За каменной плитой находилось небольшое помещение. Комната. Кабинет. Всюду – слой пыли, накопленной за годы. Мебель не пострадала от времени лишь потому, что вся – вплоть до кресел– была выполнена из камня. На каменных сидениях лежали сгнившие остатки подушек, на каменных полках – белесая бумажная пыль и труха от погрызенных крысами пергаментов. Глядя на то, что осталось от книг, Моргана вздохнула, хотя видела это зрелище не впервые, но тут же испуганно зажала себе рукой рот, потому что в каменном кабинете зазвучали голоса.
Сперва принцесса перепугалась, но потом поняла, что источник звуков довольно прозаичен. В дальней стене кабинета было проделано несколько ажурных прорезей, и, припав глазом к одной из них, девушка убедилась, что смотрит с высоты второго этажа в огромную залу – Большой Кабинет своего отца, где, как это принято было называть, он как раз "вел важные переговоры". Акустика оказалась такова, что каждый шорох, прозвучавший внизу, был слышен в тайном кабинетике.
Сейчас снизу доносилось легкое бульканье и звон хрусталя, одобрительное кряканье. В прорезь-окошко Моргана разглядела своего батюшку – Армана-Улла – в широкой, расшитой цветным узором алой одежде, уже усеянной сальными пятнами – такими, что было заметно даже с замаскированного балкончика. Напротив сидел властитель соседнего мира – Утеса, закадычный друг Улла еще с тех времен, когда они оба были только принцами. Звали его Та-Орхэльд – припомнила Моргана – обиходное имя в кругу друзей, поскольку полное было тринадцатисложным.
– Ну, – сказал Та-Орхэльд, разливая из бутылки что-то светло-рыжее. – Вздрогнули.
Они чокнулись хрустальными бокалами со вставками из драгоценных камней тем же движением, которым трактирные выпивохи сближают самые дешевые стакашки. Рыжеватые капли прозрачной жидкости плеснули на одежду властителей и крахмальную льняную скатерть со множеством вазочек и с остатками растерзанной вяленой камбалы, сочной лососины и обглоданными бутербродиками с разнообразной икрой.
– Эх, хороша рябиновка, – Арман-Улл, пальцами выуживая из вазочки маслину и кусок лимона, который сунул в зубы прямо с кожицей. Облизнул губы. – Ну, что, камбалу приказать?
– Ну, камбала... Несолидно. Что-то более соответствующее нашему статусу. Может, вяленого кита? – предложил хмельной Та-Орхэльд. – Принесут, если прикажешь?
– Не принесут, самих завялю, – серьезно ответил Арман-Улл и придвинул собутыльник одну из вазочек. – Закусывай, закусывай. Вот грибочки маринованные, рыжики. Очень я их под наливку люблю и уважаю. Икра неплохая.
– Да уж. Только в молоке мало выдержали.
– А ее что, в молоке надо выдерживать?
– А то. Выдери повара. Или кто там у тебя икрой заведует?
– Всех выдеру.
– Правильно. Задницы полировать полезно... Давай еще разок.
– Давай. Ну, вздрогнули?
– Вздрогнули.
Моргана отодвинулась от щелей. Удовлетворенно кряканье и бульканье внизу были красноречивы. А она-то гадала – почему нужно проводить важные встречи двух властителей в сочетании с таким огромным количеством разнообразных настоек и закусок. Девушка огляделась и принялась обследовать комнату, не забывая краем уха прислушиваться к происходящему внизу. А вдруг что-нибудь важное?
В каменном столе оказалось несколько ящичков, тоже каменных, но принцесса побоялась пробовать их – а ну как зашумят, а отец что-нибудь услышит. Было еще несколько предметов, вроде ажурного каменного светильника, красивого, но с точки зрения магии совершенно бесполезного, или каменного – каменного, подумать только – прибора для письма. Но Моргану интересовали только магические вещицы.
