То ли Воительнице пришелся по душе этот вопрос, то ли во внешнем виде Ификла крылись достоинства, которые можно было увидеть лишь взглядом грозной богини-девственницы, - короче, лицо девушки смягчилось и потеплело.
- Он в безопасности, - низким, чуть хрипловатым голосом ответила Афина. - Отец вынес его из боя, приняв за тебя. Хотя, полагаю, лично я не спутала бы Геракла и его земного брата даже в горниле ночного боя.
- Не спорю, - вежливо кивнул Ификл, действительно не собираясь спорить.
Ситуация говорила сама за себя.
Кроме того, в ответе Афины крылся еще один смысл, незамеченный, пожалуй, даже ею самой: "Не спутала бы" - и конечно же, не стала бы выносить.
- А почему бы тебе не пасть на колени, - невинно поинтересовалась Афина, - и не воздать мне хвалу?
Ификл улыбнулся, огладив ладонями жесткую от морской соли бороду.
- А тебе это доставило бы удовольствие, Промахос? Ты только представь: ты выходишь из Дромоса во всем великолепии, а я грузно бухаюсь на колени, обдирая их об острые края ракушек и, еле сдерживаясь, чтоб не выругаться от боли, ору дурным голосом стертые, как галька, слова! Достойно ли это тебя; и достойно ли это меня?
Тупым концом копья богиня чертила на песке волнистые линии, явно не имеющие никакого скрытого значения; чертила и тут же стирала, чтобы приняться за новые.
- Нет, это не гордость, - Афина обращалась к самой себе, словно на побережье, кроме нее, никого не было. - Это что-то другое… Что? Наверное, я должна была бы обидеться или даже разгневаться - а мне приятно и легко. Почему?
- Потому что ты умна, - серьезно ответил Ификл. - А это то, что уравнивает…
Сперва он хотел сказать - "богов и людей"; потом - "нас с тобой", но что-то в лице Афины все-таки остановило его.
- Уравнивает, как и глупость, - вместо этого подытожил он.
И понял, что непринужденная беседа завершилась.
- Иди за оружием, - другим голосом, властным и не терпящим возражений, приказала богиня, - и не забудь лук со стрелами. Я подожду тебя здесь. Сегодня великий день, Геракл, день, для которого тебе стоило рождаться; день Гигантомахии. Семья ударила по Флегрейским полям; мы с тобой идем следом.
- А мой брат? - чуть набычившись, Ификл смотрел на Воительницу тяжелым взглядом воина, привыкшего самому выбирать союзников; а не влажными восторженными глазами собаки, которую наконец-то хозяева взяли на охоту.
- Я же тебе сказала, что он в безопасности, - удивленно подняла брови Афина. - И потом: не слишком ли много внимания ты уделяешь ему, если рано или поздно вам придется расстаться?
- Когда?
- После смерти. Геракл пойдет на Олимп, Ификл - кажется, его зовут Ификл? - в Аид; Геракл будет принят в Семью, став богом; Ификл же растворится во мгле Эреба, став тенью.
- Я иду за оружием, - помолчав, ответил Ификл.
Алкид был жив; ранен, но жив.
Этого было достаточно, чтобы спокойно отправляться на Флегры - не во имя Семьи, но выполняя обещание, данное Ифиту-лучнику.
Остальное не имело значения.
Мелкие ракушки, похожие на распростерших крылья хищных птиц, хрустели под ногами.
9
Беспамятство никак не хотело отпускать Алкида, назойливо-монотонно баюкая его, пеленая мраком и тишиной, подбрасывая на мягких руках, подобно толстой добродушной мамаше, пытающейся угомонить непослушное чадо; но чадо упрямо не желало спать, сучило ручками-ножками, барахталось - и беспамятство, вздохнув, ушло восвояси.
Тепло.
Сухо.
Подозрительных шорохов или нет, или они очень хорошо прячутся.
И не надо быть мудрецом, чтобы догадаться еще с закрытыми глазами: со времени последних Алкидовых воспоминаний - гром, молния, ливень, камни и дротики - успело случиться немало всякого.
Так что пора сесть и оглядеться.
