- Ты случайно не из-за этих дурацких табунов приехал? - поинтересовался Алкид, чтобы хоть что-то сказать, и понимая, что говорит глупости. - А то Эврит дымит на весь мир: Геракл-вор, Геракл-разбойник, Иолу не получил, так коней угнал…
Ифит-лучник не ответил.
Ветер побитой собакой подполз к его сандалиям и заскулил, кружась волчком.
- Мой отец собирался убить тебя, - слова срывались с растрескавшихся губ ойхаллийца словно помимо воли. - Я видел лук… я видел… я знаю. Он нарочно злил тебя, Алкид.
- Да, - Алкид отвернулся, не в силах глядеть на бывшего учителя. - Ты прав. Но то, что замышлял твой отец, гораздо хуже, чем просто из ревности застрелить обозленного Геракла.
- Что может быть хуже?
- Смерть многих невинных.
- Неужели мой отец…
- Нет. Их убил бы я. В припадке безумия.
- Безумия?! Но Гера…
- Гера ни при чем.
Алкид чувствовал, что его несет, что он не сможет остановиться, пока не разделит с кем-нибудь тяжкий груз, лежащий на душе…
И он замолчал лишь тогда, когда рассказал стоящему перед ним человеку все.
- Вот, значит, как, - пробормотал ойхаллиец, и выжатого как тряпка Алкида передернуло от этого надтреснутого голоса. - Да, сейчас я понимаю, что имел в виду мой отец, когда в разговоре с Авгием обронил фразу: "Геракл - это неудавшаяся попытка. Теперь мы знаем, какими должны быть Гиганты: неуязвимые для богов и бессильные против нас". Извини, Алкид, но для Одержимых и Павших ты и впрямь "неудавшаяся попытка"; возможно, что и для Олимпийцев - тоже. Поэтому я и пришел к тебе - просить, чтобы ты остановил их.
- Кого - "их", учитель? Салмонеевых братьев? Павших? Олимпийцев? Кого?!
- Нет. Останови Гигантов. Наших… наших детей.
- Ваших детей?! - Алкид решил, что ослышался.
- Наших детей, - тихо повторил ойхаллиец, подняв на Алкида слезящиеся глаза, полные нечеловеческого страдания. - Моих, Авгиевой сестры Молионы, Нестора, сына Нелея Пилосского, Подарга, сына Лаомедонта, Филея Авгиада и других… А также, - Ифит сглотнул, и острый кадык судорожно дернулся, словно кусок застрявшего в горле яблока, - а также сестер Горгон, Сфено и Эвриалы, убитого тобой Трехтелого Гериона, его отца Хрисаора Золотой Лук и прочих потомков Павших и древних титанов, о которых люди предпочли забыть.
- Вы, - изумление мешало Алкиду говорить, - вы… решились?!
- А кто нас спрашивал?! - хрипло выкрикнул Ифит. - Никто… не спрашивал… никто! Наши отцы просто втолкнули нас в Дромосы ("Ты знаешь, что это такое?" - "Знаю", - кивнул Алкид) и захлопнули дверь за нашими спинами! А сами мы не умели их открывать… да и сейчас не очень-то умеем. Вот так, Геракл, глупые дети хитроумных отцов оказались на Флегрейских полях…
- А… те? Горгоны, Герион… другие? Их что, тоже втолкнули?!
- Нет. Их убедили. Убедили в необходимости продолжения рода, в необходимости притока свежей крови, как это делают Олимпийцы. Ведь их дети друг от друга рождались чудовищами, с сознанием и повадками Зверя: запугать до смерти какую-нибудь Лерну или Немею, добиться человеческих жертвоприношений и осесть в смрадном логове, пока не придет…
- Какой-нибудь Мусорщик, - жестко закончил Алкид без боли или иронии; просто подводя черту.
- Какой-нибудь Геракл, - отрезал Ифит, и что-то в его голосе, в отвердевшем лице, в холодном прищуре напомнило о былом. - Потому что боги выжидают, Геракл приходит сам, Зверь охотится или спит, а мы, сыновья и младшие родичи Одержимых… о небо, нас просто использовали! Как племенной скот, тупую, бездушную скотину, годную лишь на одно - размножаться!
Воспрянувший ветер комкал сказанное Ифитом в горсти, рвал в клочья и обрывками швырял в Алкида.
