- То же, что и все, - что он родился. То, о чем все успели забыть, - что их двое. И то, о чем не задумывается никто, - Амфитрион самолюбив, и он не тот человек, которым можно пренебречь.
- Сейчас ты узнаешь еще кое-что, кентавр-отшельник. Этому ребенку уже приносят жертвы - в том числе и человеческие. Я видел это.
Неуловимым движением Хирон поднялся на все четыре ноги и слегка затанцевал на месте, почти не цокая копытами. Хвост кентавра хлестнул по лоснящемуся крупу, словно отгоняя назойливого слепня, сильные пальцы рук переплелись, прежде спокойное лицо потемнело, и между косматыми бровями залегла глубокая морщина.
Это длилось какое-то мгновение, после чего Хирон снова стал прежним.
Он слабо улыбнулся, как будто извиняясь, и опустился на траву.
- Ты удивил меня, Гермий. Я полагал, что разучился удивляться, и теперь могу признать свое заблуждение. Человеческие жертвы с самого детства?
- Да.
- И даже, может быть, с самого рождения?
- Об этом я не подумал, Хирон… Полагаю, что - да.
- И ты подозреваешь связь между ребенком и Тартаром?
- Подозреваю? Я уверен в этом! Любому из Семьи - кроме тебя, Хирон, но ты не причисляешь себя к Семье - когда-то приносили человеческие жертвы, и поэтому каждый из нас знает о своей связи с Тартаром и способен в случае чего воззвать к Павшим.
- Мальчик - его зовут Алкид? - не из Семьи. В лучшем случае - он полубог.
- Получеловек.
- Так говоришь ты, Гермий. Так говорят в Семье. Я же говорю по-другому. Может быть, потому, что для некоторых в Семье я сам, Хирон Пелионский, - полуконь.
- Тогда почему "в лучшем случае"? Алкид - мой брат по отцу, значит…
- Значит - или не значит. После Алкида у Младшего были дети?
- Нет.
- Почти за шесть лет - ни одного?!
- Ни одного. Но ведь папа поклялся не прикасаться больше к земным женщинам!
- Тогда это не я отшельник, а Младший. Что само по себе удивительно. Полубог, получеловек, просто человек - если в душу этого ребенка стучится Тартар… Скажи, Гермий, - мне давно не приносят жертв, тем паче человеческих, и я не припомню их вкуса - в подобных случаях ты способен закрыться и не ответить на зов Павших?
- Разумеется. Это не так уж сложно.
- Для тебя. Но не для младенца. Я хорошо знал своего отца, я знал его лучше других, как знают отцов только внебрачные дети, порождения сиюминутной страсти, - и уверен, что сам Крон, Хозяин Времени, никогда не додумался бы до такого. Это подсказали ему другие - чужаки, те, кто явился в наш мир неожиданно, кто вежливо улыбался, когда люди звали нас богами; те, кто называл себя Павшими еще до великой битвы, в которой они встали на сторону Крона-Временщика и были низвержены в Тартар вместе с ним. Да, Младший - великий боец, ибо только великий боец мог рискнуть призвать в союзники старших родичей, Сторуких, Бриарея, Гия и Котта… Только сила могла призвать силу.
Хирон помолчал.
- Ты не помнишь чужаков, Гермий, - ты родился после Титаномахии, - а я помню. Они были прекрасны и…
- И ужасны одновременно. Я знаю, Хирон. Я видел лик Медузы на щите Афины. Это было именно так - прекрасный ужас. Наверное, мне попросту повезло, что я родился после… Но не время предаваться воспоминаниям, Хирон! Наши ли с тобой предки, чужаки ли, пришедшие ниоткуда, те и другие сразу - если в душу этого ребенка стучится Тартар, то ничего доброго это не предвещает. А у маленького Алкида случаются приступы безумия - болтливые няньки трезвонят об этом по всем Фивам!
- Ты пробовал говорить с отцом?
- Ха! О чем? Он и раньше-то не жаловал советчиков, а в последнее время и вовсе стал нетерпим к любому мнению, кроме собственного! Папа убежден, что приступы безумия - дело рук Геры, не любящей Алкида; и Супруга не раз получала за это добрую выволочку. Естественно, она впадала в благородное негодование, корчила из себя оскорбленную невинность - и делала это столь неумело, что я в конце концов ей поверил. Похоже, Гера действительно здесь ни при чем.
