И тут случилось чудо: Мэй начала двигаться. С завораживающей грацией она переворачивалась, выгибалась, вытягивала руки, скрещивала ноги. Казалось, подсвечники вросли в нее, стали продолжением ее рук, ног, головы, распустились фантастическими огненными цветами. Мэй любовалась ими, Мэй играла ими, Мэй наслаждалась этой игрой. Язычки пламени трепетали, пускаясь в пляс, и продолжали цвести оранжевыми цветами, не уронив ни одного сияющего лепестка. Сама Мэй казалась сказочным цветком, прекрасным розовым кустом с ослепительными бутонами, который танцевал под порывами ветра, то вытягивая руки-ветви к небу, то стелясь ими по земле. Нежная мелодия подчеркивала сказочность происходящего, а Мэй с наслаждением купалась в ней, движениями тела повторяя ее ритм, откликаясь на каждый звук. В какой-то момент светлячки, стайками парящие в воздухе, собрались воедино, сложились в ослепительное оранжевое созвездие, а потом разлетелись в стороны – все дальше и дальше.
Я смахнула с себя наваждение и поняла, что номер заканчивается. Девушки забирали у удивительной циркачки подсвечники, отнимая у нее волшебство, и Мэй, на время выступления превратившаяся в фантастическое создание, вновь становилась земной девушкой – с невзрачным лицом и с прекрасной заколкой в волосах, о которой я совершенно забыла, глядя на танец свечей-мотыльков.
Мелодия стихла, зал взорвался аплодисментами. Раскрасневшаяся от похвалы и от выступления Мэй изящно откланялась и скрылась за подиумом.
Вспыхнул свет, Глеб объявил о гастрономическом перерыве, и гости оживились. Кто-то встал со своих мест и покинул зал, кто-то набросился на еду. Зазвенели бокалы, взметнулись вилки, зазвучали голоса. Почти все мои соседи разбежались: Нэнси ускакала припудрить носик, Лана отлучилась поздороваться с кем-то из гостей. Без объяснения причин удалились из-за стола Аристарх и Владислав. Я в гордом одиночестве закусила тарталеткой с красной икрой и принялась украдкой разглядывать разношерстную публику.
Скучала я недолго – деликатно дав мне заморить червячка, ко мне начали подходить те, кого я исподтишка разглядывала. Называли имена, профессии, вампирский стаж, дарили визитки и улыбки… Через несколько минут у меня уже кружилась голова от новых лиц, память уже не фиксировала имена, а рука автоматически сгребала визитки в сумочку. А они милые люди, эти вампиры! Кажется, мы с ними подружимся. Да почему кажется? Обязательно подружимся! Нам же еще общаться ближайшую пару веков.
Я рассеянно улыбнулась смешному худенькому парнишке, вручившему мне очередную визитку, обменялась с ним парой ничего не значащих фраз и чуть не расцеловала Светлану, которая отогнала от меня новых знакомых и заняла свое законное место по правую руку.
– Замучили тебя? – понимающе улыбнулась она.
– Есть немножко. А этот мальчик, – я кивнула на спину удалявшегося парнишки, – он правда мальчик?
Кажется, он так и не назвал своего возраста. Вот я сейчас удивлюсь, когда Светлана скажет, что ему триста лет и он помнит наполеоновские войны!
– Да уж не девочка, – прыснула она.
– Ну, Лан! – сгорая от любопытства, проскулила я. – Лет-то ему сколько?
– Молодая поросль, – улыбнулась вампирша. – Карасик только год с нами, так что считай сама.
– А почему карасик? – удивилась я.
– Фамилия у него такая, а звать Вовчик.
– А чем он талантлив? – заинтересовалась я.
– Как, он разве не сказал? Трепещи, Жанна! Карасик – гроза всего ФБР, ФСБ и всех подобных служб, вместе взятых, – отрекомендовала Светлана.
– Он что, маньяк? – У меня даже лицо вытянулось.
– Как точно ты его охарактеризовала! – ахнула вампирша. – Маньяк он и есть! Целыми ночами напролет маньячит и маньячит.
– Ну, Ланочка! – взмолилась я.
