- Да ты, чѣмъ догадываться-то, понатужься да спроси какъ-нибудь по-нѣмецки вонъ у этой дамы, что противъ тебя сидитъ и чулокъ вяжетъ, - кивнулъ Николай Ивановичъ на пассажирку, прилежно перебиравшую спицы съ сѣрой шерстью. - Неужто ты не знаешь, какъ и желтый листъ по-нѣмецки называется?
- Я-же вѣдь сказала тебѣ, что насъ только комнатнымъ словамъ учили.
- Ну, пансіонъ! А вѣдь, поди, за науку по пяти рублей въ мѣсяцъ драли!
- Даже по десяти.
Не мало удивлялись они и нѣмкѣ-пассажиркѣ, вязавшей чулокъ, которая, какъ вошла въ вагонъ, вынула начатый чулокъ, да такъ и не переставала его вязать въ теченіе двухъ часовъ.
- Неужто дома-то у ней не хватаетъ времени, чтобы связать чулки? - сказала жена.
- И хватаетъ, можетъ статься, да ужъ такая извадка, - отвѣчалъ мужъ. - Нѣмки ужъ такой народъ… Нѣмка не только что въ вагонъ, а и въ гробъ ляжетъ, такъ и то чулокъ вязать будетъ.
А поѣздъ такъ и мчался. Супруги наѣлись булокъ съ сыромъ и икрой. Жажда такъ и томила ихъ послѣ соленаго, а напиться было нечего. Во время минутныхъ остановокъ на станціяхъ, они не выходили изъ вагоновъ, чтобы сбѣгать въ буфетъ, опасаясь, что поѣздъ уйдетъ безъ нихъ.
- Чортъ-бы побралъ эту нѣмецкую ѣзду съ минутными остановками! Помилуйте, даже въ буфетъ сбѣгать нельзя! - горячился Николай Ивановичъ. - Поѣздъ останавливается, пятьдесятъ человѣкъ выпускаютъ, пятьдесятъ пассажировъ принимаютъ - и опять пошелъ. Ни предупредительныхъ звонковъ - ничего. Одинъ звонокъ - и катай-валяй. Говорятъ, это для цивилизаціи… Какая тутъ къ чорту цивилизація, ежели человѣку во время остановки поѣзда даже кружки пива выпить нельзя?
- Да, должно быть, здѣсь такіе порядки, что, нѣмцы съ собой берутъ питье, - говорила Глафира Семеновна. - Они народъ экономный.
- Да вѣдь не видать, чтобы пили въ вагонахъ-то. Только сигарки курятъ, да газеты читаютъ. Вотъ ужъ сколько проѣхали, а хоть-бы гдѣ-нибудь показалась бутылка. Бутерброды ѣли, а чтобы пить - никто не пилъ. Нѣтъ, у насъ на этотъ счетъ куда лучше. У насъ пріѣдешь на станцію-то, такъ стоишь, стоишь, и конца остановки нѣтъ. Тутъ ты и попить, и поѣсть всласть можешь, даже напиться до пьяна можешь. Первый звонокъ - ты и не торопишься; а идешь либо пряники вяземскіе себѣ покупать, а то такъ къ торжковскимъ туфлямъ приторговываешься; потомъ второй звонокъ, третій, а поѣздъ все стоитъ. Когда-то еще кондукторъ вздумаетъ свистнуть въ свистульку машинисту, чтобы тотъ давалъ передній ходъ. Нѣтъ, у насъ куда лучше.
Новая остановка. Станція такая-то, кричитъ кондукторъ и прибавляетъ: "Swei minuten".
- Опять цвей минутенъ, чортъ ихъ возьми! Когда же душу-то отпустятъ на покаяніе и дадутъ такую остановку, чтобы попить можно! - восклицалъ Николай Ивановичъ.
- Да дай кондуктору на чай и попроси, чтобы онъ намъ въ вагонъ пива принесъ, - посовѣтовала ему жена. - За стекло-то заплатимъ.
- Попроси… Легко сказать - попроси… А какъ тутъ попросишь, коли безъ языка? На тебя понадѣялся, какъ на ученую, а ты ни въ зубъ толкнуть по-нѣмецки…
- Комнатныя слова я знаю, а тутъ хмельныя слова. Это по твоей части. Самъ-же ты хвасталъ, что хмельныя слова выучилъ въ лучшую, вотъ и попроси у кондуктора, чтобы онъ принесъ пива.
- А и то попросить.