Об этом кабинете она узнала случайно – в одной из книг, взятой в дворцовой библиотеке, обнаружила листок пожелтевшей старой бумаги. Письмецо, написанное леди Деавой своей сестре, в котором она просила ее припрятать "шкатулку" в тайник ее кабинета и объясняла, как попасть в кабинет. О леди Деаве Моргана слышала – это была одна из тетушек Армана-Улла, единственная владевшая магией женщина в правящей провальской династии. Ее, помнится, велел отравить собственный отец. Правда, молва твердила, будто хитроумная леди обо всем догадалась, есть и пить за столом не стала, и в тот же день исчезла из Провала. Слухи подтверждал тот факт, что на фамильном кладбище могила Деавы Нэргино отсутствовала.
Миарена была сестрой-близнецом Деавы, но магией не владела и, когда Арман-Улл еще был энергичным начинающим правителем, благоразумно ушла в монастырь. Племянник ее не тронул. Кажется, она до сих пор молится Богу.
Странно, что леди Миарена не уничтожила записку сестры. Скудных указаний Моргане вполне хватило, чтоб найти тайный кабинет Деавы, хотя над ними пришлось поломать голову. Найдя дорогу к вращающейся плите и убедившись, что за ней действительно находится кабинет, девушка уничтожила раритетную записку. Незачем посторонним знать о существовании секретных покоев.
Она хранила эту тайну для себя.
Но теперь нужно было найти таинственную шкатулку. А вдруг в ней хранятся какие-нибудь мощные артефакты? Моргана немного знала о магии – лишь то, что счел нужным рассказать брат. Из его беглых объяснений принцесса усвоила, что в магии все упирается в энергию, а энергия хранится в артефактах. Из чего девушка сделала самый простой вывод – для сильной магии нужны сильные артефакты.
Руин говорил о сильной магии. Если она передаст ему хорошие артефакты, может, это решит его сомнения, и он согласится лечить ее.
Моргана принялась ощупывать стену. В записке было сказано о камушке, который надо вставить в выемку, и, наконец, такая выемка отыскалась. Принцесса давно поняла, что "камушек" имелся в виду вполне определенный, и на денек потихоньку позаимствовала из шкатулки матери бриллиант на серебряной цепочке. Все семейные драгоценности Арман-Улл передал... нет-нет, конечно не в дар, лишь на время, "попользоваться"... своей супруге. Украшения находились под таким же пристальным надзором, что и сама Дебора, но наименее ценные украшения леди Диланей разрешено было хранить у себя в покоях. Среди них оказался и этот бриллиант. Камень в двадцать пять каратов, не больше, ограненный "розой". Однажды Моргана увидела его изображение на портрете Деавы Нэргино, в глубоком вырезе ее платья, и решила, что именно он подходит под определение "камушек".
Бриллиант вошел в паз. Теперь его нужно было слегка подтолкнуть внутрь. Принцесса уде подняла руку – и тут же замерла. Из покоев ее отца отчетливо зазвучал его голос:
– Так что, думаешь, ты хочешь со мной породниться?
– Ну... Дык...
– Ну вот. И роднись. Женись на моей дочке.
– А какая там у тебя осталась?
– Как какая? Моргана.
Девушка почувствовала, что ей стало жарко, потом сразу же – холодно. На лбу выступили капельки пота и покатились вниз, по щекам. Если и было в этом мире что-то действительно страшное для нее, так это замужество. При одной мысли о том, что ее приведут и оставят в опочивальне наедине с мужчиной, принцесса чувствовала, как дурнота подступает к вискам. А понимание того, что должно произойти далее, и вовсе туманило сознание. Она и сама не помнила, с чего начался ее страх, зато об этом прекрасно помнила ее мать. Для Деборы это был лишь еще один повод испытывать к мужу глухую, затаенную ненависть.
Впрочем, поводов ей и без того хватало.
Моргана не помнила, что однажды стала невольным свидетелем жестокого насилия отца над матерью, но неизменно ощущала последствия этого случая, которые Руин называл "интимофобией", а отец откомментировал бы, как "блажь", если б узнал.
– Моргана-то? – лениво переспросил Та-Орхэльд, словно раздумывал. – Ну, нет.