– Да успокойся ты, – хихикнула вампирша. – Он безобидный маньяк. Маньяк компьютерных сетей, повелитель вирусов и властелин спама. Хакер он.
– А наплела-то про ФБР, про ФСБ! – фыркнула я.
– Да я чистую правду тебе выложила, можно сказать, государственную тайну сдала, – укорила меня Светлана. – Карасик в прошлом году на день заморозил работу этих подразделений. Тогда-то на него наши внимание и обратили.
– А зачем вампирам хакер? – удивилась я.
– В хозяйстве пригодится, – туманно ответила Лана, и тут я поняла, что так и не спросила, каким же таким талантом, за который ее решили произвести в вампиры, обладает она сама.
Однако подробностей я выспросить не успела: из динамиков раздался голос Глеба. Ведущий объявил о выступлении скрипачки Мидори и призвал всех занять свои места.
Когда девушка поднялась на подиум, никто не повернул в ее сторону головы. Однако первые аккорды мелодии заворожили зал: все забыли о закусках и выпивке и замерли, наслаждаясь дивной музыкой. Смычок порхал в пальцах Мидори, извлекая из скрипки изумительно нежную песню, ласкавшую слух, и среди публики не осталось ни одного человека, который бы в тот момент не был влюблен в маленькую скрипачку.
Тем резче был контраст со сменившей японку дородной примой, сверкающей бриллиантами, как кремлевская елка мишурой, которая обрушила на публику все три октавы своего звучного голоса. То ли певунья еще не оправилась после выступления на свадьбе Нелли и Оскара, то ли я ничего не смыслю в опере, но ее выступление мне не понравилось совершенно. Несмотря на то что в начале номера Виолетта торжественно объявила, что от всей души посвящает этот номер мне. Впрочем, быть может, именно поэтому она так отчаянно фальшивила? Для меня не была секретом ее откровенная зависть к более молодым вампиршам. Возраст Виолетты застыл в районе сорока лет, и она была одним из самых взрослых на вид вампиров в зале. Так что и мое появление ее отнюдь не порадовало. Шанс понравиться приме у меня был бы только в том случае, если бы мне перевалило хорошо за полтинник. Сейчас же я автоматически попадала в категорию молоденьких выскочек.
После демонстрации талантов Глеб дал отмашку о начале танцев, и вампиры, сорвавшись с мест, ринулись соревноваться в грации и пластике. Девушки самозабвенно крутили бедрами и трясли грудью под восточные танцы, подражая Шакире; мужчины затмили бы самого Рики Мартина, когда звучала латина. Нашлись и поклонники ретро. Нелли с Оскаром и несколько других пар, тоже, похоже, состоявших из самых старших вампиров, красиво станцевали вальс и танго. Потом неугомонный Глеб вытащил меня на рок-н-ролл, и, к моему удивлению, мы изобразили нечто зажигательное, заработав аплодисменты зала.
После танца Глеб настойчиво поволок меня на сцену для следующей экзекуции. Я нехотя покорилась.
– А сейчас – самое главное! – Глеб выдержал эффектную паузу. – Мы узнаем, какое будущее ждет нашу прекрасную Жанну.
Я запустила руку в шляпу, снятую с фокусника, и вытащила сложенный листок.
– Открывай скорее! – запрыгал от нетерпения Глеб, с которым мы после танцев перешли на ты. – Что же там?
Я развернула листок, ожидая прочитать там какую-нибудь приятную чепуху, и побледнела. Листок выскользнул из рук и упал на пол.
– Не томи же, Жанна! Что у тебя там? "Любовь до гроба?" или "Сто лет веселья"? – Глеб наклонился за запиской и изменился в лице. – Какого черта? Этого здесь не было.
– Что там? – проявила нетерпение публика.
Глеб вытащил из шляпы следующую бумажку, развернул и со стоном скомкал.
– Жанна, извини. Произошла ошибка. Мы обязательно во всем разберемся и накажем этих шутников.
Ведущий развернулся и скрылся со шляпой за дверью у сцены. Мог бы ничего и не говорить. И так было понятно: все забавные предсказания кто-то подменил на записку с одним содержанием.