- Страшно… поначалу это было страшно. Многие не выдерживали; четыре женщины умерли родами. Молиона повредилась рассудком, родив от Трехтелого двух сросшихся идиотов, чуть не разорвавших ей чрево, - но детей не отдала, кричала, кусалась… сейчас они в Элиде, у Авгия. Полиба-лаконца милашка Сфено просто разорвала, не удержавшись в миг оргазма! Мне повезло: Попрыгунья, ее сестра, оказалась сдержанней… Позже к нам прислали еще людей, в том числе и мою сестру Иолу. Я пытался…
- Иолу?!
- Да. Но отец почти сразу забрал ее, сообразив, что она не вынесет… впрочем, того, что Иола успела увидеть, ей хватило - с тех пор она перестала разговаривать и испытывать боль.
Алкид вспомнил Иолу-невесту: леопарды, кровь, крик - и сгусток ледяного, нечеловеческого равнодушия на носилках.
- Четыре года, - почти беззвучно бормотал Ифит, - четыре с лишним… человек - странное существо! Он способен привыкнуть ко всему, привыкнуть, притерпеться… нас даже начало тянуть друг к другу, возникли какие-то болезненные привязанности… мы даже ревновали! Я думал, что начинаю понимать их, потомков титанов, не ставших чудовищами, но и переставших быть чудом!.. так, эхо, отзвук былого величия. Они одиноки, Алкид, безмерно, невероятно одиноки на забывшей их Гее. "Лучше уж Тартар", - сказала однажды мне Сфено. И была права. Уйдя от мира живой жизни и не превратившись в беспамятные тени, они живут как в полусне, отгородившись в своих замкнутых мирках от всего, погрузившись в иллюзии и воспоминания… Встреча с нами была для них не меньшим потрясением, чем для нас - с ними; вот почему позднее Герион предпочел погибнуть, но не пустить тебя к одному из Флегрейских Дромосов.
- Что ж он мне сразу-то не сказал?! - растерянно пожал плечами Алкид.
- Сказал? Тебе?! Для них Геракл - кровавый призрак, ужас бессонных ночей, убийца-герой, живая молния Зевса! А на Флеграх к тому времени дети не только рождались, но и выживали! Необычные, в чем-то ущербные - но дети! Наши дети! - хотя их почти сразу отбирали Одержимые, воспитывая отдельно…
Кажется, ойхаллиец плакал.
Вдруг он качнулся к Алкиду и обеими руками вцепился в фарос собеседника, сломав серебряную фибулу в виде эмалевой бабочки.
- Они убили их! - истерически выкрикнул Ифит, брызжа слюной. - Убили! Они принесли их в жертву! Они…
- В жертву? Кто - они?! Кого - их?! - холодея, прошептал Алкид, незаметно стараясь отвести возбужденного ойхаллийца от края стены.
Ответа он не услышал.
Лишь странные слова неожиданно возникли в сознании: "Я, Аполлон-Тюрайос…" - и над Тиринфом запахло плесенью.
13
- Прими гостя, мудрый Автолик, - негромко произнес Иолай, стоя на пороге мегарона, куда его проводил молчаливый крепыш-слуга, и ничего не видя после яркого солнечного света.
- А почему ты не говоришь мне "радуйся", друг мой Амфитрион? - донесся от холодного очага насмешливый старческий голос. - Или ты полагаешь, что я слишком дряхл, чтобы радоваться?
Глаза мало-помалу привыкли к сумраку, и Иолаю наконец-то удалось разглядеть ложе больного, рядом с которым на крепком буковом табурете сидел… Гермий.
- Он знает, - негромко бросил юноша-бог. - Я ему рассказал. Как раз перед твоим приходом.
И Иолай понял, что Автолик умирает.
Дело было даже не в том, что старый друг уже давно перевалил через шестидесятилетний рубеж, что голова его облысела, лицо исполосовали морщины, а и без того грузное тело бывшего борца стало откровенно жирным и неподъемным.
Дело было не в этом.
- Извини, что не встаю, - знакомо ухмыльнулся Автолик. - Вот, отец говорит, что перед смертью вставать вредно… и недостойно. Да и кто он такой, этот Танат, если ему наш мальчик бока намял?! Встречусь с Железносердым, припугну Гераклом - глядишь, и вернусь…
- Вернешься. - Юный отец сидел над умирающим сыном. - Вернешься. С Владыкой все оговорено.
