Не колеблясь ни мгновения, Натабура (тем более что Язаки напоследок удружил – выбросив дубль три-три) одним движением отсек голову лже-Бенкэя. Она покатилась по пыльной дороге, подскакивая на кочках. Капли горячей крови запрыгали в пыли и траве. Туловище стояло несколько мгновений, фонтанируя кровью, а потом рухнуло набок, и крики ярости раздались с небес.
Осталось расправиться с Антоку и Биру – глупым демоном страха и ненависти. К этому времени Антоку уже был на расстоянии взмаха веера, а Биру перебрался через мост, громко щелкая хвостом и разнося в щепки настил.
Натабура повернулся в сторону Антоку – как к наименьшей опасности – и, заметив, что его противник не так уверенно действует мечом, как луком, в одном прыжке ударил в горло. Он использовал не кусанаги, которым отбил встречный удар, и не годзуку, который так и лез в руку, а всего-навсего сухэ – кольцо с крохотным лезвием, движение которого повторяло иероглиф пламени и символизировало вечность.
Антоку страшно удивился. Только что он видел перед собой противника и готовился растерзать его вместе с подоспевшим диким Биру, но ноги вдруг стали ватными, непослушными, и он летел в пустоту, из которой не было возврата. Именно это увидел Натабура в состоянии мусин – хвостик последних ощущений Антоку. Самое странное заключалось в том, что это видение в одинаковой мере касалось их обоих, иными словами, любой из них в равной степени мог погибнуть. Просто Натабура оказался на долю мгновения быстрее. В этот момент он понял, что рано радуется, что погиб – слишком много времени он потратил на Антоку, и уже чувствовал, как дрожит земля под тяжелой поступью Биру. Правая рука Натабуры еще касалась горла Антоку, и краем глаза он успел заметить, как глупый демон страха взмахнул хвостом, хотел подпрыгнуть, но было поздно.
Однако глупый Биру рано торжествовал победу – солнечные лучи пали на белоснежную Нангапарбату, окрасив ее в желтые цвета, наступило утро, и игра прервалась сама собой.
Глава 3
ПОБЕГ
Запрещалось ходить и говорить, есть и пить. Ёми были взбешены. Натабура удивился, как их сразу не растерзали, хотя и достаточно грубо, под горестные стенания и проклятия, водворили на прежнее место. Вождь Хан-горо соблюдал видимость законности, а шаман Байган, похоже, плел интриги – сквозь щель было видно, как он вербовал сторонников, произнося на ступенях пагоды пламенные речи. Но даже и без этих речей Натабура понимал, что следующую ночь им не пережить и что на них спустят всех мыслимых и немыслимых собак, то бишь всех местных демонов и духов, не говоря уже о Биру, который, конечно же, ждал на выходе из Будды. К тому же племя занималось погребением. А погребение, как известно, не терпит суеты.
Язаки, который вначале было радовался, как ребенок, теперь безучастно лежал в углу, отвернувшись к стене, тем более что на этот раз ни еды, ни питья за их подвиги не полагалось. Плохой признак, здраво размышлял Натабура, машинально играя со щенком: "Цап-царап… цап-царап… утащат нас… утащат нас…" А что ты еще ожидал? Кими мо, ками дзо! Не бочонок же пива за убиенных? Вот кого жаль, так это Антоку. В сугоруку он выглядел не героем, а жертвой. Чем-то даже был симпатичен Натабуре. И вообще, откуда ёми могли знать, что в моем лице столкнутся с самураем? Руку даю на отсечение, что Антоку даже не ведал, кто такие самураи, а привык действовать на свой деревенский манер, то есть в стиле забияки. Наверное, он считался местным заводилой и не знал себе равных. Это его и погубило.
В лучах солнца плавали пылинки. Было жарко, сонно и тревожно. "Если бы я выбирал, – думал Натабура, – то предпочел бы оказаться дома, в монастыре Курама-деру. Что бы я сделал? Наверное, пошел бы посмотреть на Верхние ручьи или спустился в низину, где водится форель и где марево колышется над мхом и травой, а в ивняке посвистывает ветер, налетающий с океана. Наверняка я бы наелся ягоды и завалился в траву, если, конечно, поблизости не будет учителя Акинобу, ведь он никогда не давал поспать, а учил всегда и везде быть настороже". Приятно было думать о прошлом, которое, по утверждению Будды, учит будущему.