– Что такое?
– Да ну ее. Жирную корову.
– Ну, тебе ж с лица не воду пить. Физиономию можно и тряпочкой завесить.
– При чем тут физиономия. Дура она какая-то...
– Так это лучше. Будет тихая, послушная. Клад – не жена.
– Клад-то клад... Да уж больно ест много.
– А ты что, не прокормишь?
– Да ну...
– Тогда кого же? Серину? Так она ж еще мала.
– Можно старшую. Отдашь Магиану?
– Магиану? – принцесса, припав у наблюдательной щели, увидел, как отец чешет в затылке. – Я бы отдал. Только где она? Леший ее знает.
– Найдешь – отдашь.
– Боюсь, к тому моменту, когда найду, ты уже сто раз женишься. Да и нужна ли она тебе, порченая?
– Почему думаешь, что порченая?
– Думаешь, она одна сбежала? Говорят, с каким-то парнем.
– Тогда дай попользоваться. Раз порченая, то уж все равно.
– Подумаю. Но главное-то – породниться. Что ж это за родство – попользоваться?
– Ладно уж, женюсь. Не на Магиане, конечно. Ну, скажем, на Серине. Моргана мне ни к чему. Кроме того, она и на троне-то не поместится, – оба мужчины залились хохотом и принялись отпускать шутки, от которых девушка покраснела и отвернулась от ажурной стенки.
Снова взялась за бриллиант и аккуратно, пальчиком, подтолкнула его в углубление. Чуть скрипнув, откинулась узкая каменная дверка, и в нише, которую она закрывала, обнаружился ларец. Моргана осторожно взялась за него с перенесла на стол.
Открылся он просто – никакого замочка. Внутри лежало зеркальце на изящной ручке, совсем маленькое, карманное, кольцо, пригоршня просверленных жемчужин, завернутых в полуистлевший платок, цепочка с несколькими камушками в оправе и два створчатых гематитовых браслета. Все это принцесса, осмотрев, уложила обратно в шкатулку, которую обернула своим шарфиком, сунула подмышку и поспешила прочь из тайного кабинета леди Деавы Нэргино. Внизу, в покоях отца хмельные мужчины начали петь песни сиплыми, но громкими голосами.
Моргана с облегчением закрыла за собой каменные двери. До своих покоев она добралась, никого не встретив по дороге, и первым делом спрятала шкатулку под кроватью. Ей очень хотелось посмотреть, что же за предметы там внутри, но разумнее было сперва положить на место материнское украшение, чтоб никто не хватился. Девушка, сжимая в кулаке драгоценность, уже направилась к двери, как та распахнулась, и на пороге возник пошатывающийся, пьяный Арман-Улл.
Принцесса отшатнулась, машинально закрываясь руками. В пьяном виде властитель был опасен, это знали во дворце все, от Деборы до последнего слуги.
– Так, иди-ка сюда, коровища, – рявкнул отец и схватил дочь за руку. Моргана побледнела от боли – хватка была очень сильной. В глазах Армана-Улла вспыхнули желтые искры, и, неторопливо подняв свободную руку, он ударил принцессу по лицу. Слегка. Для начала. – Как ты смеешь быть некрасивой, дрянь? – просипел он. – Принцесса должна быть красивой или хотя бы хорошенькой. Должна привлекать мужские взгляды – ни на что другое она не годится. На черта мне сдалась такая уродина, как ты? – правитель схватил ее за горло и слегка сжал. Глаза девушки округлились от ужаса. – Мне наплевать, что ты будешь делать. Я даю тебе две недели. Если не похорошеешь, разберусь с тобой по-свойски. Отправлю под нож, чтоб с тебя срезали лишний жир. Поняла? Что молчишь, мерзавка? – и замахнулся снова.
Моргана пыталась что-то сказать, но в перехваченном ужасом и отцовской рукой горле слова и звуки застревали. Привычка повиноваться скрутила судорогой ее тело – девушка даже не пыталась сопротивляться.
А в следующий момент хватка ослабла, и принцесса упав на пол, поползла прочь.