Иолай невольно скрипнул зубами.
Он хорошо помнил свое собственное возвращение.
И знал, что у дочери Автолика, острой на язык Антиклеи, и Лаэрта, басилея с острова Итака, несколько лет назад родился сын. Лаэрт назвал мальчика Одиссеем, что значит "Сердящий богов", потому что кого боги хотят наказать, того они лишают рассудка - короче, мальчик родился умственно неполноценным.
Иолаю не надо было объяснять, что это могло значить для умирающего Автолика.
- Мы еще встретимся? - Иолай не рассчитывал на ответ.
- Нет, - отрезал Гермий. - Дядя Аид на этот раз даже мне не говорит, что задумал. Так что ни к чему вам встречаться.
Помолчали.
- А мне Ифит-ойхаллиец на днях лук подарил, - ни с того ни с сего заявил Автолик. - Как выкуп за табуны, которые Геракл у его отца украл. Ну, я об этом, понятное дело, не знаю, не ведаю - но обещал разобраться. И разберусь. Если не помру раньше.
"Ах ты, старый плут, - удовлетворенно усмехнулся Иолай, садясь на свободный табурет. - Даже не скрываешь, что табуны - твоих людей работа! Нет уж, Лукавый, тут ты погорячился… чтобы покойный Амфитрион с покойным Автоликом не встретились?! Не по Ифитову луку узнаю, так по характеру… Неужто такие люди, как мы, часто рождаются?!"
- Значит, табуны вернутся к Эвриту? - весело спросил он.
- Вряд ли, - хмыкнул Гермий. - У меня недавно братец старшенький гостил, Аполлончик… все Эвритом интересовался. Ну, я ему кое-что и рассказал: про Миртила-фиванца, и все такое-прочее… Так что, думаю, возвращать табуны будет некому. Или - уже некому.
- Но ведь Эврит - Одержимый! - вскочил Иолай.
- Правильно. Вот пусть и валит в Эреб, на задушевную беседу с дядей Аидом.
- Но тень Эврита добровольно не пойдет в Аид! Ты что, не помнишь, как уходила Галинтиада и другие Одержимые?! Или Аполлон тоже Психопомп-Душеводитель, как и ты, Гермий?!
- Тартар в Эреба мрак! - Гермий изменился в лице. - Как я сам не сообразил!
Но кинуться к выходу Лукавый не успел.
В полутьме мегарона еле слышно прозвучало:
- Я, Аполлон-Тюрайос…
14
- Радуйся, ученик! Я, Аполлон-Тюрайос, пришел открыть для тебя последние двери смертных - врата в Аид!
Эврит Ойхаллийский резко обернулся.
Позади него, за белой балюстрадой террасы, зияла пропасть; перед ним стоял тот, кто тайно наблюдал за близнецами в Оропской гавани, кто разговаривал с обломками лука во внешнем дворе, когда Геракл покидал негостеприимную Эвбею, - перед Эвритом стояли волк и дельфин, лавр и пальма, стрела и кифара, Дельфы и Дидимы, обещавшие Совету Семьи в течение полугода следить за свободным Гераклом.
И в беспощадных глазах Аполлона ясно читался приговор.
- Мой брат Гермий сказал мне, что ты любишь приносить человеческие жертвы Гераклу, - сухо добавил бог, и сверкающая стрела легла на тетиву лука. - Что ж… Внемлите, Крониды на Олимпе и Павшие в Тартаре: я, Феб-Аполлон, Олимпиец, приношу басилея Эврита, своего ученика, Одержимого, в жертву сыну Зевса Гераклу! Да будет так!
Огненный луч сорвался с тетивы.
…Нет, Алкид не видел всего этого. Просто ветер вдруг рассмеялся ему в лицо, запорошив глаза пылью, пахнущей заплесневелой сыростью земляного погреба; просто безумие почти сорокалетнего Геракла было иным, чем прошлое безумие Алкида из Фив; горящий светлым пламенем взгляд гневного бога на миг возник из ничего, заслонив собой зубчатые башни Тиринфа, и еле различимые слова "Я, Феб-Аполлон, Олимпиец…" слились в золотую стрелу, ринувшуюся на Алкида, - ничего не понимая, он попятился, пытаясь схватить руками вспышку смерти, сослепу налетел на что-то мягкое, услышал глухой вскрик и рухнул в бездну, гудящую медным гулом…
Тень Эврита Ойхаллийского стояла у перил и смотрела в пропасть - туда, где на камнях жалко скорчилось исковерканное тело басилея.
