И Мэй приняла временный постриг. Ей обрили голову, облачили в монашеские одежды персикового цвета и вручили малые четки для постоянной молитвы. Крылатая Цэнфэн объяснила Мэй, что временный постриг потому и называется временным, что не подразумевает вечного пребывания в стенах обители. Ибо затворничество означает отказ от возвращения в мир, а принцессе со временем нужно туда вернуться - ее ждет война с Шэси и престол Яшмовой Империи. Мэй спрашивала, что Крылатая Цэнфэн знает о ее будущем, но настоятельница мудро советовала девушке не заглядывать за завесу, которую еще рано открывать...
Временный постриг дал Мэй монашеское имя. Теперь ее звали Цзы Юнь, что означало "летучая кисть". Под этим именем Мэй провела в незримой обители еще четыре года, по году отдавая на постижение тайн оставшихся Высших Иероглифов.
Четыре года - срок не такой уж и большой, но, когда они истекли, Мэй показалось, будто она пребывала в обители десять тысяч лет. Она чувствовала себя куда старше, чем остальные насельницы; ей иногда казалось, что она стала старше и опытнее самой матери Цэнфэн. Однажды она покаялась в таких мыслях настоятельнице и уже страшилась услышать от нее порицание, но Крылатая Цэнфэн сказала:
- В тебе нет ни гордыни, ни тщеславия, Цзы Юнь. Чувства, живущие в твоей душе, не принадлежат тебе. Это чувства Высших Иероглифов. Ты постигла их сокровенный смысл и тем самым дала им жизнь. Тебе больше нечему учиться. Ты должна покинуть обитель и идти своим путем, назначенным тебе от рождения. Только будь осторожна, как осторожен воин, что держит меч в ножнах, если нет битвы.
"Но как я найду свою дорогу? " - подумала Мэй. В сердце ее не было страха, она понимала, что рано или поздно ей придется покинуть обитель Крылатой Цэнфэн, однако нерешительность, присущая всем живущим, жалила ее, как разозленная оса.
- Не всякую дорогу можно найти, - ответила Крылатая Цэнфэн. - Иной путь возникает лишь тогда, когда его протопчут люди. Ступай, Цзы Юнь. В спутники тебе даны мудрость и сила. И мое благословение пребудет с тобой, где бы ты ни была.
... На следующий день Мэй попрощалась с настоятельницей и сестрами, в последний раз помолилась в главном храме и, взяв с собой лишь кисти, тушечницу, бумагу и плитку сухой туши, вышла к вратам обители. Две послушницы-привратницы, кланяясь, открыли перед нею белоснежные двери.
Мэй шагнула вперед, запрещая себе оглядываться. Так она прошла с десяток шагов, а потом все-таки не выдержала и оглянулась.
Взору ее предстала долина, заросшая вечной зеленью. Незримая Обитель перестала существовать - для Мэй.
... Что случилось с принцессой дальше, вы узнаете, прочитав следующую главу.
Глава четырнадцатая
ВСТРЕЧИ НА ДОРОГЕ
Закат золотым
Осыпается наземь песком.
Цикада поет
Бесконечную песню печали.
И волосы путник
Потуже стянул узелком.
Котомка пуста
И висит у него за плечами.
Он вышел давно
И не помнит начала пути
Слезятся глаза,
И подошвы от пота истлели..
Он знает одно:
Ему нужно идти и идти,
Забыв о еде,
Об отдыхе и о постели.
Быть может, идет он
По свету две тысячи лет.
Быть может, он жаждет
Участья, любви и покоя.
Но вьется дорога,
И вновь наступает рассвет,
И серый туман
Подымается вновь над рекою
Мэй вышла из священной долины на закате. Перед ней возвышались неприветливые даже на вид скалы, и среди них вилась едва заметная тропа. В закатном свете скалы казались не серыми, а лиловыми, от них тянуло холодом, хотя по предположениям Мэй сейчас стоял самый разгар лета... Девушка постояла в нерешительности, а затем шагнула на тропу. Покинуть то, что знакомо, встретить то, что неизвестно, разве это не новое испытание, уготованное ей судьбой? К тому же, как здраво полагала Мэй, в Незримой Обители ее подготовили к испытаниям самого разнообразного рода.
