- А прадед ваш, герои, кто был?
- Персей! - гордо ответили братья в один голос.
- А отцом Персея кто был?
- Зевс-Громовержец, - тоном тише произнесли близнецы. - Кронид.
- Так ведь и я Кронид! И Зевс - мой сводный брат, а заодно отец вот этого… - Хирон указал на приосанившегося Гермия ("Вот этого?!" - недоверчиво ахнул Ификл, Алкид же просто показал Пустышке язык). - Так что независимо от того, герои, кого вы считаете своим отцом…
- Наш папа - Амфитрион!
- Хорошо, Амфитрион, я же не спорю, - еле заметно усмехнулся кентавр. - Но в любом случае мы родственники. Хотите вы этого или нет.
Близнецы переглянулись.
- Ну ты - еще ладно, - милостиво разрешил Алкид Хирону считаться их родственником. - А вот этот…
- Нет у нас таких родственников, чтобы маленьких обижали! - базапелляционно закончил за брата Ификл. - Да и вообще - какой из него Гермес?! Грязнуля и прохиндей! И этот… как его? Ну, этот…
Гермий чуть не подпрыгнул, когда Ификл вспомнил наконец нужное слово - которое однажды подслушал у выпившего Автолика и потом повторил при маме, за что был нещадно порот Амфитрионом.
- Лукавый, покажи им, - еле сдержавшись, чтоб не рассмеяться, Хирон впервые назвал Гермия Лукавым.
И уставившиеся во все глаза на Пустышку близнецы увидели.
Они увидели, как сами собой исчезают грязные пятна с некогда нарядного хитона Гермия-Пустышки, как измятая ткань высыхает и разглаживается, быстро приобретая первозданный вид; а дырок теперь не нашел бы в ней и самый дотошный свидетель.
Они увидели, как неизменные, не знающие сносу Таларии сами обуваются на Пустышкины ноги, трепеща призрачными крылышками, сливающимися в туманные полукружья; увидели, как их приятель-неприятель, смеясь, взлетает на локоть над полом и, вольно взмахнув руками, покидает пещеру. Снаружи Гермий проделал в воздухе несколько замысловатых фигур, и, когда он опустился, в руке Лукавого шипели две змеи, обвивающие невесть откуда взявшийся жезл-кадуцей - всем известный атрибут бога Гермеса, покровителя атлетов, путников, торговцев и воров.
Гермий рассеянно щелкнул змей по носу - и те исчезли вместе с жезлом.
- Достаточно? - осведомился Лукавый, подмигивая кентавру. - Или еще полетать?
- Ну вот, а мы еще жертвы тебе приносили, - непонятно почему обиделся Ификл.
- А он маленьких обижает! - добавил Алкид.
Тут ему в голову пришла какая-то мысль, и глаза мальчишки подозрительно заблестели.
- Вот вернемся домой - я твой жертвенник поломаю! - пообещал он опешившему Гермию. - Или лучше…
- Лучше навоза на него насыплем! - подхватил Ификл. - И подожжем… Пусть ест!
Много чего было бы обещано Гермию сейчас - но близнецов прервал неудержимый, наконец прорвавшийся наружу смех Хирона, чем-то похожий на лошадиное ржание. Кентавр хохотал от души, сотрясаясь всем своим могучим телом и схватившись руками за живот (человеческий, потому что до лошадиного руки не доставали).
Близнецы умолкли на полуслове, с недоумением глядя на хохочущего Хирона, Гермий не выдержал и тоже прыснул; не прошло и минуты, как к нему присоединились братья - и вскоре изумленные нимфы и сатиры Пелиона могли наблюдать всю четверку, буквально корчившуюся от смеха у входа в пещеру Хирона: мудрый кентавр, юноша-бог и двое смертных мальчишек - будущих героев Эллады.
14
- Ну что, мир? - осведомился Гермий, когда все устали смеяться и теперь без сил валялись на траве у входа в пещеру.
- Мир, - вяло махнул рукой Алкид.
- Мир, - согласился Ификл.
- Мир - это правильно, - поддержал Хирон. - И сейчас, когда все отсмеялись и помирились, - у меня есть к вам, герои, пара вопросов.
- Ну? - одновременно повернулись к кентавру близнецы, разом забыв про усталость.
- Не "ну", а "каких", хотели вы сказать, - как бы невзначай заметил Хирон, чем сильно смутил мальчишек. - Первый вопрос к тебе, Алкид. Извини, что приходится возвращаться к неприятному, но - надо. Ты уже почти взрослый, ты поймешь.
- Я понимаю, - солидно кивнул Алкид, хотя по его виду было ясно, что он ничего не понял. - Надо - значит, надо.