Правая рука все еще болела, распухла, и Натабура как мог оберегал ее и от неуемно темпераментного щенка, и от случайного движения. Иногда, правда, ему удавалось щелкнуть щенка по носу, отчего тот злился и рычал.
Щенок, пробравшийся под шкурами, скрашивал заточение и даже в знак дружбы притащил обглоданную, вонючую моталыгу. Сделал он это, пятясь задом, и произвел столько шума, что стражники ёми по обе стороны двери стали колотить в нее и требовать тишины сообразно обстановке – где-то в нижней части долины, похоже, у реки ёми пели погребальные гимны, пахло гарью и дымом. Щенок оказался сообразительным и на мгновение притих, а потом снова занялся тем, что умел лучше всего, то есть драться и кусаться. Зубы у него были острые, как у морских рыб, а уши крохотные, как ноготь на мизинце Натабуры. При этом он искренне считал себя взрослым и рычал, как настоящая грозная собака. На самом деле получалось не громче, чем у пары-тройки сасарибати – шмелей.
Вдруг Язаки испуганно подскочил и воскликнул:
– О, Баку! Съешь мой дурной сон!
Оказывается, ему приснилось, что его бросили в чан с кипящей смолой, а Баку – пожиратель снов – призван был избавить от кошмаров.
– Похоже, уже все готово, – напугал его Натабура еще больше, кивая в ту сторону, откуда доносилось пение.
Язаки, выпучив и без того круглые глаза, на карачках подполз к стене и, припав к щели и втянув в себя, как собака, воздух, забубнил:
– Не хочу… не хочу умирать…
Его страхам способствовал клок черных волос на балке, которых он, как чумы, сторонился все это время.
– Очухался? – спросил Натабура.
– Да! Да! – воскликнул Язаки. – Думаешь, я не понимаю, что ты из-за меня остался?
– Хоп! Тихо! – предупредил его Натабура, косясь на двери.
"Понесло чудака на откровения, – неприязненно подумал он. – Кими мо, ками дзо!"
– А чего тихо?! – правда, на тон ниже вопросил Язаки. – Жратвы мало дают, не поют. И вообще…
– Ты тоже был на высоте… – похвалил Натабура, пропуская мимо ушей нытье о еде, кото-рое в устах Язаки стало привычным, как горный ветер.
Язаки поежился, словно уже видел перед собой чан с кипящей смолой.
– Правда? – Ему хотелось верить, что и он на что-то годится, кроме Чертогов.
– Правда. Не бойся, – успокоил его Натабура, – скорее всего, нас берегут для второго тура. Иначе прикончили бы сразу. Но и на этот раз мы выдержим.
Язаки недоверчиво хмыкнул:
– Откуда ты знаешь?
Конечно, Натабура не стал его стращать, хотя понимал, что теперь все чрезвычайно усложнится: шансов у них после смерти Антоку и Такаудзи не больше, чем у крыс в ловушке, потому что ёми, разумеется, будут себе подыгрывать. Но лучше Язаки не дергать: он и так перепуган до смерти, наделает каких-нибудь глупостей, а ты расхлебывай. И вообще, возись с ним поменьше – шустрее будет.
– Ты рассуждаешь как моя мама, – не дождавшись ответа, проворчал Язаки. – Надеешься на удачу. Лучше бы я в Чертоги подался!
Эту историю Натабура уже слышал раз сто, не меньше, и не понимал, как можно жить скопцом ради того, чтобы быть накормленным и одетым. Но, видать, в этой стране были такие странные традиции, раз подростки подавались в евнухи. Выходит, что главная забота в стране Чу сводилась к тому, чтобы набить живот.
– Зато там сытно, спокойно и над головой не каплет… – объяснил Язаки, не моргнув глазом.
Ну вот! Натабура едва не рассмеялся – уж он-то знал правду о дворцовой жизни: скучной, тягостной и полной интриг.