- Ты парадоксален, Гермий. Все, включая Младшего, убеждены в том, что именно ревнивая Гера насылает безумие на юного Алкида, - ты же утверждаешь, что это не так. Все уверены, что никакие жертвы, в том числе и человеческие, не помешают сыну Зевса и Алкмены стать Истребителем Чудовищ (или, если хочешь, Мусорщиком-Одиночкой), - ты же опасаешься Павших, стучащихся в дверь неокрепшей детской души. Послушай, Гермий, - зачем ты пришел ко мне? Чего ты хочешь?
- Выговориться. Ты - единственный, кто способен посмотреть на все это со стороны, без личного интереса.
- Уже нет. И мне хотелось бы знать, что ты предпримешь дальше. После того, как выговоришься и старый кентавр успеет тебе надоесть.
- Я познакомлюсь с близнецами поближе… Поближе с близнецами - фраза, достойная певца-аэда! Я попробую стать им другом, спутником, немного учителем, немного нянькой; я буду заглядывать им в глаза и вслушиваться в биение сердец, я вытру пену с губ безумного Алкида, я зайду в тайники его души, где по углам копится пыль Тартара, ночным сновидением я приникну к щеке спящего Ификла, я взвешу братьев на своих весах…
Гермий помолчал, как незадолго до того Хирон.
- И если я увижу, что они опасны, - жестко закончил он, - я убью их обоих. Что бы ни предпринял потом отец, как бы ни гневался Владыка и ни ликовали Посейдон с Герой - я убью их. Мне кажется, я единственный, кто не побоится сделать это открыто.
Хирон долгим взглядом смотрел на юное лицо Лукавого, очень похожее в этот миг на лицо его отца, Дия-Громовержца, Зевса Олимпийского, каким он был много веков назад, перед великой битвой.
- Не спеши, - наконец выговорил кентавр. - Я не советую тебе, я просто говорю: не спеши. Если бы я даже знал, что ребенок вырастет и убьет меня, то я не стал бы из-за этого убивать его - не стал бы убивать настоящее ради будущего. И вот что… Я разрешаю тебе приходить на Пелион без моего дозволения. Приходи просто так. Но только в одном случае - если ты придешь вместе с этими детьми. Договорились?
И Гермий молча кивнул.
Эписодий третий
1
- Душно, - с некоторым раздражением бросил Автолик, утирая лицо заранее припасенным куском ткани. - Наверное, гроза будет…
- Еще бы, - в тон ему отозвался Амфитрион, завистливо глядя на голого борца. - Гелиос, видать, взбесился… Хорошо тебе, Автолик, а мою одежду хоть выжимай! Так ведь домой голым не пойдешь…
Оба мужчины сидели на краю бордюра, окружавшего площадку для прыжков, и с вожделением косились на далекую гряду сизых туч; третий, гибкий как горный лев Кастор Диоскур, чуть поодаль возился с учебным копьем - то ли наконечник утяжелял, то ли просто так убивал время.
Из крытого гимнасия донесся сдавленный вопль.
- Поликтора поймали, - удовлетворенно сообщил Автолик, раздувая ноздри. - Эй, Кастор, слышишь - твоего любимчика лупят! Говорил же тебе вчера - отгони его от Алкида, не давай песком кормить… Вот и докормился, оболтус! Сейчас его Амфитриадики чем-нибудь похуже песочка угостят, пока Поликторова свита в умывальне плещется…
Тонкие черты лица Кастора исказила недобрая усмешка. Всякий, увидевший Диоскура впервые, рисковал недооценить белокурого красавчика, но после подобной усмешки любой предпочел бы не иметь Кастора в числе своих врагов. Вспыльчивый, гордый, постоянно пытавшийся ни в чем не уступить своему брату Полидевку - несмотря на то, что их мать, Леда-этолийка, назвала братьев "Диоскурами", то есть "юношами Громовержца", людская молва считала сыном Зевса одного Полидевка - Кастор отличался болезненным самолюбием и полным отсутствием чувства юмора.