"Ты сдохнешь, тварь".
Именно эти строки я должна была прочесть публично… Едва скрывая дрожь и не слыша окриков из зала, я выбежала в коридор. Ноги сами несли меня к туалету – хотелось плеснуть в лицо воды, побыть в тишине, унять дрожь и попытаться разобраться, кто уже успел меня так возненавидеть. До меня донесся взволнованный голос Светланы, но я никого не хотела видеть. Не оборачиваясь, я прибавила шагу и ввалилась в туалет, словно он был убежищем от того кошмара, в который я попала. Оказалось наоборот. Сначала я наступила на что-то хрупкое и чертыхнулась, убрав ногу. На полу осталась лежать горстка сверкающих осколков. Я наклонилась и ахнула. Не может быть! Я только что раздавила сокровище от Картье – ту самую заколку, так поразившую меня на китаянке. Одним движением туфельки растоптала драгоценные бриллианты и гранаты. Что я наделала! Да я ничуть не лучше Жана, сгубившего мое дизайнерское пальто! Но как же эта разиня Мэй могла потерять свою чудесную заколку? Тут-то я и заметила ноги в мягких балетках, выглядывавшие из-под двери крайней кабинки.
– Эй, тебе плохо?
Дверь была чуть приоткрыта. Обеспокоенная молчанием, я заглянула внутрь и с визгом отпрыгнула назад, чуть не сбив с ног догнавшую меня Светлану. Мгновение мы стояли молча, глядя в застывшие узкие глаза удивительной циркачки Мэй, распростертой на полу туалета, потом хором завопили.
Мэй
Часом ранее
Некрасивая… Мэй бросила короткий взгляд на ненавистное зеркало и повернулась к нему спиной. Ее любимым зеркалом давно стали глаза зрителей. В них она была мечтой, феей, богиней. Только это имело значение. Только это, а не безжалостное отражение в холодном стекле, которому нет дела до ее души и ее таланта.
Пальцы нетерпеливо дернули застежку спортивной сумки. Семь минут до выхода. Даже передохнуть между двумя выступлениями нет времени, даже за столом посидеть не успела. А все московские пробки, будь они неладны. Едва успела добраться до "Аперитива" после выступления на юбилее очередной фирмы, название которой она и не старалась запомнить. Главное – заплатили щедро. Русские не скупятся, когда речь заходит о развлечениях. А уж после ее незабываемого выступления гонорар нередко повышают вдвое, а то и втрое. И не зря: того, что может показать она, даже искушенная московская публика не видела.
Гладкая ткань костюма приятно холодила пальцы. Мэй осторожно разгладила блестки и нырнула в упругий кокон обтягивающего комбинезона, который превратит ее в прелестную бабочку. Ткань соблазнительно обтекла изгибы ее гибкого, натренированного тела. Девушка расправила костюм, освободила волосы из плена бархатной резинки. Обернулась. Ненавистное стекло отразило короткие ноги, тяжеловатые бедра, жидкие черные волосы. Вспомнилась оскорбительная шутка ослепительной блондинки. "Опять по зеркалу фильм ужасов показывают", – хохотнула та, когда Мэй, прибыв на юбилей фирмы, наскоро подкрашивала губы в фойе. Скудных знаний русского было достаточно, чтобы расслышать оскорбление этой клонированной Барби, но Мэй не подала и виду. "Привет", – с намеренным чудовищным акцентом сказала она в ответ. "Здравствуй, чувырла", – с милой улыбкой проворковала блондинка, взбивая перед зеркалом свои выбеленные кудри. Надо будет спросить потом у Мидори, что это значит – чувырла. Но ничего приятного – это точно. Тем слаще будет ее триумф, когда бойфренд блондинки, забыв обо всем на свете, станет неотрывно следить за завораживающей пластикой ее, Мэй, тела. Тут она даст фору целой толпе блондинок…
"Некрасивая", – бесстрастно констатировало зеркало. Мэй закусила губу и собрала волосы в тугой пучок. А она и не модель вовсе, ей с календарей и рекламных баннеров не блистать. Хотя, что скрывать, так хочется… В цирке за ней закрепилась кличка Обезьяна. Мэй успокаивала себя, что так ее прозвали за необычайную гибкость, и отчаянно завидовала самой бездарной гимнастке в труппе по прозвищу Утренняя Роса. Утренняя Роса была так хороша собой, что ее место было в музее, в храме искусств, в художественном альбоме… Но ей вполне хватало сердца Кима. Кима, который искренне восхищался талантом Мэй, но стоило ей закончить свой номер, как его вниманием тут же завладевали бархатные очи Утренней Росы.
