- Нет, - возразила она, - мы уйдем оба, как и предчувствовал мой отец: без этого наше начало сомкнется с нашим концом. Видишь, у тебя на груди железный крест с бледной шпинелью, а у меня - серебряный с темными рубинами? Если они соединятся, получится восьмиугольный знак Богоподобного Дома. И еще смотри - на пальце у меня перстень Соломона со звездой и надписью "Всё пройдет", перстень, что в былые дни даровал власть над темными и светлыми духами, и подобный охранительной мезузе. Я ныряла за ним глубоко под воду - куда глубже, чем ты можешь себе представить, - и теперь в нем одном утешение мое и надежда.
Так говорила она, потому что не знала, что на свет появилось и другое воплощение ее желания. Не один Младенец-в-Ларце родился от них двоих, но и - в точности как в том кельтском мифе - взрослый юноша по имени Далан, для которого море было куда лучше суши. Он, наконец-то бросил свою земную гавань, отплыв навстречу своей скитальческой судьбе, и в этом также была их надежда.
Кроме того, в колдовском, верхнем мире нет причин и следствий: вот почему тот, кто рассказал в Доме о семени Дома, утвердил в бытии саму Великую Восьмигранную Октоаду, а породившая своего отца обусловила тем самым и свое рождение.
ШЕСТОЙ МОНОЛОГ БЕЛОЙ СОБАКИ
Соединение двоих, сложивших руки, ноги и судьбы крест-накрест - воцарение Рая. Жаль, что у них этого не получилось. Ибо женщина, рождая дитя, отпирает и проявляет скрытый в ее лоне мир, воплощает в нем знак выворачивания, метанойи, рождения от Истинной Матери, внутри которой - всё небо со звездами, луна и солнце, все - космос, сотворяющий, плодотворящий, живительный. Ведь истинный человек, человек совершенный - лишь тот, в котором всё это есть. Мужчина, если он иное, чем женщина, не сознавая того, приземляет сакральность до секса и зачатия, разрывает ее надвое. Обычные рождение и зачатие, стремление к продолжению рода и своему физическому продлению - животны. Непорочное зачатие - оно в любом случае происходит без мужчины, то есть без (и как бы по ту сторону) приземленности его помыслов.
Женщина, как и Дом, где она царит, есть Восьмигранник, она несет на себе этот вечный символ божественной завершенности, и мужчине, раньше чем самому стать отцом, необходимо заново родиться в женском лоне, этой чаше с мировым вином. Все события нашей жизни перевернуты: получается, что раньше рождения обязана произойти смерть. Но она - вовсе не легендарный Черный Человек, и это, по-моему, ныне ясно и не вызывает споров.
Все Робинзоны ищут свой рай, хотя чаще всего нечто вталкивает их в него насильно. Все они грустят по нему, не зная истинной причины своей печали, но достигнув обетованной земли - тут же стремятся обратно: видимо, она их отторгает. И если рай мужчины - прекрасная женщина, с ней у него получается в точности так же, как с истинным и совершенным миром.
Может быть, отторжение - это своего рода миссия, особого вида жертва: игра с раем в прятки, стремление совпасть и соответствовать. Возможно также, что посланный в рай - уже в раю, хотя в своих окрестностях видит один ад. Не исключено и то, что видящие рай, но как бы издалека и через мутное стекло, разносят свое видение повсюду, куда являются в тоске.
И еще может быть, что поиск и смерть на пороге обретения - путь Моисея, вечный уход - путь Иисуса, вечное возвращение и пребывание - путь Хайя - Живущего и Сына Того, Кто Существует.