Они помолчали. В обычно шумной деревне стояла тишина. Слышно было, как стража – двое юнцов с дубинками, не жалея ног, ходят вокруг хижины. Трусили, что ли?
– Эй… – словно лениво позвал Натабура, – дайте воды хоть!
– Перебьешься! – ответили ему.
– Мы же здесь подохнем! – искренне возмутился Язаки, ударяя пяткой в стену. – Я голоден!
Сверху посыпалась труха, а в воздухе повисла пыль.
– Заткнитесь! – ответили стражники.
– Ну и говнюки, ну и свиньи! – стал злить их Натабура в надежде, что они потеряют голову и полезут драться.
Стражники зашагали быстрее. То ли боялись, то ли еще чего, но отмалчивались, злобно пыхтели и на рожон не лезли.
– Давай копать!.. – Язаки нервно толкал Натабуру в бок.
– Давай, – согласился Натабура.
Он рассчитывал добраться до стражников раньше, чем они поймут происходящее. Подкоп был почти готов. Тем более что энергичный щенок раз за разом расширял его и уже расширил до приличных размеров. И хотя почва была каменистой, понадобилось совсем немного усилий, чтобы человек мог протиснуться в него. Язаки отполз и сказал:
– Фу… уморился…
– Меньше жрать надо, – мимоходом заметил Натабура, оттаскивая в сторону землю и камни.
– Много ты понимаешь! – искренне возмутился Язаки. – Я все время кушать хочу.
– Так ты гаки?! – шутливо воскликнул Натабура.
Язаки обиженно заморгал и попятился, едва не упав. Гаки слыли вечными обжорами, но как при жизни, так и после смерти они не могли насытиться. Язаки испугался: он не хотел превратиться в вечно голодного демона и рыскать по деревням и городам в поисках объедков. Участь похуже, чем стать евнухом.
– Эй! – В дверь ударили что есть силы. – Еду принесли!
Язаки вздрогнул и едва успел прикрыть подкоп – в хижину впорхнула зеленоглазая: "Хи-хи… А вот и я!" И бросила на Натабуру лукавый взгляд. Стражники, конечно, носа не сунули. Ученые, видать, или слишком умные.
При взгляде на зеленоглазую сердце Натабуры сладко забилось и покатилось куда-то в пятки. Он все забыл, волнения и страхи, забыл и о своих зубах, которые опять тихонько ныли. Ему хотелось взять ее за руки и только и делать, что смотреть в ее умопомрачительные глаза. До последнего времени он видел женщин только глазами учителя Акинобу, который не позволял знакомиться с ними, ибо в городах это могло оказаться не совсем безопасно. Обычно он говорил: "Женщины достигают своих целей языком, бусидо – мечом. Знай, что их часто используют в качестве приманки, поэтому никаких женщин ни до, ни после дела". А дела у них были самые разные и не всегда законные. Хотя закон не препятствовал приобретению документов и трактатов на самые различные темы, но эти документы и трактаты стоили больших денег, поэтому их приходилось добывать нелегально. Правда, некоторые темы считались закрытыми – например, о христианстве, или о китайских огненных машинах, или Карты Мира – ты их просто так не найдешь. Но это не особенно волновало учителя Акинобу. Зато выведывание тайн не только боевых школ, но городов и замков столиц и провинций часто заканчивалось стычкой в каком-нибудь закоулке, где пахло мочой и испражнениями и где тебе норовили выпустить кишки одним движением кривого ножа. Совершенно очевидно, что учитель Акинобу ни разу никому не позволил это сделать, хотя убийц подсылали даже в монастырь Курама-деру. Если же они ухитрялись каким-то образом обмануть каппу Мори-нага и он не утаскивал их на дно озера Хиёйн, то учитель Акинобу разделывался с ними еще на пороге храма, распознавая таких людей по ему одному понятным признакам.
– Бежать надо… – улыбнулась зеленоглазая, выкладывая из корзины сыр, хлеб и пузатый влажный кувшин. – Они сегодня вам такое приготовили! Такое!