Глаза Мэй увлажнились, и она неровно закрепила в волосах красивую заколку, купленную вчера в переходе метро. Попыталась снять – разворошила всю прическу. Пришлось заново распускать волосы и собирать в тугой пучок. Уже два года прошло с тех пор, как она покинула Китай, распрощалась с Кимом и Утренней Росой, а вот опять – вспомнила. Ах, Ким, Ким. Кажется, он так и не понял, какое место занимал в ее сердце. Иначе не присылал бы с таким постоянством фотографические свидетельства своего семейного счастья. Сначала свадебные – с Утренней Росой в красивом красном платье, потом детские – с малышкой Чжан… После каждой порции фотографий Мэй давала себе клятву больше не проверять электронный ящик. Но проходил месяц, два, три, и она в приступе мазохизма вновь вводила пароль – ласковое прозвище, данное ей Кимом. Панда. Однажды после неудачного выступления она рыдала, размазывая черную тушь вокруг глаз, и круги получились точь-в-точь как у забавного зверька. Ким тогда дал ей свой платок и рассмешил. А потом, убедившись, что слезы высохли, увел на свидание Утреннюю Росу. И вот теперь пять букв становились пропуском в счастливый мир Кима и Утренней Росы, в ее персональный кошмар…
– Ты чего копаешься? Публика уже ждет! Эй, ты еще без грима?
Никогда не унывающий Глеб заглянул в комнатку, помог закрепить непослушную заколку, ободряюще приобнял, чувствуя ее грусть.
– Все о'кей, сейчас буду, – вымученно улыбнулась Мэй.
– Десяти минут хватит?
– Спасибо. – Мэй с благодарностью улыбнулась. – Хватит пяти.
Арена – лучшее спасение от хандры. Ее талант – лучшая косметика и приворотное зелье. Разве десятки мужчин не смотрят на нее с восхищением каждый вечер? Разве мало ей поклонников? Разве она одинока? Ну и пусть Ким принадлежит Утренней Росе. У нее есть цирк.
Мэй достала косметичку и стала рисовать свое сценическое лицо – голубые тени, черная подводка, розовые губы. Процесс, доведенный до автоматизма. В голове тем временем мелькали воспоминания прошлых лет…
Из двадцати двух лет Мэй отдала цирку семнадцать. Цирк стал ее жизнью, ее любовью, ее манией, ее счастьем, ее праздником, ее каторгой, ее судьбой. Их знакомство состоялось, когда Мэй только исполнилось пять лет. Мэй, поспорив с друзьями, изобразила мостик прямо на пыльной улице и смущенно вспыхнула, когда увидела, как пристально наблюдает за ней незнакомка, замершая у стены соседнего дома.
Вечером незнакомка в сопровождении двух худых и вертлявых мужчин пришла в дом Мэй, и девочка и ее родители с удивлением узнали, что гостья – известная циркачка Лина. Из-за солидного для цирка возраста (двадцать четыре года!) ей пришлось уйти с арены. В их маленький городок Янсо она и ее коллеги приехали в качестве тренеров, искать талантливых детей, которым они смогут передать свое мастерство. Выбор Лины пал на гибкую и задорную Мэй.
– Конечно, на пару лет я опоздала, – пробормотала тогда циркачка, узнав о возрасте Мэй, и пояснила: – Меня отдали в цирковую школу, когда мне было три. Но еще не все потеряно! Надо попробовать.
