей! Пламя упадет!
Круг снова сомкнулся, а монахи, проклиная колдуна и обещая ему адские муки, в страхе покинули холм. Надо сказать, больше никогда они не пытались приближаться к месту колдовства.
Колдун вернулся на рассвете, как всегда, усталым, долго пил, и дрожал от холода, а потом рассказал Лешеку, что чуть не упал вниз.
– Знаешь, это, конечно, несмертельно, но очень неприятно. Я падал дважды. Один раз, когда меня вниз сбросил Ящер, и еще раз – в юности, когда слегка переоценил свои силы. И каждый раз несколько дней лежал без сознания. Вот был бы монахам подарочек…
– Я бы увез тебя домой. И, знаешь, монахам медведь совсем не понравился, я думаю, они тебе его припомнят.
– Медведь поднимался? – удивился колдун, – такого ни разу не было на моей памяти. И на памяти моего деда тоже. И… какой он был?
– Он был большой и страшный, Охто!
– Что ж… Значит, мои предки хранят меня надежней, чем я думал, – колдун погладил рукой медвежью шкуру.
К осени колдун свыкся с мыслью о крещении Пельских земель. В конце лета, перед самой распутицей, к нему приезжал один из священников, и пытался запугать, но, при всей ненависти к монастырю, колдун проявил чудеса дипломатии, и расстались они, договорившись о разделе сфер влияния: колдуну не мешали колдовать и лечить людей и скот, а он в ответ не мешал братии проповедовать.
– Малыш, я противен сам себе, – сказал колдун, когда священник уехал, и весь вечер пил мед, пока не захмелел настолько, что упал с лавки.
Лешек уложил его в постель, но он все равно продолжал бормотать себе под нос о том, что это – ерунда, что никакой договор ему не поможет. И не стоило опускаться до уступок – он бы и так колдовал и лечил. Надо было гнать монаха со двора, а не беседовать с ним о мире и дружбе.
– Я не знаю, что мне делать, малыш, – шептал он, – я не боюсь смерти, но ведь вместе со мной из этих земель уйдет знание. И никто не защитит людей от болезней, и никто не объяснит им… и никто не поможет…
Наутро, с тяжелой головой, колдун начал писать книгу. Он ни разу не пробовал этого делать, только переписывал чужие, и долго думал, и стирал написанное, так что испортил несколько листов, протерев их до дыр. У Лешека было уже три книги с песнями, которыми он гордился, и любил перелистывать, любуясь стройными рядами букв и нотных крюков.
– Охто, не торопись, – посоветовал он колдуну, – вспомни, как я писал первые песни. Ты сначала реши, что ты хочешь написать.
– Все! В том-то и дело, я хочу написать все!
– Выбери главное. То, чего нет в других книгах. Хочешь, я тебе помогу?
Выяснилось, что записать надо не так уж и много, если хорошо перед этим подумать. Лешек несильно помог колдуну – он ничего не понял в календарях и таблицах, которые колдун вырисовывал сначала на бересте, а потом переносил на пергамент.
Они работали больше двух месяцев, и колдун, просыпаясь, умывался и садился за стол. Без матушки им приходилось тяжело, и Лешек взял на себя хозяйство. Осень была дождливой, словно все то, что боги не вылили на поля летом, обрушилось на землю в октябре. Узица вышла из берегов, и подтопила погреб и баню, но колдун не сильно расстроился, и ничего не предпринял, целиком погрузившись в свою книгу.
Зима наступила рано, морозы пришли неожиданно, и сковали речку льдом. И если раньше с утра до вечера шел дождь, то теперь на землю падал снег. Колдун отказался ехать на торг, даже когда лед окреп настолько, что держал лошадей – ему было некогда, он боялся потерять и несколько минут, не то что часов.
Когда снег надежно укрыл землю, выглянуло солнце, и ударил мороз. Лешек каждое утро выходил на охоту, потому что запасы подходили к концу, а подмокшее в погребе зерно сначала покрылось плесенью, а потом замерзло. Без матушки они оба похудели и осунулись, питаясь от случая к случаю.