У нее были длинные мускулистые ноги бегуньи и такие же сильные руки, а рыжие волосы отливали медью. Кусочки шкуры едва прикрывали ее тело. На шее красовались яркие разноцветные бусы, а в рыжих волосах виднелась красная роза – цветок обольщения. "Нет, я не останусь, – лихорадочно соображал Натабура, – ни за что! Даже ради нее".
– Куда бежать-то?! – очнулся он, с трудом отводя от девушки взгляд, – зеленоглазая Амида, помоги, не дай влюбиться!
У него голова шла кругом. Ее глаза излучали божественную силу, а талия с гладкой кожей казалась недоступной, как заснеженные горы над долиной. Он хотел сказать что-то важное, но не находил слов. Нужны ли они в данный момент, он не понимал, а только испытывал огромную нежность – то, чего был лишен в детстве. Сам не ведая того, он нуждался в любви, но не знал, что это такое. Вот единственное, чему учитель Акинобу не мог его обучить.
– Надо найти Горную Старуху, – горячо зашептала девушка, доверительно наклоняясь к Натабуре. Его словно ударили по затылку, а виски запульсировали так, что стало больно. – Она одна знает, что делать!
Он закрыл глаза и подался к ней – будь что будет. Проклятый Язаки бесцеремонно влез в разговор:
– А как ее найти? – Так набил себе рот, что едва ворочал языком, и с первого раза его нельзя было понять.
"Ну да, – подумал Натабура, немного успокаиваясь, – как? Мы же заперты!" Нет, зеленоглазая действовала на него отупляюще. Она обладала пэго – способностью покорять мужчин. "Раньше за собой я такого не замечал, ибо в присутствии учителя Акинобу мои фантазии о женщинах ограничивались реальностью. Пусть зеленоглазая будет пэго. Пусть будет божественна, как роса на цветке, подобна утреннему туману – мне уже все равно", – со сладким замиранием в сердце думал он.
Зеленоглазая принесла в плошке медвежьего и барсучьего жира. Намазала руку Натабуре и крепко замотала тряпицей. Пока она все это проделывала, он сидел с закрытыми глазами, чтобы не выдать своих чувств.
– Потерпи… – И конечно, она ничего не понимала или делала вид, что не понимает. – Не успеет миновать один дзиккан, как припухлость спадет. А пока все тихо, я к Старухе схожу. Здесь недалеко. А вы ждите.
И вышла, нет выпорхнула – по крайней мере, так показалось Натабуре. Мелькнули лишь знакомые пятки.
После нее в хижине остался сладкий запах, очень похожий на запах щенка. Язаки оказался коварней: пока суть да дело, пока Натабура вздыхал, мялся и страдал, он умудрился сожрать весь сыр и беззастенчиво принялся за хлеб. Натабура отобрал свою долю, откупорил кувшин и обнаружил густое, как соевое масло, ячменное чанго. Молодец зеленоглазая! И сколько Язаки ни просил, оставил ему в награду за жадность всего лишь два глотка.
– И то много… – произнес он задумчиво, игнорируя нытье Язаки, хотя понимал, что его друг так же мало отвечает за себя, как и щенок. Тот на зависть Язаки получил от Натабуры здоровенную горбушку и, мотнув хвостом, вспорхнул подальше от греха на балку под крышу. Уселся там, обхватил добычу передними лапами и принялся грызть, поглядывая на Язаки блестящими глазами, явно воспринимая его как конкурента в борьбе за еду.
– Чего делать-то будем? – спросил Язаки, обследуя стол на предмет крошек и с жадностью поглядывая, как щенок уничтожает горбушку. Если бы не Натабура, он бы беззастенчиво отобрал ее у щенка и запихнул в свое бездонное брюхо.
– Хоп… Ждать… – философски кивнул в потолок Натабура, с тоской думая о зеленоглазой. – Больше делать нечего.
От пива и еды его непреодолимо клонило в сон.