- О ты, чей пыльный пурпур был всегда в лохмотьях, а теперь еще и поистрепался! - напыщенно воскликнула Аруана. - Как тебя теперь называть - Оливер, Дэвид, Далан или просто - неплатежеспособник? Все за тебя твои истории рассказывали - и приемная мамаша, и хозяин странноприимного дома, и любимая - а ты свою последнюю ответную сказочку таки заныкал. Да уж будет мне злословить: ведь, как-никак, ты отыскал ту ладонь, что совпала с твоей во всех жилках, линиях и завитках, и понял, что даже если короля и вправду играет его свита - делает его никто иной, как шут. Ибо только шут может придать мировой игре надлежащую всамделишность и серьезность. Вот и садись теперь рядом со своим личным скоморохом, мой король, - вас ведь теперь снова двое, или это у меня в глазах двоится? И жди - скоро появится новый улов для нашего стола и медного котла. Рахав - девочка вся в меня молодую: проворная и удачливая.
В знаке Овна
Имя - ВАСИЛИЙ (ВАСИЛИСА)
Время - между мартом и апрелем
Сакральный знак - Агнец
Афродизиак - красный мухомор
Цветок - маргаритка
Наркотик - Lophophora Castanedii
Изречение:
"Все это отражалось в зеркалах, а те в свою очередь отражались в аквариуме, где плавали зеркальные карпы, отражавшие все скопом".
Василий Аксенов. "Скажи изюм"
СЕДЬМОЙ МОНОЛОГ БЕЛОЙ СОБАКИ
(микро)
На этот раз наша Игра отразится в Рыбе, каковая есть истинно христологический и христианско-хронологический знак. Но Рыбы совпали с Овцой, которая их не ест (Овна или, что то же, Агнца самого приносят в жертву и потом благоговейно пожирают) - ох, выходит, судьба им ее поймать и скушать! Одна надежда моя на то, что у Барана имеются рога.
Тем временем Рахав в сопровождении грязно-белой псины, безродной и приблудной, со шкурой, как будто местами заживо траченной молью, бодро шагала по району бывших малоэтажных новостроек, мимо стен, обросших по красному кирпичу паршою объявлений, требухой бумажных лоскутков. Одета она была, как и ее спутница, в духе этого времени, пространства и места, однако же, с целью слегка подчеркнуть свое афродизийное и афродитическое исхождение из океана, носила цвета его знамени. Ярко-синий топик, отороченный двойной белой полоской, кончался чуть повыше ее пенорожденного пупка, а парные к нему обтяжные штанишки до колен, типа "капри" - чуть пониже. На ногах - тот же, кстати, стиль - находились толстенные белые кроссовки с литой подошвой из особого, жесткого и не очень легкого каучука, которой при случае можно было эффектно врезать: народ в столице попадался разный, рисковать не хотелось. Стоило сказать, что все это вместе взятое выглядело куда более пристойным, чем старинный мужской купальный костюм, а если и притягивало плотоядные взоры, то благодаря непередаваемому изяществу как предметов одежды, так и бледно-золотой и слегка смуглой поверхности самой Рахав, ее лазурных глаз и невесомого светло-рыжего опахала, разметавшегося по нагой спине до лопаток.
Экстерьер в целом слегка напоминал тот, которого счастливо избежал Шэди в своей Полыновке, разве что все было раза в два повыше и в три-четыре - позамызганней. Стоял самый разгар весны, однако небеса в предчувствии летней жары заранее повыцвели. Строго говоря, то было действительно пока лишь предчувствием: холодная грязь детских площадок и газонов едва подернулась травкой, Рахав, с ее тропическим мироощущением, била внутренняя дрожь, и лишь закаленный организм совладал с нею. Впрочем, местные бегали по солнышку еще в более откровенной наготе - и ничего плохого им не делалось.
"Все-таки теплое время года, - уныло подумала девушка. - Поучительно: у меня на острове этих времен вообще не было, ни теплых, ни холодных".
Робкие признаки ожидаемого расцвета природы были смыты волнами цивилизаций, несущими на себе накипь домов и труб, стальных мостовых конструкций и бетонных амфитеатров - стадионы или рынки, решила Рахав. Дома росли здесь как грибы и были так же глянцево красивы. Деревья вдоль асфальта не жили, а прозябали в своих резных железных обрешетках и кругах; кустарники и травы осели где-то в районе свалочных пространств и терриконов, составленных из непромышленного мусора. Жизнь шла тут суматошная и поверхностная, как на застойном зеркале старого пруда, но куда более шумная: дрязгали трамваи, шипели, открываясь, двери автобусов, визг тормозов гармонически перемежался матерками, грохотала и скрежетала порожняя тара в кузовах - и все одушевленные и неодушевленные звуки обтекали девушку и ее дворнягу, дворнягу и ее девушку, никак не задевая и не отражаясь в них.