Родители, не медля ни мгновения, вручили упирающуюся и плачущую дочь в руки гимнастам, наказав быть послушной и трудолюбивой девочкой. Семья была бедной, у Мэй было пятеро старших братьев и сестер, родившихся еще до введения политики "однодетной семьи", так что родители были рады избавиться от лишнего рта. К тому же цирковая профессия считалась очень престижной и была высокооплачиваемой. Только лучшие и сильнейшие выступали на цирковой арене, а их семьи гордились своими детьми. Невзирая на то что не принимали участия в их воспитании с пяти-, а то и с трехлетнего возраста. Так Мэй попала в цирковой интернат.
Следующие шесть лет остались в памяти нескончаемой чередой уроков – акробатика, ушу, кун-фу. Их учили самым азам и владению телом. Сбитые в кровь колени и локти, ставшая привычной боль в суставах, растяжения, вывихи, тренировки до головокружения, измученное тело, стонущие от напряжения мышцы и первые волнующие выступления в массовке… Чтобы блистать на арене пять минут, нужно пять лет изнурительных тренировок. Мэй не боялась нагрузок, она стремилась быть лучшей и, когда уже все расходились, задерживалась в зале, чтобы в совершенстве отработать сложный прием. Как гласит народная мудрость: учителя открывают дверь, входишь ты сам. И девочка ей во всем следовала.
Как ни была обижена маленькая Мэй на родителей, со временем она полюбила цирк всей душой и не могла представить свою жизнь иной. Дома ее ждала рутинная работа сборщицы риса или фруктов и коровьи лепешки под ногами, в цирке же она купалась в аплодисментах, восхищении публики и блеске софитов.
Знаменитую Лину в это время Мэй почти не видела. Изредка гимнастка приходила в зал, издалека смотрела за упражнениями детей, за все эти годы Мэй не перемолвилась с ней и словом. Ее подружки благоговели перед Линой и мечтали стать ее ученицами, а Мэй уже не знала, помнит ли гимнастка про обещание ее родителям – сделать из нее вторую Лину. В одиннадцать лет, когда настал момент выбрать специализацию на арене, Лина впервые со дня их знакомства окликнула ее. "Ты добилась больших успехов, маленькая Мэй, – улыбнулась она. – Я не ошиблась в тебе". "Вы возьмете меня в ученицы?" – с надеждой прошептала Мэй. "Сочту за честь", – серьезно ответила знаменитая на всю страну гимнастка.
Весь следующий год Лина лепила из нее свою копию – юную, гибкую, талантливую. Другим ученикам оставались лишь крохи ее внимания, Лина была целиком увлечена Мэй. Это стоило девочке двух подруг. Но она об этом не жалела!
В свои двенадцать Мэй уже была зрелой артисткой. Она не только дотянулась до уровня своей знаменитой учительницы, но и вскоре превзошла ее. Начав с участия в групповых акробатических номерах, Мэй довольно быстро перешла к сольным выступлениям. Ее знаменитая балансировка с подсвечниками считалась, лучшим номером программы. Она добилась того, к чему шла все эти годы.
Родители гордились ею, зрители боготворили ее, годы шли, неумолимо приближая к печальной развязке. Век китайских гимнастов до обидного короток, двадцать лет – уже старость. А как жить без любви публики, Мэй не представляла.
Вирус, остановивший старение, стал для нее подарком судьбы. Получив фантастическое предложение от странного русского, видевшего ее на арене, двадцатилетняя Мэй не стала долго раздумывать. Двенадцатилетние девчонки наступали ей на пятки, да и руководство намекало, что время гимнастки неумолимо истекает. Еще немного, и ее имя исчезнет с цирковых афиш. Зрители о ней забудут, и все, что ей останется, – это стереть яркий грим, сдать костюмерам блестящие сценические наряды, влезть в неброский спортивный костюм и учить новое поколение гимнастов. Мысли о таком будущем Мэй страшили и заставляли ныть сердце. Только она овладела мастерством в совершенстве, только довела до идеала самые сложные детали – и уже пора уходить за кулисы. Мэй в шутку подумывала о том, чтобы поискать применение своим талантам в Голливуде и потеснить Люси Лиу, которая тоже совсем не красавица, как вдруг появился этот русский, Глеб.