- Извольте-ка сидеть на такой штуке целую дорогу! - ворчал кондуктор. - Удивляюсь, как они еще выносят? Я бы не мог… Да то ли еще бывает, - разошелся он, видя, что я его слушаю. - Поверите ли, сэр, я недавно видел, как такая же вот лепеха достала из-под себя дверной ключ, жестянку с конфетами, коробку с сардинками, несколько пачек шпилек, складной нож и огромнейший, битком набитый кошелек. Не понимаю, как устроены эти женщины! Совсем по-другому, чем мы. И наказание же с ними! Хоть ангела могут довести до бешенства… Что бы ей заранее приготовить свои два пенса за проезд? Ведь она знает, что ей придется платить, и могла бы вовремя вынуть из кошелька деньги и держать их в руке. Нет, дождется, когда к ней подойдешь с требованием! И начинается удовольствие. Сперва шарит у себя по правому боку, потом по левому. Затем встает, отряхивается, как собака, толкает соседей, заезжает им локтями то в лицо, то по шляпе… Надо будет предложить управлению, чтобы назначили сюда сборщицами денег за проезд женщин же: те, по крайней мере, знают, куда и как надо лезть к пассажиркам в карманы, чтобы без дальних рассуждений и проволочек достать у них кошелек…
Оговорюсь. Все это я пишу вовсе не с целью высмеивать женщин. Избави бог! У меня совсем другая цель. Я убежден, а может быть, и ошибаюсь, но сама жизнь привела меня к этому убежденно, что мы, мужчины, грешим излишней осторожностью и серьезностью. Слишком медленно и тяжеловесно проходим мы свой жизненный путь, постоянно заглядывая себе под ноги. Этим мы, пожалуй, избегаем опасности споткнуться о камень и упасть, зато и лишаемся возможности любоваться синевою неба, сиянием солнца, зеленью деревьев, полетом птиц. Те книги, которые твердят нам, что мы должны тратить свои лучшие годы на погоню исключительно за успехом, то есть за положением и деньгами, чтобы в восемьдесят лет, превратившись уже в развалину, мы могли пользоваться плодами своих трудов, такие книги, говорю я, наводят на меня тоску и грусть. Целые дни мы надрываемся, бьемся, терзаемся, чтобы набрать побольше денег и всунуть их в какой-нибудь мыльный пузырь в виде акций или облигаций. Хотелось бы взглянуть на пышно распустившуюся розу, но некогда, и мы откладываем это до завтра. Завтра же окажется, что роза уже завяла. Ну не беда: ведь роза - не капуста, можно прожить и без нее.
Жизнь - это нечто такое, что должно переживать, а не расточать, с чем должно считаться. Жизнь не подчиняется сухим формулам. Это не шахматная игра, в которой победа достается наиболее сообразительному; ее скорее можно уподобить карточной игре. И действительно, в жизни преуспевает зачастую не тот, кто умен и учен, а просто тот, у которого имеется определенное чутье. Я знал одного очень быстро разбогатевшего подрядчика, который не мог грамотно подписать своего имени и в течение тридцати лет ни одного дня не был трезвым. Следовательно, то, что принято называть успехом, не зависит даже от нравственных качеств. Человек, который столько времени ежедневно допивался к ночи до чертиков, никак не может, по обычной оценке, считаться нравственным, а между тем его "безнравственность" ничуть не мешала ему богатеть и подниматься в гору, как не препятствовала этому и его безграмотность.
Жизнь, в сущности, игра простая, но мы, игроки, имеем о ней неверное понятие. Мы все хотим подвести ее течение под известные правила, как делают те самонадеянные люди, которые садятся за рулетку в Монте-Карло с различными "безошибочными" вычислениями в руках, в полной уверенности, что, следуя этим вычислениям, они непременно сорвут банк. Разумеется, всех их постигает горькое разочарование: не они срывают банк, а зачастую их срывает банк.