"Поколение героев", - неожиданно вспомнил Амфитрион. Да, так не раз говаривал слепой Тиресий, когда на старика нападал очередной приступ болтливости. "Все мы, - говорил Тиресий, - поколение героев; воины, прорицатели, братоубийцы, мудрецы, безумцы, истребители чудовищ и людей - герои… Это не доблесть, не знак отличия, не привилегия - скорее это болезнь; или даже не так - это некий врожденный признак, как цвет волос или форма носа".
Герои.
Уроды?
Мост между людьми и богами?
Песнопевец Орфей, ни разу в жизни не обагривший рук чужой кровью; убийцы Пелопиды Атрей и Фиест; праведник Эак, безумец Беллерофонт, лгун Тантал, Персей-Горгоноубийца; непредсказуемый Автолик, упрямый Кастор; он сам, Амфитрион Персеид, дети его, Алкид и Ификл, воюющие сейчас с дылдой Поликтором, чья мамаша на всех перекрестках трезвонит о своем происхождении от Вакха-Диониса и в подтверждение этого увязалась бегать с менадами…
Герои?
Все?
Полубоги, боги на четверть, на треть, на одну пятую… отцы, сыновья, внуки, правнуки?
Зачем мы?
Зачем мы все?!
…За последние три года, прошедшие со дня основания новой палестры, у Амфитриона часто находилось время для размышлений. Жизнь текла размеренно и спокойно, не отягощенная происшествиями, боги забыли про семивратные Фивы, перестав баловать их своим опасным вниманием; Амфитрион был богат, знатен, прославлен и взыскан судьбой, счастлив женой и детьми, любим друзьями…
Все это было правдой.
Как правдой было еще и то, что он до сих пор не научился прощать обиды и гордиться милостью с чужого плеча, чье бы оно ни было, это плечо.
Просто Амфитрион научился жить под острием невидимого меча.
А еще он узнал о приступах безумия у Алкида - случавшихся регулярно, два-три раза в год.
Через шесть месяцев после начала занятий Алкида прихватило прямо в палестре; к счастью, это произошло почти на закате, когда, кроме задержавшихся у сломанной колесницы Амфитриона с сыновьями, вокруг никого не было. К счастью - потому что, попытавшись скрутить беснующегося Алкида, Амфитрион был отброшен в сторону, затылком ударился об угол колесничного основания и на миг потерял сознание.
Очнувшись, он увидел Ификла, склонившегося над обессиленным братом, - и не стал спрашивать, кто остановил Алкида, или того демона, что сидел в Алкиде.
С этого дня Амфитрион, подобно Алкмене, никогда не путал мальчишек, различая их мгновенно и безошибочно; и еще с этого дня он перестал приносить жертвы Гере.
"Поколение героев", - снова подумал Амфитрион.
Поколение проклятых?
2
- Душно, - зачем-то повторил Автолик, звонко хлопая себя по волосатой груди.
Амфитрион кивнул.
Гимнасий взорвался множеством голосов и шумом грандиозной потасовки.
- Дружки Поликтора из умывальни вернулись! - расхохотался Автолик. - Ну, сейчас начнется!.. Держитесь, Амфитриадики!
Амфитрион поднялся на ноги, подмигнул Автолику и Кастору, затем многозначительно приложил палец к губам и, шагнув в сторону, спрятался за углом гимнасия.
Вовремя - дверь зала внезапно распахнулась, наружу вылетели двое разгоряченных мальчишек и тут же принялись захлопывать злополучную дверь и подпирать ее увесистым поленом (видимо, припасенным заранее).
Захлопнули.
Подперли.
И завизжали от восторга, как визжат только в восемь лет.
- Так-так, - зловеще произнес Автолик, и тощие мальчишечьи спины мгновенно напряглись в ожидании неведомо чего. - Буйствуем, значит… Позорим имя отца и учителей своих. В глаза небось смотреть стыдно, вот и поворачиваемся задницами…
Мальчишки вздохнули и повернулись лицом к Автолику, безуспешно пытаясь пригладить волосы и придать себе достойный вид.
- М-да, - протянул Автолик, вглядываясь в совершенно одинаковые физиономии. - Ну что ж, признавайтесь для начала - кто есть кто?