По тропе навстречу Мэй полз волокнистый белесый туман, напоминающий распущенные старушечьи космы. Небо над скалами стало совсем темным - солнце зашло. Сердце Мэй дрогнуло, но она приказала себе не страшиться и идти вперед. Она прошла еще с полсотни шагов по тропе (под ногами что-то похрустывало, будто ореховые скорлупки) и заметила, что из низко стелющегося тумана вырастают маленькие пагоды, высотой не больше пяти цаней. Эти башенки светились призрачным зеленоватым светом вроде тех древесных грибов, что одурманивают человека, если их высушить и попробовать на вкус. Зрелище было жутковатым, но Мэй продолжала идти - из одного лишь страха остановиться и увидеть что-либо более ужасающее, чем маленькие светящиеся пагоды, которыми, как теперь она видела, была усеяна далеко впереди тропа в скалах.
"Со мной благословение отца моего и молитвы матери моей", - беззвучно пошевелила губами Мэй. Как бы ей хотелось услышать сейчас собственный голос, это добавило бы храбрости сердцу и крепости ногам! Но вместо собственного голоса Мэй внезапно услышала тихий, нерадостный смех - таким смехом мог бы смеяться этот туман под ногами...
А потом Мэй услышала тоненькие голоса, напевающие песню:
Послушайте наши голоса!
Голоса из печального мира!
Голоса детей, никогда не ставших взрослыми,
Голоса детей, слишком рано лишенных солнечного света.
Мы собраны среди этих священных скал,
Мы пьем из реки, в которой нет воды, кроме наших слез.
Мы тоскуем о наших матерях и отцах -
Они живы, а мы мертвы.
И все, что нам осталось, - это строить пагоды.
Пагоды из камней, холодных, как сама смерть.
Мы строим наши пагоды и молимся:
Молимся за мать, что тоскует о нас,
Молимся за отца, что не может скрыть горя,
Молимся за оставшихся в живых наших братьев и сестер.
О священные скалы Детских Душ, будьте к ним милостивы!
Мэй остановилась, не в силах сдержать слез. И вовсе не испугалась, когда перед ней возникли детские фигурки, призрачные и несмелые, как вздох тумана. Дети были окутаны белыми светящимися Одеждами, а в тонких пальчиках держали колокольчики, издающие звон, напоминающий детский смех.
- Нам грустно, - сказал один ребенок.
- Нам всегда грустно и одиноко, - добавил другой.
- Мы скучаем, когда к нам долго не приходят люди с живым сердцем, - прошептал третий. - Поиграй с нами, человек!
- Да, да, поиграй с нами, пожалей нас, - загомонили дети и стали протягивать к Мэй руки, позванивая колокольчиками. - Мы умерли слишком рано л не успели наиграться. А строить пагоды так скучно! К тому же эти пагоды все время разрушают злые духи с красными глазами, они разбрасывают камни и рассеивают туман, без которого мы не можем выходить на свет... Поиграй же с нами! Поиграй, иначе мы никогда не выпустим тебя отсюда!
Мэй стояла, не зная, что предпринять. Причинить вред душам детей-призраков она не смела, но также ей было известно, что тот, кто вступит в игру с призраком, сам станет подобен им. Она вспомнила легенды об этих скалах Детских Душ; когда-то давным-давно эти легенды ей рассказывала добрая Юй. Мэй тогда сама была ребенком. Все дети, умершие в возрасте до двенадцати лет, рассказывала Юй, отправляются в скалы Детских Душ; среди этих скал течет Сухая река, и по ночам слышны грустные песни призраков. У этих детей есть покровитель, божество по имени Дэйцу, - он заменяет им отца и мать. Беда лишь в том, что дети-призраки, как и прочие дети, любят играть. Особенно им нравятся игры с живыми людьми, и из этой игры надо обязательно выйти победителем. Победишь - дети заплачут, но освободят тебе дорогу, побегут жаловаться своему богу Дэйцу, но если проиграешь - они примутся щекотать тебя и щипать, покуда не расцарапают в кровь. Делают они это не со зла, им ведь неведома человеческая боль, и крови они не пьют, как оборотни или демоны. Но беда в том, что любая рана, даже царапина, нанесенная рукой ребенка-призрака, не заживает и кровоточит без остановки. А значит, человек может запросто истечь кровью и уже не увидеть рассвета...