Кольцо в виде модной печатки из мельхиора или нейзильбера вдруг проявилось на тонком пальце Рахав: пятиконечная звезда, повернутая острием книзу, слегка пульсировала, подмигивала, как глаз, и время от времени начинала слегка греть руку.
- Я и то чувствую, - проворчала Белла сквозь сомкнутые клыки, и Рахав ничуть не удивилась тому, что у нее прорезался дар речи. - Ее притягивает к чему-то похожему, эту притчу Соломонову. Раньше такого не бывало?
- Нет. Вот о разных внешних событиях оно давало знать, вроде картинок, - пояснила Рахав, для мимикрии изображая, что напевает себе под нос. - Ты с речью поаккуратнее: здешние псы, по-моему, из рода немцев.
- Да нет: мы всегда и повсюду можем говорить на ваш человечий манер, это вы нас обычно не понимаете. Кроме тебя, понятно. Так что сама поосторожнее на нас реагируй.
Импульс исходил от высотки в виде башни, недостроенной или, наоборот, разрушенной, однако явно и безусловно выпиравшей из общего унылого ранжира. Девушку изумил ее цвет - розоватый, как слоновая кость на фоне грозового неба, хотя небо, повторяем, как раз было, что называется, ситцевым и относительно безмятежным… Странная игра природы наблюдалась в лице этого здания!
Они вступили на лестницу внутри разоренного в пух и прах подъезда, где, к возмущению Беллы с ее тончайшим нюхом, вовсю разило кошатиной и человечиной - ископаемыми экскрементами, отработанным спиртом, перегоревшим табаком и перемещенными лицами. Здесь, вместо ожидаемых и дальше лестничных маршей и площадок, перед ними открылось жуткое сплетение коридоров и коридорчиков, бытовой лабиринт комнат, кладовок и передних с дверьми, висящими на одиночной петле или ржавом засове, а то и вовсе без оных, ромбы и секторы, отсеченные перегородками коммунального значения, наконец, лестницы - узкие и крутые, горным серпентином обхватившие бездействующую лифтовую шахту. Кругом была сумятица вещей, брошенных второпях и как будто навечно: гнилые омуты зеркал, ветошь голубого мертвого стекла, сгрудившееся и окаменелое тряпье униформ, шкапы вместо спален и тайники на месте шкафов.
Девушка с собакой поднялись наверх. Белла шла по чутью, которому ее народ доверяет куда более, чем глазам и слуху, и к тому же сама не могла себе объяснить, что именно унюхала: оттого путь ее был причудлив. Рахав двигалась след в след, смотря только, чтобы кольцо не захолодело. Оттого они, сперва с трудом поднявшись на верхние этажи, немедленно спустились вниз, примерно до середины достигнутой высоты, по обнаруженному в толстой стене запасному выходу - грязной лестнице-времянке, ни верха, ни низа которой так и не обнаружили: недосуг им было. К своему удивлению, они снова оказались на улице, только совсем другой: дома вконец обветшали, прохожие вымерли или попрятались, мостовая вздыбилась каким-то необычайным зеленым булыжником. На этом бугорчатом основании кое-где произросли редкие, хилые цветочки наподобие ромашек. Собака попробовала пройти по кругляшам - и тотчас же ругнулась на свой лад, ибо тончайший ломкий шип вонзился ей в перепонку между пальцев. Рахав пришлось его выманивать с приговором. Обычно для этого колдовства опытные мастерицы напевают "что само в голову идет", считая, что это самое безошибочное. В Рахав отчего-то родилось нечто вроде залихватской пляски-мелоса, по своей форме никак не подходящей для хирургии, поэтому она сначала кое-как вытянула занозу глазами, а потом для скорейшего заживления исполнила один из классических романсов Карибского моря. Вот его слова.