Гораздо умнее, когда, пускаясь в азартную игру, мы берем пример с тех спокойных опытных игроков, которые с одинаковым равнодушием встречают удачу и неудачу, со спокойной улыбкой кладут в карман выигрыш и с таким же спокойствием оставляют на столе проигрыш.
Быть может, мы для того и привлечены к игорному столу, чтобы научиться добрым качествам дельных игроков: самообладанию, стойкости в неудачах, скромности при успехах, рассудительности, быстроте действий и равнодушию к переменам судьбы. Если мы усвоим себе хотя частичку этих качеств, то время нашего пребывания на земле не будет потерянным. Если же мы, вставая из-за игорного стола жизни, унесем с собой лишь гневное раздражение на предполагаемую несправедливость судьбы и острую обиду за себя, то, значит, мы только понапрасну потеряли время за этим столом.
Не нужно забывать, что к нам каждую минуту может постучаться неумолимый перевозчик и сказать:
- Номер пятьсот биллионов двадцать восьмой, пожалуйте, ваша лодочка готова.
- Как, уже?! - с ужасом восклицаем мы и начинаем метаться по комнате.
Мы суетливо собираем свои игорные жетоны. Но на что они нам теперь? Ведь по ту сторону Великого Берега они не в ходу. Сообразив это, мы по пути к ожидающей нас лодке бросаем их первому попавшемуся нищему, жаждущему, в свою очередь, занять место за зеленым столом. Пусть его наслаждается, пока не потухнут и в нем неисполнимые надежды…
Держите сухим свой порох и возложите свои упования на Провидение - гласит девиз мудрости. Отсыревший порох никому из нас не может быть полезен, а сухой может помочь исполнению планов Провидения относительно нас.
Большую ошибку делаем мы и тогда, когда чертим план жизни, рассматривая участников этой жизни как существ разумных. В этом случае мы обязательно должны ошибаться. Идеалистически настроенные люди мечтают, что жизнь на земле сразу превратится в настоящий рай, если по громадному большинству голосов во всех местах мира одновременно будет реформирован брак, будет решена социальная проблема, будут уничтожены война и бедность, а грех и все человеческие горести будут признаны несуществующими.
Эх, милостивые государыни и милостивые государи, напрасно вы ждете всего этого, даже в более или менее отдаленном будущем! Поверьте, не нужно никаких социальных переворотов и никаких постепенных подготовок к этому народных масс; рай на земле может быть восстановлен уже завтра, при одном лишь условии: чтобы мы все были одинаково рассудительны.
Представьте себе мир вполне разумных существ. Тогда и десять заповедей будут не нужны, потому что ни одно действительно разумное существо не может предаваться греху и впадать в грубые заблуждения. В этом мире не было бы безумно богатых людей, потому что какой же разумный человек пожелает есть за двоих, в то время как другой, такой же разумный, умирает с голода? Не было бы споров и разногласий, потому что одинаково разумные люди будут на все смотреть с одинаковой точки зрения. Не будет больше сюжетов для драм и трагедий, не будет сумасбродных страстей и поступков, не будет кратковременных бессмысленных радостей, тяжелых горестей и диких мечтаний. Во всем и повсюду будет один спокойный, уравновешенный разум, не способный ни на какие крайности, ни на какие глупые увлечения.
Но пока что мы остаемся неразумными и нерассудительными. Вот, например, я отлично знаю, что если буду есть такой-то майонез и пить такое-то шампанское, то у меня обязательно заболит печень, однако я ем и пью. Джули - очень милая девушка, умная, трудолюбивая, веселая и, кроме того, имеет пай одного крупного пивоваренного общества. Но почему же Джон женится не на ней, а на Анне, которая, как ему хорошо известно, обладает дурным характером, очень требовательна и не имеет ни гроша за душой? Да просто потому, что в подбородке Анны есть что-то чарующее для Джона, а что именно - он и сам не может объяснить. И хотя Джули гораздо красивее Анны, но Джона тянет больше к Анне. Кончается эта история тем, что Джон женится на Анне, а Джули делается женою Тома. Сначала Том счастливее Джона. Вскоре, однако, картина изменяется. Пивоваренное общество, в котором Джули имела пай, лопается, а сама Джули схватывает какую-то болезнь, которая приковывает ее к постели. В то же время Анна получает от какого-то австралийского дядюшки, которого она сроду не видала и даже не слыхала о нем, наследство в десять тысяч фунтов. Характер Анны исправляется, а характер Джули портится, и теперь Джон оказывается счастливее Тома.