Он сел и огляделся, чувствуя в голове болезненный прибой, бьющийся о берега проклятого Коса.
- Хирон? - негромко позвал Алкид, уже понимая, что ошибся, что это не пещера на Пелионе, где он не раз бывал в гостях у мудрого кентавра, что здесь так же тихо и уютно, но не пахнет сушеными травами и кореньями; и, пожалуй, для Хирона здесь было бы тесновато.
- Очнулся? - поинтересовался участливый старушечий голосок из-за спины. - Ты уж лежи, милый, лежи лучше, чем скакать-то… а Хирон не здесь, Хирон далеко, в Фессалии. С чего ему здесь околачиваться, умнику четвероногому?
Обернувшись, Алкид обнаружил в углу пещеры горбатенькую крючконосую бабку с удивительно ясными синими глазами - сочетание само по себе странное и вызывающее недоумение.
- Это, - слова давались с трудом, едва-едва прорываясь сквозь гулкий прибой внутри черепа, - это ты меня спасла?
Старуха хлопнула пушистыми девичьими ресницами.
- Дел у меня больше нету, как всяких молодцов из дерьма вытаскивать, - хихикнула она, выудив откуда-то Алкидову одежду и ловко швырнув ее Алкиду на колени. - Прям-таки сплю и вижу, как такого здоровенного лоботряса на плечах волоку! Нет уж, это тебя малыш притащил - у него как забота, так он про Крит и вспоминает, а в хорошие времена и носу не кажет, шалопай…
- Малыш?
- Это для меня, для старой Дикте - малыш; а для всяких - Дий-отец, Зевс-Высокогремящий! Понял?
Алкид кивнул, одеваясь. Хитон оказался свежевыстиранным и слегка влажным, боевые сандалии с бронзовыми бляшками на кожаных ремнях были очищены от косской грязи, а пояс вообще был чужой.
- Благодарю за приют да ласку, богиня Дикте, - встав, он низко поклонился старухе.
- Богиня? - удивилась та. - Нет уж, я из первых, из Уранидов - титанова роду-племени… Ты не гляди, что старая - это я для тебя старая, от греха подальше-то!
- От какого греха? - усмехнулся Алкид.
- А от главного, - старуха обожгла его синим пламенем молодого взгляда. - Зевс как тебя доставил, так я гляжу: мужчина видный, молодой, небось очухаешься и приставать станешь - а тебе покой нужен, еще уморю тебя до смерти! Вот облик-то и сменила, для безопасности… тут Зевс над тобой убиваться стал: как же, дескать, без Геракла на Флегры идти?! Семья с Гигантами схватилась, а здесь главный союзник без сознания валяется!
Алкид вздрогнул.
Пещера вдруг показалась западней, хитроумной ловушкой, из которой нет выхода.
- Ты лежишь, - продолжала меж тем Дикте, - малыш чуть не плачет, вдруг девка эта влетает, с копьем, чуть глаз мне не выколола! Афина Промахос, значит… И давай отцу рассказывать: Геракл Кос взял, Эврипила-басилея убил, так что не того ты, папаша, спасал! Ну, малыш себя по лбу хлоп, дочку за шиворот - и помчались, как оглашенные… а тебя мне оставили. Подлечи, говорят, и пускай валит на все четыре стороны!
Дикте резко замолчала.
И почти сразу же в пещеру шагнул высокий воин, снимая глухой конегривый шлем.
Серебряные львы с поножей гостя оскалились в лицо старухе; одинокая седая прядь упала воину на глаза, он отбросил ее и в упор посмотрел на застывшего Алкида.
- Ты помнишь меня? - ясно и звонко прозвучал вопрос.
- Да, - Алкид нарочито медленно потянулся, словно после долгого сна, - я помню тебя, Арей-Эниалий. Когда-то я отказался быть твоим возничим.
- Зато сегодня я пришел наниматься к тебе в провожатые. - Арей выхватил из ножен меч с рукоятью из слоновой кости и швырнул оружие Алкиду; тот поймал его на лету.
- На Флегры? - негромко спросил Алкид.
- На Флегры.
- А ты уверен, Эниалий, что я пойду драться за Семью?