"Начни себя ты с чистого листа,
Переверни с помарками тетрадь:
Занятие, приличное для тех,
Кому по жизни нечего сказать.
Не выставляй помойного ведра:
Серебряную ложку поищи,
Что в рот тебе засунули, когда
В утробе ты сидел, как тать в пещи.
Спустись затем душе своей на дно -
В колодец, затерявшийся в ночи.
Хоть засорен он дрянью - все равно:
На глубине всегда кипят ключи.
Чтоб встретить идеальный архетип,
Сниди под сень колючих этих струй:
Хоть кто не совпадет - считай, погиб,
Но все-таки в колодец тот не плюй.
А наплевав - уйди оттуда вон!
Собаки пусть цепляют за штаны -
Ты не Дурак, не новый Актеон,
Тебе не эти жребии равны.
С судьбой своей сыграй теперь в тарот,
Чтоб с Королевой заключился брак;
Она, пожалуй, Ганса предпочтет -
Ведь ты, как ни прискорбно, не дурак.
Но ты колодец снова не дрочи,
Его в сердцах лопатой не копай:
Взрывая, замутишь его ключи,
Так ты его, пожалуй, не взрывай.
А бомбу бросив, прочь беги скорей:
Возмездие находит, как гроза,
И ты помрешь, увидев Матерей
Стальным огнем горящие глаза!"
- Ну и что всё это значит? - спросила Белла, с облегчением зализывая ранку.
- Да так, произвольная вариация на тему карточных гаданий, Великого Делания и юнговского учения об архетипах, - скромно ответила Рахав. - И еще античные мифы и современные психоделики. В общем, как я понимаю, предупреждение женщины мужчине, чтобы не слишком манипулировал со своим подсознанием.
- Вот теперь и я догадалась! - с торжеством сказала собака. - Это мы через кактусоводов пострадали. Перед нами - поле, засеянное лофофорой Уильямса, или кошенильным кактусом. Кормушка той тли, что дает хорошую краску для сыра, масла, сукна и красных полос на сенаторских тогах.
- А для красных знамен не она в свое время шла?
- Может быть. Недаром от той красочки мозги всех толп так взбунтовались, - ответила Белла. - Хотя сам кактус в натуре еще покруче будет.
- Как он тут вообще появился? Средняя полоса, как-никак, - удивилась девушка. - Я думала, его место - в оконном горшке.
- Да раскаявшиеся хуанисты, небось, побросали по наущению православной церкви. А почва еще раньше уж так славно удобрилась всяким инакомыслием, что и невзирая на климат проросло и процвело, - с ехидцей объяснила собака. - А вот, смотри, тут кое-что и прямо для тебя.
Действительно, поверх асфальтовых обломков свежим еще цементом было наляпано: "Здесь был Вася". Окончания слов, правда, вышли неразборчиво, известная неясность дорожных инкрустаций вызывала в памяти Булгакова с его Василием по прозвищу Василиса, который то ли был, то ли была, то ли и посейчас где-то есть.
- А почему ты думаешь, что это то самое? Кольцо всё такое же умеренно теплое, как…
- Ты не смотри, а нюхай, как я, простота! - воскликнула собака в запальчивости.