- А чего они, - засопели оба брата, без особого смирения потупив нахальные глаза, - чего они маленьких-то обижают?..
- Оглохли?! - прикрикнул на них Автолик. - Я спрашиваю - кто есть кто?! Маленькие…
- Алкид я, - поджал губы левый мальчишка. - Сами ж видите! Чего спрашивать-то?!
Капля пота стекла у него по щеке к углу рта, и он живо слизнул ее языком.
- И я - Алкид, - обиженно заявил правый мальчишка. - Я Алкид, а ты дурак. И врун.
Капля пота стекла у него по щеке к углу рта, и он живо слизнул ее языком.
А потом показал язык брату.
Широкий такой язык, лопатой… небось врать таким языком - одно удовольствие.
Кастор взвесил копье на руке и с интересом глянул на Автолика, дергавшего себя за бороду. Автолик стоически перенес этот взгляд, с хрустом размял пальцы и потянулся за учительским раздвоенным посохом.
- Ну, я - Ификл, - поспешно сообщил левый. - Клянусь вашим папой Гермесом, учитель, Ификл я… и глаза у меня умные, и веду я себя хорошо…
- И только дурак тебе поверит, - завершил правый. - А учитель Автолик не дурак, он умный, он сразу видит, что это я - Ификл, потому что я хороший, и меня посохом бить не за что… а Поликтор - козел драный, я ему так и сказал!.. И еще скажу…
Дверь гимнасия угрожающе содрогнулась под напором изнутри.
- Полено уберите, - велел Автолик, чуть отвернувшись, чтобы скрыть предательскую улыбку. - После разберемся.
Братья переглянулись - и две босые ноги мигом вышибли полено, заставив его перекувырнуться в воздухе. Кастор оценивающе сдвинул брови, косясь на Автолика, борец хмыкнул в бороду, глядя, как мальчишки отскакивают от двери, - и из гимнасия кубарем вывалилась добрая дюжина подростков, образовав на земле кучу малу.
- Маленьких! - радостно завопили братья. - Маленьких обижают!..
И ринулись в месиво из тел, топчась по чьим-то спинам, пиная затылки и ягодицы, с упоением раздавая тумаки направо и налево. Поднялась туча пыли, Автолик от хохота свалился с бордюра и принялся кататься по песку, как возбужденный зверь, и даже на правильном лице Кастора появилось нечто напоминающее снисходительное одобрение.
- Довольно! - приказал Амфитрион, появляясь из-за угла гимнасия, и все стихло. Властный голос бывшего лавагета словно отрезвил собравшихся - опять занялся копьем Кастор, Автолик начал отряхиваться, прекратили орать подростки, а братья Амфитриады с видимым сожалением оставили поле боя и подошли к отцу.
- Алкид? - сказал Амфитрион, глядя в упор на того сына, чья шея и плечи были исцарапаны так, будто он продирался сквозь дикий шиповник.
- Да, папа, - покорно отозвался тот.
- Ификл? - это относилось ко второму, с кровоточащими ссадинами на обеих ногах.
- Да, папа…
- Десять кругов в темпе погони! И еще пять в походном темпе… Живо!
Когда близнецы умчались прочь к беговым дорожкам, а возмущенные подростки попытались было жаловаться, но были отправлены на площадку для метания диска; когда осела пыль, отсмеялся Автолик, унес копье Кастор, а Амфитрион и вовсе покинул палестру, отправившись домой, - к палестре подъехала богато украшенная колесница, запряженная вороной парой.
Автолик, даже и не подумав накинуть на себя хоть что-нибудь из одежды, угрюмо наблюдал, как колесница останавливается в двадцати шагах от него и, набросив поводья на столб, с нее спрыгивает очень высокий юноша лет семнадцати-восемнадцати; спрыгивает и танцующей походкой направляется к Автолику.
- Радуйтесь! - еще издалека начал гость. - Так это и есть знаменитая палестра Амфитриона Персеида?
- Это и есть, - без особого радушия отозвался Автолик, ставя ногу на край бордюра и сцепляя пальцы обеих рук на выпуклом колене.