- Поиграй с нами! - продолжали упрашивать Мэй дети, - Поиграй, иначе мы не отпустим тебя!
Мэй кивнула, соглашаясь. Она достала из-за пояса свою любимую кисточку, обмакнула ее в туман и начертила на скале иероглиф "бабочка". Тут же иероглиф превратился в крупную бабочку с яркими крылышками и запорхал в воздухе.
- Ах, как красиво! - закричали призраки. - Еще еще!
"Стрекоза", - вывела Мэй, и вот уже стрекоза с прозрачными, как стекло, крыльями и большими изумрудными глазами кружит среди детей, а те смеются и звенят колокольчиками... Еще взмах кистью - и прямо посреди туманной тропы вырастают пионы, ирисы, гардении; в воздухе покачиваются бумажные фонарики, парят шелковые змеи с мочальными хвостами-трещотками…
- Праздник, праздник! - кричали дети, гоняясь за волшебными бабочками и стрижами...
"Бедные дети, - подумала Мэй. Они заточены в темном чреве этих скал и никогда не видят солнца! "
И ее кисть вывела иероглиф "солнце".
От иероглифа брызнули во все стороны ослепительные лучи, словно и впрямь посреди скал взошло солнце.
- Аи! Аи! - испуганно завопили дети-призраки. - Жжется! Жжется! Глазкам больно!
И они исчезли все до одного.
Дорога была свободна, но Мэй чувствовала себя неловко - ей казалось, что она обидела несчастных призраков, напугав их солнечным светом. Кстати, свет иероглифа не мерк, он придавал уверенности, и Мэй торопливо зашагала вперед, надеясь, что к рассвету одолеет эти скалы и выйдет туда, где ее не будут преследовать призраки.
Однако, когда она вышла из скал Детских Душ, оказалось, что перед ней расстилается каменистая безжизненная равнина без всяких признаков человеческого жилья. Над равниной занимался рассвет,
Но он принес Мэй одну лишь усталость. Давали о себе знать голод и жажда, а в душе зашевелилось отчаяние. Куда ей идти? Сколько времени она сможет пройти по этой равнине до того момента, как ноги ей откажут? Здесь некого звать на помощь и неоткуда помощи ждать. Будь у нее крылья, как у настоятельницы Цэнфэн, она смогла бы лететь и, верно, нашла бы место, где ее встретят люди... Мэй представила это так сильно, что не удивилась, когда услышала хлопанье крыльев. Удивилась она чуть позднее - когда прямо перед нею на землю опустился дракон. Впечатление было такое, будто с неба свалился огромный костер - до того чешуя дракона светилась алыми, пурпурными и багровыми всполохами. Дракон сложил крылья и, глядя на Мэй, укоризненно покачал своей золотой головой, так что жемчужины на кончиках его усов резво закачались, отбрасывая во все стороны перламутровые блики.
Мэй пала перед драконом ниц. Драконы считались первооснователями Яшмовой Империи, покровителями императорской династии, мудрейшими и священными существами...
- Приятно видеть такую почтительность, - буркнул дракон. - Да еще от наследной принцессы! Но вот зачем ты перепугала бедных детей-призраков? Разве ты не знаешь, что призраки страшатся солнечного света? Хорошо, что об этом не узнает их богпокровитель Дэйцу, а то бы он разгневался на тебя и нагородил всяких пакостей... Ты что, принцесса, весь день собираешься простоять передо мной на коленях? Вставай, тебе предстоит нелегкий путь, а Мне предстоит помогать твоему высочеству, хотя на самом деле я предпочел бы залечь в спячку. Но Крылатая Цэнфэн вызвала меня и сказала: "О славный Баосюй! Умоляю тебя оказывать посильную помощь принцессе, покинувшей мою обитель для дел чести и справедливости! Следуй за ней и ограждай ее от зла! " Я не мог отказать Крылатой Цэнфэн, ведь две тысячи лет назад она принимала роды у моей матери и берегла пуще своего глаза яйцо, из которого я потом вылупился. Но к чему ненужные подробности! Итак, я послан сопровождать тебя, принцесса, и оказывать посильную помощь. Проси чего хочешь. Ах да, вспомнил, Крылатая Цэнфэн сообщала мне, что ты владеешь мысленной речью.