- Вот, значит, как это бывает… - тихо сказала тень и во второй раз обернулась к богу.
- Убирайся в Аид! - презрительно усмехнулся Аполлон. - Подать навлон для Харона?
- В Аид? Ты глуп, бог, или поторопился; или и то и другое сразу. Неужели твой брат Гермий не сказал тебе, что жертвы Гераклу не идут в Аид; во всяком случае, добровольно? Да, теперь я вижу - не сказал… забыл. Иначе ты, зная, что имеешь дело с Одержимым, трижды подумал бы, прежде чем принести его в жертву Гераклу!
Бог шагнул к тени.
- Ты пойдешь туда, куда прикажу я! Или ты в состоянии отыскать место, где тебя не достанет рука Аполлона?!
- Нет, ты все-таки глуп. - Тень повела призрачной ладонью, открывая Дромос; и стеклянистые нити его отливали черным. - Хорошо, тогда иди за мной, грозный и торопливый брат Гермия-Психопомпа!..
Аполлон кинулся к Дромосу, где только что исчезла тень Одержимого, - и отшатнулся.
На той стороне были Флегры.
Пожарища.
Колыбель Гигантов.
…Нет, Алкид не видел этого. Дрожа всем телом, он стоял на краю стены, медленно приходя в себя - вот сейчас упадет еще одна капля в водяной клепсидре, еще одна песчинка в песочных часах, на волосок удлинятся тени, и Алкид опустит взгляд.
Он неумолимо приближается, тот миг, когда Геракл увидит разбившегося Ифита-лучника; увидит изломанный труп у подножия тиринфской стены.
И вспомнит родившийся из безумия звенящий голос:
- Я, Феб-Аполлон, Олимпиец…
Завтра вернувшиеся в Тиринф Иолай и Ификл узнают, что Геракл, убив во время припадка бывшего учителя, уехал в Дельфы.
15
Он гнал колесницу на север.
Грохочут колеса.
Скоро Дельфы.
Скоро.
Он гнал колесницу, горяча храпящих коней, а следом за ним тысячекрылой голосистой стаей летела молва.
- Убил учителя и друга?! - ужасались мессенцы.
- Небось украденных у Эврита табунов отдавать не захотел! - прикидывали элидяне.
- Какие табуны?! - возмущались арголидцы. - О чем вы?! Это же великий Геракл, Истребитель Чудовищ! Его же на Эвбее несправедливо обидели!
- Чудовища чудовищами, - не сдавались упрямые элидяне, тщательней приглядывая за собственными стадами, - обида обидой, а табуны, извините, табунами! Одно другому не мешает. Небось заманил беднягу Ифита на стену - глянь, мол, не ваши ли кони пасутся? - а там и спихнул вниз! Очень даже запросто!
- Ревнивая Гера, за что караешь? - шептали аркадские и лаконские девушки, жаркими ночами мечтая о Геракле.
- Безумец, - пожимали плечами в Ахайе.
- Герой! - откликались в Беотии.
- Величайший… - и те и другие.
Посмеивалась на все Эгейское море крепкостенная Троя.
Молчали Ойхаллия и Пилос.
Впрочем, нет - Пилос уже не молчал. И ванакт Нелей Пилосский врал направо и налево о том, что, возвращаясь с Эвбеи домой, он повстречал Геракла, который якобы просил его, благочестивого Нелея, очистить невольного убийцу от скверны - но Нелей, как кладезь благочестия и осторожности, отказал Гераклу в очищении, ссылаясь на давнюю дружбу с Эвритом, отцом убитого.
Что вы говорите?
Ах да, конечно - с покойным отцом убитого… теперь-то ясно, почему так вздорожала соль, поставляемая на материк с соляных варниц Эвбеи!..
И во главе стоустых полчищ Геракл ворвался в священные Дельфы.
- Омой руки в Кастальском источнике! - сурово сказали жрецы, преградив путь герою, когда тот шагал по мощеной дороге мимо скалистой восточной стены. - И вознеси хвалу лучезарному Аполлону!
- Нимфа Касталия превратилась в Кастальский ключ, спасаясь от домогательств вашего бога, - был ответ. - Не омою рук в слезах несчастной! Прочь с дороги!