- Уверен. Я догадываюсь, что у тебя есть и помимо Семьи веские причины участвовать в Гигантомахии; но одну из них я знаю наверняка.
- Какую?
- Твой брат уже на Флеграх.
И Арей вышел из пещеры, даже не оглянувшись, чтобы проверить, следует ли за ним Геракл.
10
Над Флегрейскими Пустошами опасливо вставало солнце.
…Сегодня тот, второй, словно что-то предчувствуя, не подавал признаков жизни, спрятавшись в самом дальнем уголке сознания или даже еще глубже, в темных запутанных галереях его внутреннего Тартара, куда Эврит не смел заглянуть - и бывший басилей Ойхаллии, бывший глава Салмонеева братства, бывший Одержимый Эврит-лучник, а теперь герой Тартара все с тем же именем, потому что Гигантом он не звал себя никогда, и Одержимые-няньки к этому уже привыкли…
Еле-еле вспомнив, о чем он только что думал, Эврит наконец вздохнул полной грудью и огляделся по сторонам более-менее осмысленным взглядом.
Это удавалось ему нечасто - сознание то и дело туманил тот, второй (вернее, первый, живший в этом теле до Эврита), которого так и не удалось убить до конца. Да, Эврит сумел подавить примитивное мышление юного Гиганта, но полностью уничтожить душу своего внука бывший басилей не смог. Он ходил, ел, дышал, стрелял из лука - все навыки прекрасно сохранились, - разговаривал с Одержимыми, но в то же время его разум, тень его бессмертной души всегда ощущала слабое, но настойчивое давление чужого и жуткого присутствия. Эврит грезил наяву, речь его становилась бессвязной, фантасмагорические видения роились внутри и снаружи - плачущие кровью скалы, огромный, довольно агукающий рыбий хвост, глотающий вереницы покорно бредущих к нему бесплотных призраков, усеянное слезящимися глазами небо, полуразложившиеся лица Одержимых-нянек…
Иногда он вспоминал встречу с Амфитрионом-Иолаем и всегда недоумевал: почему этот упрямый, несговорчивый человек сумел до конца убить душу своего внука, самолично захватив власть над телом?!
Он, Эврит-лучник, не смог - но, небо свидетель, не потому, что не хотел!
В редкие минуты просветления - как, например, сейчас - Эврит отчетливо сознавал, что сходит с ума; что он уже безумен - три с лишним года, которые он делил растущее тело с побежденным, но не уничтоженным внуком, не прошли даром.
"Нельзя безнаказанно заигрывать с Тартаром, - подумал он с горечью. - Мы пытались использовать Павших, они пытались проделать то же с нами… Можно ли без потерь для обеих сторон развязать создавшийся узел? Или его можно только разрубить?!"
Побывавший на Флеграх около года назад Лаомедонт-троянец тоже мучился этим вопросом, но и вдвоем они не нашли ответа.
Эврит вздохнул еще раз и обвел взглядом детскую половину Флегрейских Пустошей - ровный ковер бархатисто-черного пепла, редкие окраинные холмы, лениво гоняющиеся друг за другом вокруг центрального жертвенника ("Обеденного стола", - усмехнулся он) дети-Гиганты… Гиганты - для богов. А для него и советующихся о чем-то Одержимых-нянек - дети. Внуки. Смертные потомки людей и Павших. Герои, не осознающие своего предназначения…
А каково оно на самом деле, это предназначение? И уверен ли сам Эврит в том, что знает это?
Сейчас Эврит не был уверен ни в чем.
Именно в этот миг на вершине близлежащего холма засеребрились нити открывающегося Дромоса.
Семья пришла на Флегры.
Эврит мог бы не узнать хромоногого Гефеста или Артемиду-охотницу; в конце концов, он мог не узнать даже Зевса-Бротолойгоса, поскольку до сих пор видел лишь его культовые изображения, имеющие мало общего с оригиналом, - да и не было Зевса среди явившихся на Флегрейские поля Олимпийцев.
Но своего учителя и палача, златолукого Феба-Аполлона, Эврит не узнать не мог!
И губы уродливо-прекрасного подростка, из глазниц которого глядел на мир старый Одержимый, растянулись в зловещей ухмылке.