В то чудесное зимнее утро ничего не предвещало беды: Лешек подстрелил зайца, и возвращался домой, предвкушая, как накормит колдуна жареным мясом. Он мурлыкал какую-то песню – просто от хорошего настроения, правда, мурлыкал слишком громко. Настолько громко, что не услышал приближения всадников. Они же, напротив, отлично его слышали и видели, и приблизились так, что, когда Лешек оглянулся, бежать было поздно.
Впереди, на вороном жеребце, сидел отец Дамиан.
Лешек остановился и уронил зайца в снег. Колени дрогнули и подогнулись, голова ушла в плечи – он почувствовал себя маленьким и жалким, словно не было этих двенадцати лет, прожитых с колдуном. Словно не яркое солнце светило сквозь прозрачное кружево леса, а масляная лампа в полутемном приютском коридоре. Дамиан убил его однажды, и ничто не помешает ему сделать это во второй раз.
– Быстренько заткните ему рот! – велел архидиакон дружникам, и только тут Лешек сообразил, что происходит что-то не то. Монахи в последнее время часто проезжали мимо их дома, и за колдуном иногда посылали из монастырской больницы, но никогда Эконом пустыни собственной персоной здесь не появлялся. Мелькнула мысль, что Лешека кто-то узнал, и теперь Дамиан приехал за ним, чтобы вернуть в обитель, и тогда надо звать колдуна на помощь! Но голос отказывался ему повиноваться. Как в кошмарном сне, когда хочется кричать, а из горла раздается только тихий сип.
Двое дружников подъехали к нему, и один из них протянул руку, чтобы зажать Лешеку рот, когда до него дошла простая и страшная мысль: Дамиану не нужен какой-то приютский мальчишка. Он приехал за колдуном! И в последний миг Лешек успел крикнуть, едва не сорвав голос:
– Охто, беги! Беги!
Дружник двумя руками схватил его голову, одной зажимая ему рот, а другой запрокидывая ее назад, едва не сломав ему шею. Лешек попытался сопротивляться, но второй монах спрыгнул с лошади, и скрутил ему руки, на всякий случай отбирая лук – легкий лук, которым убить человека можно только выстрелом в упор. Его связали в одну минуту, и заткнули рот какой-то черной тряпицей, но он все равно продолжал рваться и кричать, только получалось это тихо и бесполезно.
– Где-то я его видел… – пробормотал Полкан, – подними-ка ему лицо.
Дружник послушно дернул Лешека за волосы на затылке.
– Нет. Не припомню. Потом выясним. Поехали.
Лешека кинули поперек седла, и, взяв лошадей под уздцы, двинулись к дому. Их было восемь человек.
Колдун, скорей всего, не услышал крика. Он вышел на крыльцо раздетым, даже не подпоясанным, и босиком, и не потому, что заметил монахов, а просто потянуться и глотнуть свежего воздуха. Дружник, который вез Лешека, остановил лошадь за деревьями, но Лешеку все равно отлично было видно крыльцо, и он рычал, стараясь привлечь внимание колдуна и вытолкнуть изо рта тряпицу. Но она заткнула ему дыхательное горло, и ему пришлось замолчать, чтобы не задохнуться. Восемь коней всхрапывали и топали, люди переговаривались между собой, и колдун не заметил подвоха.
– Доброго здоровья, – холодно сказал он, увидев Дамиана, направляющегося к крыльцу.
– И тебе, – ответил архидиакон. Вместе с ним шли трое дружников.
– Что тебе нужно здесь? – колдун не собирался скрывать свое отношение к Эконому Пустыни, и громко скрипнул зубами.
– Приехал к тебе в гости, – ответил с улыбкой Дамиан.
– Не может быть, – презрительно фыркнул колдун, и хотел уйти в дом, но вдруг один из дружников в два прыжка преодолел высокие ступени и успел схватить колдуна за рубаху.