- Надень лавровый венок! - строго приказали жрицы, встав перед Гераклом у входа в храм.
- Нимфа Дафна стала лавром, лишь бы не уступить похотливому Фебу, - был ответ. - Не надену венка из волос несчастной! Посторонитесь!
- Нет тебе очищения! - возгласила разгневанная пифия, и грозно дрогнул туман над расщелиной скалы. - Нет и не будет!
- Аполлон убил юного Гиацинта, сына басилея Амикла, - был ответ. - Кто очистил от скверны твоего бога, женщина?!
- В этом храме, безумец, тебе прорицать не будут!
- Я сам себе храм и прорицатель, - был ответ. - Уйди, женщина, и не стой между мной и богом!
И Геракл кощунственно схватил золотой треножник, на который садилась пифия во время пророчеств.
- Аполлон! Где ты, Олимпиец?! - рев этот еще долго будет преследовать пифию, в страхе бежавшую из сокровенной части храма. - Явись и ответь Гераклу!
Ответом была огненная стрела, посланная с той стороны расщелины.
Треножник описал сверкающую дугу, золото земли столкнулось с небесным золотом, пламя с пламенем, и - только искры разметало по храму.
…Никто и никогда не узнает правды о том, как схватились между собой безумный Геракл и разъяренный Аполлон; смертный и бессмертный. Только шепнут в Дельфах, повторят от Эпира до Аттики, и эхом отзовется на Пелопоннесе: сила сошлась с силой, вынудив Зевса-Тучегонителя метнуть молнию, дабы разъединить борцов и не допустить гибели сына… а вот которого из сыновей - не шепнут о том в Дельфах, не повторят от Эпира до Аттики, и промолчит благоразумное пелопоннесское эхо.
Да еще услышит краем уха старая жрица, некогда разрешившая безымянному юродивому остаться на территории священного округа, как скажет усталый Геракл, остановившись у только что въехавшей в ворота колесницы:
- Он не виноват. Гермий не открыл ему всей правды… нет, Феб не виноват. Он даже не знал, что его любимец, Адмет из Фер - Одержимый.
И кивнет молодой возница с запавшими немолодыми глазами, а стоявший рядом с ним мужчина спрыгнет наземь и подойдет к Гераклу.
Сморгнула старая жрица, пожевала высохшими губами, переводя взгляд с одного брата на другого, да и пошла себе прочь - так и не услыхав, как тихо выдохнул Ификл:
- Никто не виноват; и все виновны. Не очищать тебя надо, Алкид, - спасать. Спасать тебя от тебя.
В это время на Олимпе звучало слово златолукого Аполлона:
- Я пойду на Флегры только вместе с великим Гераклом, лучшим и несчастнейшим из смертных; или не пойду вовсе.
И Крониды переглянулись в смущении.
- Ты знаешь, как? - спросил Геракл.
- Надеюсь, что знаю, - был ответ.
Стасим I
Строфа
…Тяжелый, давящий рокот Великой Реки все удалялся, и чудилось в нем изумление, словно нечто такое мимоходом отразилось в древних водах, чего до сих пор не видели они. А если и видели - то все равно не поверили возникшему отражению.
Ближе, все ближе багровые отсветы, и вечный сумрак тропы скорбящих теней начинает понемногу отступать перед этими зловещими сполохами; поворот, еще один - и призрачные языки неживого пламени, отливающие чернотой в самой сердцевине своей, бросаются навстречу двум путникам - чтобы испуганно отшатнуться и исчезнуть в стенах, светящихся тревожным багрянцем, как если бы они были сложены из чуть подернувшихся пеплом углей; а путники идут дальше, все глубже спускаясь в запретные для смертных недра Эреба.
- Жди меня здесь. Я сам приведу его.
- Что скажет Владыка?
- С дядей все договорено. Жди…
И более легкая фигура стремительно исчезает в одном из боковых проходов, подобных ветвящейся сети сосудов внутри тела подземного исполина.
Второй путник остается один; осматривается по сторонам. Здесь пышущие скрытым жаром стены расступаются, образуя подобие зала с теряющимся в темноте невидимым сводом. В центре зала стоит некогда гладко обтесанный, но теперь местами выщербленный неутомимым каменотесом-временем камень - странной пятиугольной формы и высотой локтя в полтора.