Перед Арманом-Уллом стоял Руин. Он был на полголовы выше отца, и крепко держал его за запястья. Девушка не видела лиц ни того, ни другого, но ей стало очень страшно. Она затихла, как мышка, спрятавшаяся за угол от кошачьей лапы.
Мужчины смотрели друг другу в глаза. Губы правителя, на которых неприятно пузырилась пена, дрожали и кривились в причудливой смеси страха и ярости. Руин смотрел твердо, и одним взглядом говорил больше, чем мог сказать словами. При всех недостатках Армана-Улла он прекрасно чувствовал момент, недаром же сумел заполучить в свои руки власть над целым миром. Сын не делал ни одного угрожающего жеста, он казался невозмутимым, но очевидно, что сестру он собирается отстаивать всерьез. Впервые за двадцать лет отец пожалел, что приказал обучать своего отпрыска магии. Сейчас он отнюдь не был уверен, что одолеет Руина, дойди дело до открытой схватки.
С другой стороны, возможность напасть еще не есть само нападение. Нельзя заключить в темницу того, кто даже не пытается нападать. Но если кликнуть стражу, не исключено, что охранники прибежать не успеют, и в Провале появится новый правитель. В сознании Армана-Улла тут же вспыхнула хитрая мысль – подождать немного, потому что мальчишка рано или поздно не выдержит на людях. Тогда-то его жизнь окажется в руках у отца.
Он резко выдернул запястья из ослабшей хватки сына, бросил на него злой взгляд.
– Ну, смотри, – просипел он, развернулся и ушел.
Руин проводил его задумчивым взглядом – никто не мог бы угадать, о чем он подумал – и нагнулся над сестрой.
– Ты в порядке?
– Что ты наделал? – пролепетала она.
– Ты в порядке? Он ничего тебе не сделал?
– Я... Руин, он же тебя ненавидит. Он тебя отравит. Или как-нибудь иначе?
– Это пусть будет моей заботой, – раздраженно сказал принц. – Ответь – с тобой все в порядке?
– Да... Он только разок дал пощечину.
– Ага, а потом душил. Что случилось? Или просто у папы плохое настроение?
У Морганы задрожали губы. Слезы ручьями полились по щекам, испещренным красными пятнами, с ярким отпечатком пятерни на одной из них. Она смотрела на брата с тоской, от которой у него оборвалось сердце.
– Руин.... – принцесса с трудом перехватила воздух. Она задыхалась, как тогда, когда отец держал ее за горло. – Руин... Я умоляю... Ты сказал, что болезнь можно излечить... Я умоляю... Излечи.
– Моргана, – принц протянул руки, попытался взять ее за плечи – она в испуге оттолкнула его, даже не сознавая, что делает. Как всегда, в моменты психологического напряжения боязнь контакта с мужчиной становилась неосознанной, и принцесса готова была защищаться от любого мужчины, протянувшего к ней руки.
– Руин, папа сказал, что разделается со мной. Он сказал, что прикажет с меня... жир... срезать... Если...
– Что – если?
– Если я буду такой... такой...
– Такой, какая ты есть, ты хочешь сказать? Но, сестренка, ты же должна понимать, что это ерунда. Отец не может наказывать тебя за то, в чем ты не виновата.
– Что ж, – с горечью сказала Моргана. – Когда, напившись в следующий раз, отец решит исполнить свою угрозу, я испытаю облегчение, что происходящее – ерунда.
Руин поднял брови. Он никогда еще не слышал, чтоб сестра говорила так твердо, даже с достоинством. Словно призыв к толпе, она гордо бросала ему в лицо слова, исполненные иронии и даже своеобразного мужества. Принц не любил говорить лишнего, но у него было очень говорящее лицо. Он думал сперва возразить, потом задумался, опустил глаза в пол. Оба отпрыска правителя отдавали себе отчет в том, что их отец способен очень на многое. Даже, пожалуй, на все.
Моргана почувствовала слабину.
– Руин, я умоляю тебя. Ведь он сделает то, что обещал, я знаю.