Николай Ивановичъ вынулъ изъ кармана серебряную марку и, показывая ее пробѣгавшему кондуктору, крикнулъ:
- Эй, херъ!.. Херъ кондукторъ! Коммензи… Вотъ вамъ нѣмецкая полтина… Дейчъ полтина… Биръ тринкенъ можно? Брингензи биръ… Боюсь выйти изъ вагона, чтобъ онъ не уѣхалъ… Два биръ… Цвей биръ… Для меня и для мадамъ… Цвей биръ, а остальное - немензи на чай…
Все это сопровождалось жестами. Кондукторъ понялъ - и явилось пиво. Кельнеръ принесъ его изъ буфета. Мужъ и жена жадно выпили по кружкѣ.
Поѣздъ опять помчался.
IV
Выпитая кружка пива раздражила еще больше жажду Николая Ивановича и Глафиры Семеновны.
- Господи! Хоть-бы чайку гдѣ нибудь напиться въ охотку, - говорила Глафира Семеновна мужу. - Неужто поѣздъ такъ все и будетъ мчаться до Берлина безъ остановки? Гдѣ пообѣдаемъ? Гдѣ-же мы поужинаемъ? Хоть бифштексъ какой-нибудь съѣсть и супцу похлебать. Вѣдь нельзя-же всю дорогу сыромъ и икрой питаться. Да и хлѣба у меня мало. Всего только три маленькія булочки остались. Что это за житье, не пивши, не ѣвши, помилуйте!
- Ага! жалуешься! - поддразнилъ ее мужъ - А зачѣмъ просилась заграницу? Сидѣла-бы у себя дома на Лиговкѣ.
- Я просилась на Эйфелеву башню, я просилась къ французамъ на выставку.
- Да вѣдь и тамъ не слаще. Погоди, на Эйфелевой-то башнѣ, можетъ быть, взвоешь.
- Николай Иванычъ, да попроси-же ты у кондуктора еще пива.
- Погоди, дай до станціи-то доѣхать.
Но на станціяхъ, какъ на грѣхъ, останавливались на одну минуту.
- Биръ… Биръ… Цвей биръ! Кондукторъ… Херъ кондукторъ!.. Вотъ дейчъ полтина. Валяй на всю… Можете и сами тринкенъ… Тринкензи!.. - кричалъ Николай Ивановичъ, протягивая кондуктору марку, но кондукторъ пожималъ плечами, разводилъ руками и говорилъ:
- Nur eine Minute, mein Herr…
Оберъ-кондукторъ свистѣлъ, локомотивъ отвѣчалъ на свистокъ и мчался.
- Помчалась цивилизація! - воскликнулъ Иванъ Ивановичъ. - Ахъ, чтобъ вамъ пусто было! Нѣтъ, наши порядки куда лучше.
- Нельзя? - спрашивала жена.
- Видишь, нельзя. Сую кондуктору полтину чай - даже денегъ не беретъ.
Поѣздъ мчался съ неимовѣрной быстротой. Мимо оконъ вагоновъ безпрерывно мелькали домики, поля засѣянныя озимью, выравненные, скошенные луга, фабричныя трубы или сады и огороды. Вездѣ воздѣланная земля и строенія.
- Да гдѣ-же у нихъ пустырь-то? Гдѣ-же болота? - дивился Николай Ивановичъ.
Поѣздъ сгонялъ стаи птицъ съ полей. Птицы взвивались и летѣли… хвостами назадъ. Глафира Семеновна первая это замѣтила и указала мужу.
- И птицы-то здѣсь какія-то особенныя. Смотри-ка, задомъ летятъ. Не впередъ летятъ, а назадъ.
Николай Ивановичъ взглянулъ и самъ удивился, но тотчасъ-же сообразилъ.
- Да нѣтъ-же, нѣтъ. Это ихъ поѣздъ обгоняетъ, оттого такъ и кажется.
- Полно тебѣ морочить-то меня. Будто я не понимаю. Ну, смотри, видишь, хвостами назадъ… Задомъ летятъ, задомъ… Это ужъ такія нѣмецкія птицы. Я помню, что насъ въ пансіонѣ про такихъ птицъ даже учили, - стояла на своемъ жена.
Въ вагонъ пришелъ кондукторъ ревизовать билеты.
- Биръ тринкенъ… Гдѣ можно биръ тринкенъ и поѣсть что-нибудь? - приставалъ къ нему Николай Ивановичъ.
- Эссенъ, эссенъ… - пояснила Глафира Семеновна и покраснѣла, что заговорила по-нѣмецки. - Биръ тринкенъ, тэ тринкенъ, кафе тринкенъ и эссенъ? - продолжала она.
Кондукторъ понялъ, что у него спрашиваютъ, и отвѣчалъ:
- Königsberg… Königsberg werden Sie gwölf Minuten stehen…
- Поняли, поняли. Зеръ гутъ. Въ Кенигсбергѣ двѣнадцать минутъ. Ну, вотъ это я понимаю! Это какъ слѣдуетъ. Это по-человѣчески! - обрадовался Николай Ивановичъ.