- Так вот, Алкид… ты помнишь хоть что-нибудь из того, что делаешь во время приступов?
Алкид честно попытался что-либо вспомнить, на лбу мальчика проступили упрямые складки, но в конце концов он отрицательно помотал головой.
- Не вспоминается, дядя Хирон. Помню, как с Пустыш… с Гермесом о Миртиле говорили, а потом раз - и мы уже здесь, я лежу, а Ификл с камнем против Гермеса стоит. Все.
- Ну а что ты чувствовал в это время? Не помнишь - ладно, но хоть что-то… может быть, перед тем, как потерять сознание…
Алкид вздрогнул и затравленно огляделся, словно боясь, что Пелион сейчас исчезнет и он опять останется один на один с безумием.
- Не знаю, - медленно протянул он. - Вроде я куда-то проваливаюсь, глубоко-глубоко, а вокруг темень, ничего не видно, и гудит все… кто-то меня держит, за руки хватает, сам весь скользкий и плесенью пахнет, а я вырываюсь, вырываюсь… и вырываюсь. Потом мне говорят, что я опять дрался или ломал что-то, а я ничегошеньки не помню. Слушай, Пустыш… Гермес ("Да называй меня как хочешь!" - отмахнулся Гермий), раз ты бог - объясни, что это со мной? Или лучше - вылечи меня… пожалуйста. Что тебе стоит?
Столько сдержанной боли прозвучало в этой просьбе, что Лукавый не выдержал и отвернулся, еле слышно помянув Тартар такими словами, которые может произнести только бог и только сгоряча.
- Не трогайте его, - Ификл положил руку на колено брата и неприязненно посмотрел на кентавра. - Видите же, он не помнит ничего… лучше меня спрашивайте. Они - которые скользкие и плесенью пахнут - они тоже меня спрашивают. Только я им не отвечаю, кто я, а они тогда зовут Алкида и хотят, чтобы он был с ними. Чтоб тоже - скользкий… и чтоб помог им откуда-то выбраться. Тогда Алкид кричит и начинает на всех бросаться, а потом ничего не помнит.
Ификл глянул на Хирона сухими горячечными глазами.
- А я держу Алкида, - почти беззвучно прошептал мальчик. - Я его держу, а он вырывается… и те, что его зовут, - тоже вырываются… а я держу. Потому что иначе Алкид будет с ними, а я хочу, чтобы он был со мной.
- А кто эти "они"? - спросил Алкид.
- Они… - Гермий немного помолчал, раздумывая. - Они очень старые, мальчики, очень-очень, и потому… непонятные. Их действительно заперли, но не в этом дело, а в том, что они - не такие, как вы. Они даже не такие, как мы.
- Сейчас уже не такие, - двусмысленно подтвердил Хирон. - Так что, Ификл, держи брата крепче, когда они его зовут. Иначе может случиться беда.
- Знаю, - глухо отозвался Ификл.
- И последний вопрос, - Хирон повел плечами, как сильно усталый человек или очень усталый кентавр, знающий, что отдыхать ему в ближайшее время не придется. - К тебе, Ификл. Что чувствовал ты, когда кидал в Гермия камни? И потом, когда твой брат пришел в себя?
- Я тогда очень злой на Пустышку был, - насупился Ификл. - Друг, называется!.. Я ж не знал, что он бог. А хоть бы и знал! Я тогда любого мог убить - бог не бог… Ты же, Пустышка, не спрашивал, кто мы, когда собирался меня… Алкида… нас… Ну, я уже говорил! А потом я понял, что Алкид очнулся, и так обрадовался, что камень тот запросто поднял! Ну, тут Хирон вмешался… и все.
Гермий и Хирон обменялись взглядами.
Во всяком случае, близнецам показалось, что это был всего лишь короткий, почти незаметный обмен взглядами - потому что Гермий слабо прищелкнул пальцами, еле слышно зашипели невидимые змеи с жезла-кадуцея, и многое, очень многое осталось для близнецов загадкой, пройдя мимо их сознания…
15
- Хирон, я понял! - и теперь не удивляюсь, почему не понимал этого раньше. Мы все были слепы и глухи; не Тартар - любой, в кого ни ткни, виновен в происходящем… и первым из виновных стал мой отец, когда объявил Семье: "Сын Алкмены будет Мусорщиком-Одиночкой, героем, равным богам и не нуждающимся в их помощи; а в конце своей жизни он получит бессмертие и взойдет на Олимп!" Хирон, Зевс сказал, а Семья поверила! Радуясь, ссорясь, обсуждая, строя козни Амфитриону и пытаясь убить Алкмену - мы верили в слова Зевса, и значит, верили в Мусорщика-Одиночку!.. А следом за нами уверовали люди. Ни в одного из богов не верили до его рождения; герою-человеку приходилось сперва доказывать, что он - герой. И то не верили… Полидект издевался над Персеем, уже убившим Медузу; Беллерофонт сокрушил Химеру, разгромил воинственных солимов, устоял против амазонок - но Иобат-ликиец упрямо пытался отправить Беллерофонта в Аид. Здесь же…
- Говори, Гермий.