Вначале Натабура еще ощущал, как над ним копошится щенок, роняя крошки на лежак. За дверью ходили неутомимые стражники. Невдалеке голосил петух. Шумела далекая река, и ветер качал сосны. Потом все завертелось, пропало, и Натабуре приснилась зеленоглазая – как будто она рассказывает, как именно устроить побег. Он даже не знал, как ее зовут, но во сне у нее оказалось очень хорошее имя. Только он это имя тут же забыл. Потом вспомнил и снова забыл. И если бы не щенок, снова бы вспомнил. Щенок слетел вниз и, косясь на Язаки, по-деловому забрался под бок Натабуре, свернулся и, глубоко вздохнув, спокойно уснул. Натабура, приоткрыв глаза, наблюдал за ними.
– У-у-у… гад… – погрозил Язаки. – Попадешься мне…
Самое время было убираться – жратвы больше нет и не предвидится, девчонка все равно не придет, а если даже и явится, хуже не будет, возьмем с собой. Будет обеды готовить. Ёми заняты погребением. Стражников только двое. Щенка съедим по дороге. Надо двигать. И беззастенчиво растолкал Натабуру:
– Вставай!
– Пора? – удивился Натабура, поднимаясь легко и ровно. Кусанаги почему-то находился уже в правой руке, которая совершенно не болела. Годзука от радости мурлыкал. Можно было пускаться в путь и совершать подвиги.
Щенок, что удивительно, даже не проснулся, развалился во всю длину – черный-черный, только рыжие брови, два рыжих симметричных пятна на груди да такого же цвета брюхо. Афра, решил Натабура. Точно – Афра. У Платона есть такая страна – Африка. Афра! Пусть! Пусть будет по Платону – Афра!
– Пора!
Они энергично принялись копать. При этом стражники, как ни странно, притопали и даже стали помогать добрым советом, чем страшно удивляли Натабуру до тех пор, пока он не полез в подкоп и не застрял в нем. Застрял же он потому, что увидел у себя под носом чьи-то грязные волосатые ноги и криво скроенные штаны. А когда посмотрел вверх, то понял, что принадлежат они не кому-нибудь, а самому вождю Хан-горо, рядом с которым стоит Кобо-дайси, все в том же допотопном китайском панцире кэйко и с яри в руках.
– Во как?! – удивленно произнес вождь. Челюсть у него отвисла, а глаза поглупели. – Привет!
– Привет, сейса, – вежливо ответил Натабура, чувствуя, как Язаки предпринимает воистину титанические усилия, чтобы пропихнуть его вперед. К нему, надо думать, присоединился Афра – что-то острое вцепилось в пятку, да так больно, что Натабура брыкнул ногой, но боль не исчезла. "Противный щенок, – успел подумать он. – Кими мо, ками дзо!"
Вождь Хан-горо стоял с медузьим лицом и ничего не говорил. А Кобо-дайси крякнул от удовольствия:
– Прощай! – И замахнулся что есть силы.
Если в жизни бывают чудеса, то они не столь редки. По крайней мере, в Нихон.
Натабура зажмурился. Прошло мгновение, еще одно и еще, и его поразила тишина – не удар, который неизбежно должен был последовать, а именно тишина – словно на деревню накинули ватное одеяло. Даже белая Нангапарбата затаила дыхание. Впрочем, смерть была бы мгновенной, потому что Натабура уклониться не мог, а Кобо-дайси, мстя за Такаудзи и Антоку, целился точно в голову. К тому же стражники, видя бедственное положение пленника, тоже решили приложиться, но их дубины застыли точно так же, как и яри.
Натабура выскочил из подкопа, как пробка из кувшина, вытащив за собой Афра, который, как пиявка, вцепился в правую ногу, и страшно удивился. Все вокруг оказалось замерзшим: и вождь Хан-горо, и Кобо-дайси, и даже его яри, которое странным образом застыло в воздухе лезвием вниз, не говоря уже о дубинах ретивых стражников. Их налитые кровью глаза безучастно взирали на мир. Трудно было понять, видят они что-либо или нет. – Хоп!!! Уродский нэко! – Натабура с размаху пнул Кобо-дайси в задницу. – Хитрая лиса! Кими мо, ками дзо!
Афра отлетел в ближайшую крапиву и выбрался оттуда страшно довольный, воспринимая происходящее как самую увлекательную игру. Очертя голову ринулся в драку.
Его взрослые собратья – крылатые тэнгу – валялись тут же под забором – то ли спали, то ли просто не реагировали на шум.