– Моргана, успокойся.
– Я спокойна, – она вздрогнула всем телом.
А потом вдруг повалилась ему в ноги, обняла колени неподвижного брата и заплакал. В первый миг он испугался, а в следующее мгновение уже гнал от себя отвращение. Он знал, что сестра просто нездорова, но знал это лишь умом. Болезненный облик сестры, что ни говори, оскорблял его эстетическое чувство.
Стыдно было думать так. Почти в испуге за себя и свои мысли он нагнулся и подхватил ее, попытался поднять с пола. Обвисая в его руках, она плакала.
– Руин, пожалуйста.
– Но я не могу. У меня не хватит сил. Пока еще не хватит.
– А если будут силы? – девушка с отчаянием смотрела на брата. Глаза у нее были влажные, огромные, прелестные, как само небо, и Руин почувствовал, что его затягивает в этот бездонный омут. Он перестал видеть мятую, испещренную пятнами кожу одутловатого лица – у женщины с такими глазами могла быть только лилейная кожа.
– Я сделаю, – сказал он, едва понимая, о чем речь.
– Обещаешь? – девушка вскочила.
– Обещаю.
Слезы Морганы мгновенно высохли. Она просияла и, едва утвердившись на ногах, тут же нырнула под кровать. Принц испугался, что с ней опять нехорошо. Но сестра тут же вынырнула обратно со шкатулкой в руках, протянула ему объемистый ларец. Руин принял, не понимая, что это такое, открыл крышку – и ощутил запах магии.
Учителя говорили принцу, что у него удивительный дар, что будущее сулит ему огромные силы, если, конечно, юноша будет прилежно трудиться. Руин любил магию, и ему нравилась бы учеба в Магических Академиях, если б его туда не "ссылали" – именно так выглядела отправка по приказу правителя – и если б там не существовало чересчур вольных нравов, оскорблявших эстетические и нравственные чувства, опасных для физического и психического здоровья... Именно так говорилось в прошениях, отправленных правителю от оскорбленных учеников и их родителей. Но Арман-Улл делал вид, что ничего не замечает. Именно в ту Академию, что имела самую скандальную славу, он отправил своего двенадцатилетнего сына, надеясь, что тяжелое обучение и окружающие нравы сломят его, и он станет более покладистым.
Руин выстоял. Он давно перестал бояться насилия со стороны других учеников-пансионеров и никогда не опасался насилия со стороны учителей – слишком он был родовит, редко забывал принять маску гонора и властной силы. Взглядом он умел смирять всегда, даже в детстве. Но весь этот "академический беспредел" оставил глубокий след в душе принца – магию он любил и одновременно ненавидел. Инстинктивное отторжение подтолкнуло его пытаться искать какие-то новые пути использования своей силы. И тогда он нащупал способ проникать своей энергией в энергетику другого человека.
На эту тему он писал последнюю выпускную работу. Магистр, принимавший у него эту маленькую диссертацию, сказал, что молодой человек слишком близко подошел к особенностям так называемой белой магии. Он имел в виду магию, бывшую в ходу на Белой стороне. Руин встревожился, потому что знал – смешивать магии нельзя. И не потому, что это противоречит единой магической концепции, а потому что смешение противопоказано и крайне опасно для мага. Маг либо темный, либо белый, причем он не выбирает – он рождается либо тем, либо тем.
Но в каких-то мелких нюансах смешение приемов Руину удавалось без последствий. Обычно с редкой ясностью, как никто, он ощущал аромат постороннего присутствия в магии – каких-то чувств, которые испытывал человек, создававший основу артефакта, наполнявший его силой. Но здесь, в шкатулке, находилась чистая сила и чистые заклинания. Принц понял, что тем, кто создавал эти предметы, двигала та же страсть к кристально-бесстрастному магическому искусству, какая владела им самим. Руин осторожно запустил пальцы внутрь и вынул гематитовые браслеты. Он держал на ладони черные блестящие каменные кольца, тяжелые, словно свинцовые, и понимал, что не может положить их обратно. Они были созданы для него.