Мне рассказывали об одном молодом человеке, который очень заботливо выбирал себе жену, проникнувшись той истиной, что в этом деле необходима особенная осмотрительность. Он рисовал себе свою будущую жену носительницею всех прекрасных качеств, которыми должна обладать женщина, и свободною от всех недостатков, за исключением тех, без которых немыслима никакая женщина. Он желал иметь в жене не только возлюбленную, но хорошую помощницу и друга. Словом, он искал в жене полное совершенство. И ему показалось, что он нашел в одной приглянувшейся ему девушке это совершенство. Женившись на ней, он открыл, что она действительно была такою, какою представилась ему при первом же знакомстве с нею. Но почему-то он не мог полюбить ее, хотя она вполне стоила любви. И брак его не был счастлив.
А как легка была бы жизнь, если бы мы знали самих себя и могли бы быть уверены, что завтра будем думать и чувствовать точь-в-точь так же, как сегодня. В прекрасный летний день мы влюбляемся в хорошенькую, живую и остроумную девушку, влюбляемся так, что при одном воспоминании о ней готовы лезть на стену. Мечтаем посвятить всю свою жизнь ей. Воображаем, что высшее счастье на земле - это возможность ежедневно чистить башмаки своей милой и целовать край ее платья, и если этот край будет немного испачкан в уличной грязи, то тем нам будет приятнее. Все это мы и высказываем ей, и говорим совершенно искренне, от всей души.
Но проходит прекрасный летний день, а вместе с ним исчезает и наше сверхвлюбленное настроение. Наступает суровая холодная зима, и мы ломаем себе голову над разрешением мудреного вопроса, как бы выйти из неловкого положения, в которое мы попали благодаря летним настроениям. Может случиться и так: мы в своем июньском или июльском увлечении поспешили обручиться, и вот при наступлении зимы должна состояться наша свадьба (мне думается, немало осенних или зимних свадеб является именно результатом догоревших летних огней); но месяца через три бедная женщина начинает чахнуть от разбитого сердца, потому что ее мужу надоело не только обтирать, но даже завязывать или развязывать ей башмаки, да и сами ножки ее кажутся ему теперь слишком некрасивыми и неуклюжими, что однажды в минуту раздражения он и высказал ей. Вся вина мужа в том, что он, как и все люди, большой ребенок, который сам не знает, что хочет, и, разыгравшись, толкает других, не обращая на это внимания, но кричит, когда толкнут его самого.
Я знаю одну американку, которая в разговорах со мною часто жаловалась на невозможные грубости своего супруга. Когда чаша ее терпения, по собственному выражению американки, переполнилась, последняя развелась с мужем. Все знавшие ее, в том числе и я, сердечно поздравляли ее с избавлением от невыносимого супружеского ига. Потом она исчезла с нашего горизонта.
Через год с небольшим как-то раз, совершенно случайно, я встретился с этой дамой на улице. Беседуя с нею, я спросил ее о бывшем муже.
- Он снова женат, - ответила она с какою-то странной улыбкой и тут же прибавила: - И, кажется, счастлив.
- Счастлив! - с горячностью вскричал я. - Как будто кому нужно его счастье? Скорее можно поинтересоваться, счастлива ли с ним…
- Он сильно изменился в добрую сторону, - не дав мне договорить, заметила моя собеседница.
- Этого быть не может! - тоном непоколебимой уверенности возразил я. - Негодяй всегда останется негодяем.