Так встречаются волки из разных стай.
Эврит медленно поднял лежавший рядом лук, проверил тетивы, рабочую и запасную, перекинул через плечо ремень колчана со стрелами - хвала нянькам, снабдили всем, чем надо! - и, так же не спеша, натянул лук и наложил на тетиву первую стрелу.
Он никуда не торопился.
Олимпийцы пришли на Флегрейские Пустоши без Геракла - что ж, прекрасно! Если все произойдет как было задумано, Эврит и сам справится потом с Гигантами.
Правда, в приближающейся Семье недоставало Зевса и еще некоторых богов; это настораживало.
Дромос на холме засветился сильнее, и Эврит, покосившись на очередного гостя, довольно хмыкнул: помяни Громовержца - он и объявится!
И, спокойно прицелившись, как на рядовых состязаниях, пустил первую стрелу в грудь гордо шествовавшего впереди Семьи Аполлона.
Попал.
Бог пошатнулся, с удивлением глянул на торчащее из его тела дубовое древко со светло-сизым оперением, одним движением вырвал его, отшвырнул прочь - и безошибочно устремил гневный взор на достававшего из колчана вторую стрелу Эврита.
Золотой лук воссиял в руках Феба, но выстрелить Олимпиец не успел.
Игравшие у алтаря дети заметили гостей и неторопливо, вразвалочку побежали к ним.
Существа вроде этих были для юных Гигантов когда жертвами и пищей, когда - забавными игрушками, но в конечном итоге все равно - пищей.
Сейчас дети были сыты.
Они хотели играться.
Они спешили к своим новым игрушкам, которые были гораздо ярче и привлекательней прежних.
Эврит не раз видел, как это происходит - няньки-Одержимые регулярно доставляли на Флегры мелких дриад, молоденьких сатирисков и зазевавшихся нимфочек, - и всегда не переставал удивляться увиденному.
Силуэты Гигантов затуманились, поплыли, вокруг каждого ребенка стала формироваться колонна клубящегося мрака - колоссальные фигуры с размытыми очертаниями, подпирающие и без того низкое небо, - а грозные боги на глазах стали уменьшаться, превращаясь в игрушечных, ненастоящих… в богов, в которых не верят.
И даже слова такого не знают - боги.
Маленькая тусклая стрелка сорвалась с тетивы игрушечного лука игрушечного Аполлона - и ударила в левый глаз бегущего первым Эфиальта; Гигант захныкал, схватившись рукой за уязвленное место, потом, остановившись, стал сосредоточенно и обиженно тереть пострадавший (но не очень) глаз. Новая игрушка оказалась нехорошей - она обидела маленького! Пустила злую муху, которая укусила его в глаз! Ну ничего, сейчас маленький покажет этой противной кукле, как его обижать! - и юный Эфиальт решительно двинулся к попятившемуся в ужасе Фебу.
Владыка богов и людей Зевс уже вовсю громыхал и сверкал молниями - но гром выходил какой-то неубедительный, а молнии скорее походили на летящие из костра искры; они лишь еле-еле обжигали руки тянувшихся к новой забаве Гигантов - и руки удивленно отдергивались, чтобы через мгновение потянуться снова.
Другие боги не менее яростно отбивались от детей своим традиционным оружием, но те лишь недоуменно таращили глаза, не понимая, что происходит, и пытались потрогать кусачих зверьков, рассмотреть их поближе, погладить…
Эврит опустил лук и расхохотался.
Для Семьи это была битва не на жизнь, а на смерть, для Гигантов - игра котят с мышатами, но скоро дети рассердятся, проголодаются, - и игра закончится. Вот они, великие могучие боги; жалкими куклами мечутся под ногами детей, в страхе пытаясь увернуться от пальцев тех, кто не верит в них!
И вот этих ничтожеств прославляет, задабривает и опасается вся Эллада?!
О Олимп, седой Олимп, ты достоин лучших хозяев!
Эврит еще смеялся, когда Дромос на холме выплюнул две очередные фигуры.
Подросток с глазами Одержимого и телом получеловека вздрогнул, потом, оборвав смех, быстро прицелился - и тетива его лука, скрипя, поползла к правому уху лучника.