Действительно, характерные запахи - отнюдь не растительного происхождения, скорее животного - сгустились до того, что их стало возможным попробовать и наощупь. Поэтому Рахав в своих надежных кроссовках смело полезла на лофофорное поле, перемежающееся довольно густым кустарником. Внутри одного из особо пахучих кустов обнаружилась небольшая лысинка типа тонзуры: а на ней, в небрежной позе едва живого трупа, возлежал некто в черном сюртуке, кое-где проеденном молью, и безоглядно почивал. Хотя сюртук смотрелся и ароматизировал так, будто в нем ловила кайф вся тутошняя держава, засален и потерт он был на деле нестрашно - вроде бы его не носили активно, а только спали в нем по особо торжественным случаям. Чудовищно огромный мухомор распростер над спящим свою алую лакированную шляпу, усеянную жемчугом, как кобра Будды Шакьямуни - свой капюшон. Гвоздики бледных поганок и ложных опят проросли между изящными длинными пальцами, трава вьюнка плотно опутала ступни и колени, над самым сердцем рос подсолнечник - живой его символ. Трагикомическое распятие довершала уж абсолютно шутовская, но тем не менее вполне этнографическая деталь: в развилке брючных ног, будто ради поношения, пророс большущий гриб-вешенка, близкий к состоянию зрелости. (Впрочем, ритуал натурального распятия строился так, чтобы побольше опозорить вдобавок к неминучей смерти - зрелище, полагаем, не для слабонервных.) Однако мертвецки спящее лицо в ореоле длинных и легких кудрей было прекрасно и безмятежно: золотистые завитки обрамляли высокий купол лба, янтарно-розовый лик источал благолепие, а редкая поросль бровей над закрытыми веками заставляла предположить высокий смысл, который возник бы в зеницах, если бы они отверзлись. И что самое главное, на пальце сияло кольцо уже из чистого золота - с широкой, ясной пентаграммой, по своему размеру могущей служить оправой той фигуре, что была у девушки.
Когда Рахав нагнулась над телом спящего, застарелый аммиачный запах достиг такой мощи и выразительности, что даже Беллу, стоящую вне его досягаемости, передернуло: наверное, из сочувствия. Рахав же только слегка сморщила свой просоленный морской носик, вытаскивая из сюртучного кармана документ.
- Вас. или Вс. Беспробуднов, - и еще с ятем, как смирновская водка, - доложила она. - Василий, наверное.
- Пьет он, уж точно, без просыпу, - хмыкнула собака.
- Да нет, он не пьяный, Белла, это в нем кактусы бродят, наверное. И не обкуренный. Просто слишком далеко отсюда ушел.
- Очевидно, сменив патриотическое пристрастие к мухоморовке на любовь к трем зарубежным апель… кактусам, - съехидничала Белла. - И за недостаточную приверженность к здоровым национальным идеалам загремел на строящуюся башню этого нового Вавилона.
- Скорее с башни, - вздохнула девушка. - Как не расшибся только: наверное, лофофоры эти спружинили.
- И бухой был по жизни, - добавила Белла.
- Я опьянен одним янтарным виноградом, - не совсем внятно, однако членораздельно возразил им субъект из своей отключки, - но млека род в себе таит хмеля отраду.
- Держу пари, что наяву он слагает стихи получше, - заметила собака. - Это он что, кумыс или молочай приплел?
- В любом случае наша доля - вытащить его отсюда, - решительно заявила Рахав. - Цементный вопль о помощи ведь это он издал.
Она присела на корточки, что в натянутых бриджах было делом непростым.
- И если самые лучшие стихи растут из всякого сора, почему бы и из такого поэта не вырасти пророку? Не забывай, собака, что все грязное можно очистить, на запретное испросить разрешение.
- Это не ты говоришь, значит, и не ты мыслишь, - тихо рыкнула Белла. - О стихах - поэтесса, об очищении - японцы. Ладно, я тут прикинула, что можно кое-как и мне пройти ни минное поле. Давай рискнем отгвоздить пригвожденного и отопнуть распятого…
- В распятии моем объемлю я небеса, моря и землю! - провещал Вася, приоткрывая левый глаз - зелено-золотой, как у кота, пронзительно-пытливый и хитрый до невозможности. - Простерт по ней и к ней же пригвожден: впиваю соки и ее закон. Страдаю скорбью и впиваю сладость…
- Сразу видно, до чего невмоготу ему стало в той прозаической архитектурной шараге, - фыркнула Белла, осторожно пробираясь меж тонких шипов, - вот потому и сверзился из того, вроде бы, окошка, что под самой крышей башни.
- Я башню безумную эту воздвиг над смятением жизни, - снова завел свое Василий, - и стал прорицать с высоты, и сеть я раскинул речей. Но где же мой улов? Где рыбы мои?
- Скорее воробьи и вообще мухи. Какие рыбы на такой высоте? - прокомментировала Белла. - Разве что летучие.