- О, пожалуйста, не называйте его так! - взмолилась она с загоревшимися от волнения щеками и глазами.
Но я все не понимал.
- Почему же мне не говорить правды? - удивлялся я. - Ведь вы сами же не раз называли его так.
- Мало ли что бывает… Я была не права, - смущенно пролепетала она. - Конечно, не совсем прав был и он. Но ведь мы тогда оба были чересчур еще молоды и… сумасбродны. Теперь же мы стали постепеннее и научились на многое смотреть другими глазами…
Замявшись, она потупила голову и несколько времени шла рядом со мною молча. Молчал и я в ожидании дальнейших откровенностей. И мои ожидания не обманули меня.
- Вам бы лучше самому повидаться с ним, - с каким-то словно виноватым смешком проговорила она, готовясь сесть в вагон трамвая. - Вы узнаете от него лично, доволен ли он теперь… Ведь его вторая жена - все я же… Да-да. Это вас удивляет? Говорю вам: мало ли что бывает на свете… Мы живем на…
Она сообщила свой адрес, но я не расслышал его. Трамвай унес ее, а я долго стоял на одном месте, как прикованный, и, разинув рот, глядел ей вслед.
Мне кажется, что предприимчивый священник мог бы составить себе крупное состояние, если бы воздвиг на Стрэнде, поблизости судебных учреждений, маленькую церковь специально для венчания вторым браком тех же самых людей, которые только что окончили в суде свои счеты по первому браку.
Один из моих знакомых уверял меня, что он никогда так не любил свою жену, как в то время, когда она потребовала от него развода и потом, когда выступила против него свидетельницей в одном судебном деле.
- Странные вы существа, господа мужчины! - со смехом говорила однажды в моем присутствии одна очень умная женщина. - Вы сами не знаете, чего хотите и что вам нужно.
Эта дама научилась так смотреть на нас, мужчин, потому что имела несколько случаев близко приглядеться к нам. И я вполне разделяю ее взгляд, потому что тоже достаточно поприсмотрелся к нашему полу. В особенности терпеть не могу одного из нас. Он положительно выводит меня из себя своей непоследовательностью и неустойчивостью. Говорит одно, а делает другое. Умеет проповедовать как какой-нибудь древний мудрец, а поступает как раз наоборот. Отлично знает, что хорошо, но никогда, верно, не делает этого… Но я лучше не стану говорить о нем. Не стоит. Все равно в один прекрасный или дурной день он сделается тем, чем должен сделаться, и его уложат в маленький хорошенький ящик на тщательно приготовленную подстилку, крепко завинтят крышку этого ящика, потом упрячут в укромное местечко близ одной известной мне церкви. Вообще примут все меры, чтобы он лежал спокойно и не имел бы желания встать, чтобы подвергаться новым жизненным неудобствам…
Но я знаю и такого мужчину, который на вышеприведенные слова умной женщины возразил:
- Вы напрасно на нас нападаете, сударыня. Положим, это совершенно верно, что мы, мужчины, - да и одни ли мы? - плохо знаем самих себя, то есть, собственно говоря, свой дух. Я первый откровенно сознаюсь, что почти совсем не знаю своего духа, а то, что я о нем знаю, мне не нравится. Но ведь не я сам сотворил свой дух и не я выбрал себе его. Я более недоволен им, чем вы можете себе представить. Эта тайна кажется мне еще более непроницаемой, чем вам. Однако я должен жить с нею до конца и не могу от нее отделаться. Вам следовало бы пожалеть меня, а не порицать.