Мощные плечи борца слегка подались вперед, и мирная поза Автолика стала чем-то напоминать позу атлета перед началом схватки. Ну, не любил Автолик незнакомых людей и сходился с ними плохо, тяжело - но зато уж если кого любил хитрец и клятвопреступник Автолик, сын Гермеса-Психопомпа…
Видимо, юноша что-то почувствовал, потому что остановился, существенно не дойдя до Автолика. Постороннему наблюдателю эта пара показалась бы презабавной - голый, коренастый, могучий, словно вросший в землю мужчина в самом расцвете зрелости, и длинноногий, длиннорукий юнец в ярко-голубой хламиде поверх белоснежного хитона, застенчиво моргающий и переминающийся с ноги на ногу.
Однако, не будучи посторонним наблюдателем, Автолик мигом сумел оценить скрытую силу, таившуюся в юноше, - и плечи учителя Автолика расслабились, а на бородатом лице доброжелательно блеснули черные глаза.
- Меня зовут Ифит, - торопливо представился юноша. - Ифит из Ойхаллии. Да вы знаете небось - это на острове Эвбее…
- Неблизкий путь, - кивнул Автолик. - Учиться приехал, что ли, Ифит Ойхаллийский?
- Вряд ли, - равнодушно ответил юноша. - Скорее уж учить. А откуда вы знаете, что я Ифит Ойхаллийский? Вы что, с моим отцом знакомы?
Автолик почувствовал себя неловко - а это с ним случалось крайне редко. Ифит Ойхаллийский? С отцом знаком? Учить приехал?! Ведь сам же только что заявил: я, мол, Ифит из Ойхаллии… это что, не то же самое, что Ифит Ойхаллийский?
- С каким отцом? - вырвалось у борца.
- С моим, - повторил Ифит. - С Эвритом, басилеем Ойхаллии. Знакомы, да?
- Нет уж, не сподобился, - Автолик мало-помалу приходил в себя. В конце концов, что тут особенного - закончив занятия в фиванской палестре, лицом к лицу встретиться со старшим сыном басилея Ойхаллии (кто, кроме наследника, так спокойно назовет себя Ойхаллийским?), специально приехавшим сюда с Эвбеи и собиравшимся не учиться, а учить…
Кого?
Его, что ли, Автолика?!
Тогда - чему?!
Борьбе? Нет, только не борьбе - стоит далеко… Автолик по себе знал, что опытные борцы даже при дружеском разговоре стараются держаться поближе к собеседнику, на расстоянии вытянутой руки; это въедается в плоть и кровь, становится второй натурой, привычкой, потому что дальше - неуютно, ближе - опасно, а вот так, полшага до захвата - в самый раз.
Нет, Ифит - не борец.
И не воин-щитоносец - потому что тот же Кастор всегда держится на расстоянии копейного удара, четырех-пяти локтей от собеседника, стараясь иметь запас пустого пространства (не такого, как любит его брат Полидевк, кулачный боец, а раза в полтора больше), и Автолик не раз замечал, что при разговоре с Кастором теснит последнего к ближайшей стене, машинально стараясь подойти поближе, что, в свою очередь, заставляло Кастора делать шаг назад.
А этот гость еще дальше стоит, чем Кастор, и чувствуется, что ему так удобно беседовать…
Кифаред? Так лучше Лина юнцу не бывать!
Колесничий? Повадка не та.
Просто юный нахал? Непохоже…
Раздумывая, Автолик нечаянно посмотрел переставшему моргать Ифиту прямо в глаза - и вдруг все понял, понял еще до того, как увидел, что за предмет приторочен к ограждению Ифитовой колесницы. Уж больно пронзительный прищур оказался у юноши, и морщинки не по возрасту лихо разбегались от уголков глаз; не взгляд - стрела, та стрела, которую видишь уже в себе, в первый и последний раз видишь…
Лучник.
И лук на колеснице - тяжелый, тугой, значительно больше обычного, такого, каких много перевидел Автолик за свою жизнь.
- Так ты сын Эврита-лучника… - пробормотал Автолик, задумчиво качая головой. - Нет, юноша, твоего отца я не видел, но слышал о нем не раз - правда, тогда он еще не был басилеем, когда мне о нем слышать доводилось. Что ж тебя отец одного отпустил-то, в Фивы?