- Здесь же вся Эллада снизу доверху, от Тартара до Олимпа, знала: рождается великий герой! Всеобщая надежда! И мы получили, что хотели, - героя, равного богам! Еще бы не равного, если Крон-Павший верит в него, Зевс-Олимпиец верит, Амфитрион верит, я верю… и все мы еще во чреве Алкмены превращали младенца в героя. А герой, Мусорщик, должен уметь одно - убивать. Защищать своих и убивать чужих. Алкид еще маленький, убивать не научился, зато научился драться. Амфитрион учил, Автолик учил, Кастор учил, великовозрастные обормоты в палестре учили; я сам учил - не по правилам… Вот он и дерется. Во время человеческого жертвоприношения Павшие из Тартара прорываются в сознание этого ребенка, и разум Алкида не выдерживает - безумец, он делает то, чем всегда отвечал на обиду. Он дерется, не различая своих и чужих! А когда он вырастет - он, герой-безумец, в этот миг будет убивать всех, кто рядом, будь ты смертный, титан, бог или чудовище. Герой, равный богам, чья душа превращается в рвущийся на свободу Тартар, а разум отказывается ему служить, - такого Мусорщика никто не остановит, кроме…
- Говори, Гермий.
- Кроме его брата Ификла. Слишком многим нужен великий герой Алкид, но никому, кроме самого Алкида, не нужен Ификл. Это не два брата, Хирон, не два разных человека - это единое существо! Алкид и Ификл - особенно во время приступов - это чувства и разум, кони и возница, сила и… сила. Не зря мы вечно путаем детей, Хирон! Без Ификла Алкид будет подобен безумной упряжке, взбесившемуся зверю, вулкану, время от времени вспыхивающему и испепеляющему все вокруг. Необузданность Тартара станет хлестать из него, жажда освобождения и мести, буйство прорвавшихся стихий - разум Алкида, подобно языку пламени в ливень, с детства привык гаснуть в подобных случаях! - и лишь Ификл сможет противопоставить силе разрушения силу сдерживания, ненависти Павших - свою ненависть к ним, мучителям брата; только Ификл сможет отделить истинного Алкида от Алкида-безумца, только вдвоем братья уравновесят весы. Только Ификл способен удержать Алкида, не убивая; только "Я" может обуздать само себя.
- Говори, Гермий. Я слушаю.
- Но равновесие не нужно ни Павшим, ни Семье. Им нужен герой. Значит, никто не должен задумываться о том, что братьев двое; никто не должен сравнивать Алкида с Ификлом. Сын Зевса должен затмить сына Амфитриона - короче, герой должен быть один. Пусть Семья забудет про Ификла, а Павшие - так и не узнают. Пусть люди называют Ификла просто братом великого героя. Мальчики неотличимы друг от друга - отныне кто бы из них ни победил на состязаниях или в единоборстве и кто бы потом ни совершил подвиг, - он будет называться Алкидом. Ификл же уйдет в тень. Да, реальному Ификлу придется нелегко, но ради Алкида он обязан согласиться. Разуму привычно подавлять чувства… А Ификл - это разум. Они, эти двое, сегодня впервые осознали себя Одним, единым целым; сегодня, Хирон, на Пелионе родился великий герой, который не побоялся поднять руку на бога, которому было все равно, кто перед ним; сегодня родился герой, равный богам.
- Да, Гермий. Ты - повитуха Мусорщика-Одиночки.
- Но дети есть дети, Хирон, а жизнь продолжается! И сегодняшний приступ был у Алкида не последним - так что незачем кричать о том, что мы знаем, на весь белый свет!
- Да, Гермий. Безумие Алкида - дело рук ревнивой Геры; так считают все, и… да будет так! Пусть Павшие пребывают в уверенности, что все вершится согласно их замыслам. Люди говорят, что будущее - у богов на коленях, но я не знаю этих богов. Может быть, ты знаком с ними, Гермий?
- И я не знаю их, Хирон. Мне просто не хочется видеть будущее на коленях.
16
- …Хорошо, мы поняли, - угрюмо ответили близнецы. - Как мы кого побили - значит, Алкид побил. Как нас кто побил - значит, Ификла побили. Диск дальше кинул - Алкид…
- Мамину вазу разбил - тоже Алкид, - совершенно серьезно добавил один из братьев, и Гермий с Хироном так и не поняли который. Хирон для себя решил, что это был Алкид, а Гермий - что это Ификл.