Иногда на меня находит такое настроение, когда я от всей души завидую древним пустынникам, которые с такой прямолинейностью и с такой храбростью отчаяния решали задачу жизни. В это время я погружаюсь в мечты о существовании, свободном от тех тончайших, но крепких нитей, которыми опутан наш дух в этой стране лилипутов. Вижу себя перенесенным в какой-нибудь норвежский медвежий уголок, где никто не оспаривает у меня моего королевства. Я один с шумящим сосновым лесом и с блещущими звездами. Чем я там живу - это для меня не вполне ясно. Но много ли мне нужно? Раз в месяц я могу спуститься в населенное место и приобрести все необходимое. Кроме того, я могу промыслить себе кое-что и удочкой. Со мной будут мои собаки и станут говорить мне все, что думают и чувствуют, - говорить своими полными мысли и красноречивыми глазами. Я буду совершать с ними большие прогулки на ничем не стесненном просторе. Мы сообща промыслим себе и пищу, по примеру прежних пустынников, которые превосходно обходились без изысканных ресторанных, клубных и разных званых и незваных обедов и ужинов.
Вечером в обществе моих неизменных четвероногих друзей, с трубкою в зубах, я сидел бы возле пылающего костра и думал бы, думал, пока не додумался бы до истинного знания. Руководимый теми таинственными голосами, которые так ясно раздаются только в пустынях, где нет всезаглушающего городского шума, я, наверное, понял бы, чем назначен быть человек и в чем сущность и цель жизни…
Да, только тогда я узнал бы, чего хочу и куда мне прыгнуть…
VIII
О нашем собственном благородстве
В начале моей писательской карьеры мне часто приходилось встречаться с одним маленьким, подвижным, пылким и увлекающимся англизированным французом, большие глаза которого так и горели ярким пламенем. Он развивал передо мною особенную теорию о будущих судьбах человека. В то время я не придавал этой теории значения, потому что, откровенно говоря, еще не в силах был понять ее; с течением же времени я научился понимать многое, раньше представлявшееся мне темным; понял, между прочим, и теорию этого француза.
Он был не из тех, которые видят рай в отсутствии всяких забот и в ничегонеделании. Его понятие о рае было совершенно своеобразное, не имевшее ничего общего с тем, которое обыкновенно рисуют себе люди…
Кстати, о рае. Когда я был еще ребенком, ничем нельзя было так расстроить меня, как описанием того, что, по мнению некоторых окружавших меня добрых людей, ожидает нас на небесах. Мне твердили, что если я буду хорошим, послушным мальчиком, буду держать себя и свою одежду в чистоте и аккуратности, причесывать голову и не надоедать коту, то я после своей смерти попаду в место, где целые дни только и буду делать, что распевать гимны. Представьте себе такую награду для здорового, резвого мальчика за то, что он будет хорошим! Дальше мне объяснялось, что там, на небесах, не будет ни завтраков, ни обедов, ни чая, ни ужина, - словом, ничего такого. Одна из моих старых тетушек утешала меня, что, если я буду очень хорошим, то, быть может, там изредка угостят меня манной кашкой. Когда же я спросил, можно ли надеяться получать там, тоже хоть изредка, пряничков, яблочек, орешков, вообще какого-нибудь лакомства, тетушка резко отрицала такую возможность. По ее уверениям, там не будет ни школы, ни уроков, зато не будет и никаких игр и забав; не будет и лестниц с перилами, по которым я мог бы съезжать верхом. Единственным моим занятием, развлечением и удовольствием там будет пение гимнов.
- И я должен буду начинать петь, как только встану поутру? - спрашивал я.
- Там, дружок, не будет ни утра, ни вечера, ни дня, ни ночи… Впрочем, день-то будет, один нескончаемый день, - поучала меня тетушка.
- И весь этот день без конца мы должны будем петь? - допытывался я, чувствуя некоторое содрогание.
- Да, дружок. Ты будешь там так счастлив, что и сам захочешь постоянно пить.
- Неужели я никогда от этого не устану и мне не надоест?
- Нет, там не может быть ни усталости, ни голода, ни охоты ко сну, ничего такого. И тебе там никогда не надоест петь гимны.
- И так там будет всегда?
- Да, дружок, всегда, без конца.
- Без конца, как и день?.. А что значит "без конца", тетя? Миллион лет?
- Да, целый миллион, и еще миллион, много миллионов. Говорю тебе: конца там никогда не будет…