Перед Эвритом был тот единственный, кто мог изменить исход начавшейся Гигантомахии.
Перед ним был Геракл.
* * *
Афина смотрела на великую битву.
Ее отец, высокогремящий Зевс, бил сверкающими молниями тянущиеся к нему когтистые лапы Гигантов, но, отдернувшись, лапы эти возвращались снова, а Громовержец медленно отступал, ладони отца-Дия уже дымились, но он не замечал этого, забыв про боль, и на какое-то мгновение Афине показалось, что Гиганты вот-вот дрогнут, попятятся… нет, это была лишь иллюзия.
Ее брат Аполлон-Эглет разил врагов из нестерпимо пылающего лука, но черные колоссы не обращали на ударяющие в них золотые стрелы никакого внимания, лишь изредка уворачиваясь от раскаленных скал, которыми швырял в них хромой Гефест, бог-кузнец…
Семья дралась из последних сил.
И место Афины было там, среди них.
Мусорщик сам сообразит, что ему делать - хотя отец ошибся в своем последнем замысле, ибо что может сделать смертный там, где бессильны Крониды?!
А смертный Ификл смотрел вниз, на Флегры, и видел невиданное.
Дети играли в куклы.
А куклы не хотели играть. Они суетились, размахивали кукольным оружием, бегали, уворачивались - и дети никак не могли понять, что происходит. Дети должны были вот-вот рассердиться и начать отрывать непослушным куклам руки, ноги и головы - как поймавший муху несмышленыш отрывает ей слюдяные крылышки и тоненькие лапки, а потом сует в рот, не понимая, что делает.
Маревом, ложным видением проступило: бесформенные колонны, подпирающие сочащееся гнойными язвами звезд небо, кружащие по равнине великаны - и Олимпийские боги, обрушивающие на врага всю мощь Семьи, уже понимая и принимая свою обреченность…
Ложь.
А правда - вот она.
Дети играют в куклы.
Дети ломают куклы.
Ификл смотрел на Гигантов и понимал - перед ним братья и сестры Геракла, маленькие Алкиды, насильно зачатые на перекрестке многих великих замыслов; вот она, вторая, удачная попытка, вскормленные жертвами уроды, сами себе жрецы и боги, безумные в полной мере, ибо никогда не имели они своего Ификла, который бы держал их, не отдавая во власть заплесневелого безумия Павших, - и эти маленькие существа теперь уже все время живут в вечном Тартаре, питаясь душами бессмертных, которых сами себе приносят в жертву.
Никогда не терзаясь содеянным; даже не зная, как это бывает - терзаться.
А поодаль стояли и с ленивыми усмешками переговаривались Одержимые-няньки.
Подлинные родители Гигантов.
В отличие от Амфитриона-лавагета и близнецов Амфитриадов - счастливые дети и счастливые родители.
Счастливые своим уродством.
…Потому что покалеченные дети-выродки не виновны в своем уродстве, но мне страшно подумать, что будет, если на плечах безумных детей-Гигантов на небо взберутся безумные жрецы-Одержимые из Салмонеева братства. Боюсь, вся Эллада превратится тогда в один огромный жертвенник. Ты обещаешь мне?
- Обещаю, - не вытирая слез, прошептал Геракл, словно тень несчастного ойхаллийца в Аиде могла его услышать, и поднял лук.
Такие дети не должны жить.
И не только - дети.
Первая стрела пропала даром - Ификл целился в призрачного колосса, разорвавшего пеплос на кричащей и размахивающей копьем Афине, - но уже вторая стрела, посланная в реального ребенка, со слюнявой улыбкой идиота рвущего покрывало на своей насмерть перепуганной и оттого смертной теперь забаве…
Уже вторая стрела безошибочно нашла свою цель.
Потом Ификл сбежал вниз по склону и помог забраться обратно Афине - Промахос растеряла сейчас все божественное высокомерие, став похожей на просто близкую к истерике девушку, каких двенадцать на дюжину, да еще в разорванной одежде, измазанной флегрейской сажей.
Вот в этот самый момент рядом с ними свистнула дубовая стрела со светло-сизым оперением.