- Ой, а дома-то нас небось ищут! - спохватились вдруг братья. - Влетит теперь… обоим. Слушай, Пустышка: кто из нас Алкид - тот, кому больше всыплют, или кому меньше?
- Всыплют поровну, - утешил Гермий, улыбаясь. - Но не сегодня! Об этом я позабочусь! Никто и не заметит, что вас не было… Бог я или не бог?!
- Значит, точно выпорют! - шепнул Алкид брату, но того в данный момент мало занимала божественность Гермия.
- Пустышка, а ты… ну, после всего этого… будешь нас учить драться не по правилам?
Алкид тоже вопросительно уставился на Лукавого - видимо, это существенно волновало обоих близнецов.
- Буду, буду, - заверил братьев Гермий.
- Похоже, и мне придется вас кое-чему поучить, - задумчиво протянул Хирон.
- Чему? - в один голос спросили братья. - У нас копыт нет; мы так, как ты, драться не сможем.
- И не надо. Драться вас и без меня научат. Я буду учить вас думать.
- Не по правилам?
- Не по правилам, - без тени усмешки ответил кентавр.
Стасим III
Строфа
Тьма.
Подсвеченный сполохами багровый сумрак.
Вечный, как само время, мерный рокот реки.
Два смутных силуэта, две тени… нет, теням здесь не место - они должны быть ниже, много ниже…
- Ты расскажешь мне о Тартаре и Павших? Да, дядя? Только правду - а не то, что обычно говорят в Семье моему поколению.
- О Тартаре и Павших? - собеседник явно удивлен. - С каких пор, Лукавый, ты стал этим интересоваться?
- Я первым задал вопрос, дядя. Ты не ответил.
- Отвечу. Но с одним условием - взамен ты расскажешь мне о причине твоего интереса к Тартару.
- Хорошо. Итак, Тартар. Семья часто произносит это слово - грозя, клянясь и проклиная, - но что это на самом деле?!
- Я буду честен с тобой, Гермий. Я не знаю. И никто из Семьи не знает. Разве что…
- Разве что?..
- Разве что Первенцы. Я имею в виду Сторуких.
- Так почему бы не спросить их?
- Спросить? - странное веселье звучит в голосе Подземного Владыки. - Что ж, попробуй. И если они не ответят - не обижайся. Скорее всего они просто не заметят тебя… даже если ты будешь кричать во весь голос, топать ногами и бросать в них камни. Ты видел когда-нибудь Сторуких?
- Нет.
- Тебе повезло, Гермий. Я видел. И не хотел бы увидеть их снова. Мне не нравится чувствовать себя пылинкой, глядящей на вихрь. Гекатонхейры, Первенцы Земли-Геи и Неба-Урана - это мощь. Первозданная, беспредельная мощь, суть нашего мироздания, соль Земли… Все, что запомнилось от нашей встречи, - ощущение гигантской, невыразимой мощи, не нуждающейся ни в чем, даже в проявлении самой себя. Бриарей, Гий и Котт, Сторукие, гекатонхейры, Первенцы - что для них власть, слава, обида, гнев?..
- Что?
- Ничего. Меньше чем ничего. Ты думаешь, это Уран, а позже - Крон заточили Сторуких в Тартар? Смешно! Первенцы, три опоры мироздания, - везде у себя дома. Даже в Тартаре! Они просто позволили самонадеянному Урану, а потом и Крону, переместить себя так далеко, как те только смогли! Вот это место и назвали Тартаром. Говорят, там нет времени и пространства, воздуха и тверди, воды и пламени, тьмы и света: там нет даже изначального Хаоса - Нигде, Ничто и Никогда. Впрочем, это слухи. И сейчас в Тартаре есть нечто. Это Павшие. Я ответил на твой вопрос, Лукавый?
- Отчасти. Скажи-ка, дядя, - ведь недаром ты утверждаешь, что Сторукие неизмеримо сильнее всех и все наши войны им кажутся муравьиной возней, - тогда почему гекатонхейры вмешались в Титаномахию, приняв сторону Семьи?!
- Это уже второй вопрос, Лукавый. Скажи я - Сторукие вмешались из-за Чужаков, которые уже тогда звали себя Павшими, - ты ведь не угомонишься, да?
- Чужаки? Я слышал о них от Хирона… Но ты прав, дядя, - такой ответ меня не удовлетворит.
- Тогда начнем с самого начала. Нет, не с сотворения мира - тогда меня еще не было, - а с явления Павших. Впрочем, тогда меня тоже еще не было…