Мэй встала и мысленно поблагодарила дракона по имени Баосюй, а затем спросила:
"Далеко ли отсюда до ближайшего селения? " Три дня, если лететь, и две луны, если идти, - ответил дракон Баосюй. - Места здесь безжизненные и убогие, сюда стекаются одни лишь призраки, поэтому люди давным-давно переселились в лучшие края... Хотя, сказать по совести, сейчас в Империи ни один край нельзя назвать лучшим. Ладно, садись ко мне на спину, принцесса, не будем медлить. Только держись крепче!
... Полет на драконе Мэй запомнился как нечто удивительно прекрасное. Исчезли страх, усталость, голод и жажда; в ушах свистел ветер, облака проносились сквозь тело принцессы, иногда ей казалось, что она сама стала облаком... Не в силах сдержать ликования, Мэй ухватилась одной рукой за гребень дракона, а другой извлекла из-за пояса кисть и принялась чертить в небе иероглифы, вспыхивающие, словно фейерверки:
Я ощущаю в сердце сладкую боль полета,
Вижу за кромкой неба храмов святых сиянье.
Вижу снега и реки, вижу печаль и радость,
Вижу богов бессмертных вечное ликованье!
- Отменно! - одобрительно пророкотал дракон, не замедляя полета. - Вижу, ты и впрямь не теряла времени в обители Крылатой Цэнфэн, принцесса. Может быть, я даже не пожалею о том, что взялся сопутствовать тебе, вместо того чтобы спать и видеть сладкие сны о минувшей жизни!..
Все когда-нибудь завершается, завершился и этот чудесный полет. Каменистые пустоши внизу сменились бесконечными рисовыми полями, а потом - старой бамбуковой рощей, и дракон стал снижаться.
- Я оставлю тебя у бамбуковой рощи, - заявил он принцессе. - Пройдешь сквозь нее и попадешь в селение Юэцзюань. Раньше люди здесь процветали, земля была изобильной, но теперь и им несладко приходится. Однако, насколько я помню здешних жителей, они гостеприимны и не относятся с подозрением к пришельцам. В селении ты передохнешь, подкрепишь силы, узнаешь, как живут люди, какими новостями довольствуются... А обо мне не беспокойся. Я приду тебе на помощь в любое время и в любом месте, явлюсь по первому зову, если ты начертишь в воздухе иероглиф моего имени. Запомнила?
"Запомнила. Но, господин дракон, у меня нет ни одной монетки, чтобы заплатить за еду и кров. Или люди уже не пользуются деньгами? "
- А, не беспокойся, - ответил дракон беспечно. - Вспомни, в каком ты виде. Ты же выглядишь как Монах - бритая голова, бледное лицо, оранжевые одежды! У монахов никогда не должно быть денег, это всякий знает. Потому монахов привечают, кормят и поят бесплатно, даже еще и подаяния жертвуют... Хм-м, во всяком случае, раньше так было.
Дракон опустился за бамбуковой рощей и почти стряхнул с себя Мэй.
- Все, мне пора, - заторопился он. - Удачи тебе принцесса.
"Благодарю тебя, любезный дракон! "
- Еще бы не поблагодарить! Мало кто из нас, из драконов, способен на подобную любезность. Прощай!
Дракон живо захлопал крыльями и взвился вверх, как новогодняя хлопушка. Мэй посмотрела ему вслед! а потом зашагала через бамбуковую рощу. Близился вечер, и ей хотелось попасть в селение до сумерек, найти ночлег и еду - ведь те три дня, что она летела на драконе, у нее ни крошки во рту не было. Мэй не жаловалась - ведь в обители их обучали особым приемам, позволяющим долго терпеть голод, жажду, бессонницу и не терять сил, - но теперь ей казалось, что ее тело собирается взбунтоваться, требуя к себе пристального внимания.
В роще журчал крохотный родничок; вода из него текла тонкой струйкой в искусно выложенную обтесанными камнями чашу. Мэй напилась вволю - вода была удивительно вкусной - и умыла обветренное лицо. Затем привела в порядок свои монашеские одежды и пошла дальше.
Наконец роща осталась позади, и взгляду Мэй открылась деревня, обнесенная со всех сторон невысокой, кое-где осыпавшейся и выщербленной каменной стеной. Большие деревенские ворота были распахнуты, возле них одиноко бродила тошая овца и щипала куцые травинки. Когда Мэй подошла к воротам, овца оторвалась от своего занятия и неодобрительно посмотрела на девушку. Мэй ответила ей усталым взглядом.
Принцесса шла по деревне и осматривалась. Все селение состояло из пары дюжин домиков, выстроенных из бамбука и обмазанных глиной, а сверху крытых тростником и рисовой соломой, почерневшей от дождя и сырости. На бамбуковых распорках сущилось бедняцкое тряпье, среди высоких метелок травы под названием кроличий пух бродили худощавые, голенастые куры и смотрели с подозрением на пришелицу в оранжевых одеждах... Из одного домика вышла женщина, за ней следом высыпало с пяток голопузых ребятишек один меньше другого - и они тоже смотрели на Мэй странно... Принцесса на всякий случай отвесила им монашеский поклон, но ответного поклона не получила. Пройдя половину деревни, Мэй увидела двухэтажный деревянный дом с загнутой резной крышей. Стены дома когда-то были выкрашены красной краской, но теперь она облупилась, открывая взору неприглядное почерневшее дерево. Над входом висела вывеска, тоже изрядно облупившаяся. Вывеска гласила: "Чайный дом господина Жуна "Веселье и Процветание". Сдаются комнаты".
Мэй толкнула дверь и вошла в чайную. Внутри пахло имбирем, сельдереем, кипяченым маслом и еще чем-то неуловимым, чем всегда пахнут кухни. Чайная выглядела скромно, но чисто; за деревянными, выскобленными до блеска столиками сидели несколько мужчин и наливали себе вино из маленьких фарфоровых чайников. На вошедшего молодого монаха они посмотрели с плохо скрываемым удивлением.
Мэй села за свободный столик. Тут же из задней комнаты вышел, как видно, сам хозяин чайной - в отличие от прочих здешних мужчин, он был одет в шелковую кофту, подбитую ватой, и шелковые синие шаровары с пришитыми по бокам алыми лентами. Его волосы лоснились от жира, а в ушах посверкивали жемчужные серьги.
Хозяин подобострастно поклонился: Приветствую святого отшельника! Такая честь для моей скромной чайной! У меня как раз поспели паровые лепешки, разварной рис и имбирные пироги с соей! Угодно ли отведать? Мэй кивнула.
- Отлично! - обрадовался хозяин. - Есть у меня и свободные комнаты, удобные, со свежими циновками, моя дочка сама плетет эти циновки - залюбуешься! Переночуйте, отдохните!
Мэй снова кивнула.
- Ах, какое благословение для моего дома, святой монах-отшельник переночует у меня! Отче, вы, вероятно, спустились с Туманных скал? Вы пребываете в тамошней обители или в одиночестве спасаете свои три бессмертных души?
Мэй на всякий случай покачала головой - о Туманных скалах она знала лишь то, что пролетала над ними на драконе. Потом она указала на свои губы и снова покачала головой, чтобы хозяин чайной не принял ее молчание за невежливость. Тот понял:
- О, вы соблюдаете обет молчания! Понятно, понятно! Не смею больше вас смущать своей болтовней, немедленно принесу вам кушанья и самого лучшего чаю! А дочке велю приготовить вам комнату!