- А когда? Въ которомъ часу? Ви филь уръ? - спросила Глафира Семеновна и еще больше покраснѣла.
- Um fieben, - далъ отвѣтъ кондукторъ.
- Мерси… Данке… Ну, слава Богу… Въ семь часовъ. Это, стало быть, черезъ два часа. Два часа какъ-нибудь промаячимъ.
Мужъ взглянулъ на жену и одобрительно сказалъ/
- Ну, вотъ видишь… Говоришь-же по-нѣмецки, умѣешь, а разговаривать не хочешь.
- Да комнатныя и обыкновенныя слова я очень чудесно умѣю, только мнѣ стыдно.
- Стыдъ не дымъ, глаза не ѣстъ. Сади, да и дѣлу конецъ.
Смеркалось. Супруги съ нетерпѣніемъ ждали Кенигсберга. При каждой остановкѣ они высовывались изъ окна и кричали кондуктору:
- Кенигсбергъ? Кенигсбергъ!
- Nein, nein, Königsberg wird noch weiter.
- Фу, ты пропасть! Все еще не Кенигсбергъ! A пить и есть хочу, какъ собака! - злился Николай Ивановичъ.
Но вотъ поѣздъ сталъ останавливаться. Показался большой вокзалъ, ярко освѣщенный.
- Königsberg! - возгласилъ кондукторъ.
- Слава тебѣ Господи! Наконецъ-то!
Пассажиры высыпали изъ вагоновъ. Выскочили и Николай Ивановичъ съ Глафирой Семеновной. У станціи стояли сразу три поѣзда. Толпился народъ. Одни входили въ вагоны, другіе выходили. Носильщики несли и везли сундуки и саквояжи. Шумъ, говоръ, свистки, звонки, постукиваніе молотковъ о колеса.
- Вотъ адъ-то! - невольно вырвалось у Николая Ивановича. - Да тутъ живымъ манеромъ растеряешься. Постой, Глаша, надо замѣтить, изъ котораго поѣзда мы вышли, а то потомъ какъ-бы не попасть въ чужой поѣздъ. Видишь, нашъ поѣздъ по серединѣ стоитъ, а на боковыхъ рельсахъ - это чужіе поѣзда. Ну, пойдемъ скорѣй въ буфетъ.
- Нѣтъ, голубчикъ, я прежде въ уборную… Мнѣ поправиться надо. Вѣдь сколько времени мы не выходя изъ вагона сидѣли, а въ здѣшнихъ вагонахъ, ты самъ знаешь, уборныхъ нѣтъ, - отвѣчала жена. - Безъ уборной мнѣ и ѣда не въ ѣду.
- Какая тутъ поправка, коли надо торопиться пить и ѣсть скорѣй. Вѣдь только двѣнадцать минутъ поѣздъ стоитъ. Да и чортъ ихъ знаетъ, какія такія ихнія нѣмецкія минуты! Можетъ быть, ихнія минуты на половину меньше нашихъ. Идемъ скорѣе.
- Нѣтъ, не могу, не могу. Увѣряю тебя, что не могу… Да и тебя попрошу проводить меня до уборной и подождать у дверей, а то мы растеряться можемъ.
- Эхъ, бабье племя! - крякнулъ Николай Ивановичъ и отправился вмѣстѣ съ женой отыскивать женскую уборную.
Уборная была найдена. Жена быстро скрылась въ ней. Мужъ остался дожидаться у дверей. Прошло минутъ пять. Жена показывается въ дверяхъ. Ее держитъ за пальто какая-то женщина въ бѣломъ чепцѣ и что-то бормочетъ по-нѣмецки.
- Николай Иванычъ, дай, Бога ради, сколько-нибудь нѣмецкихъ денегъ, или разсчитайся за меня! - кричитъ жена. - Здѣсь, оказывается, даромъ нельзя… Здѣсь за деньги. Даю ей русскій двугривенный, не беретъ.
- Въ уборную на станціи, да за деньги!.. Ну, народъ, ну, нѣмецкіе порядки! - восклицаетъ Николай Ивановичъ, однако суетъ нѣмкѣ денегъ и говоритъ:- Скорѣй, Глаша, скорѣй, а то и поѣсть не успѣемъ.
Они бѣгутъ, натыкаются на носильщиковъ. Вотъ и буфетъ. Разставлены столы. На столахъ въ тарелкахъ супъ. "Табдьдотъ по три марки съ персоны", читаетъ Глафира Семеновна нѣмецкую надпись надъ столомъ.
- Полный обѣдъ есть здѣсь за три марки. Занимай скорѣй мѣста, - говоритъ она мужу.
Тотъ быстро отодвигаетъ стулья отъ стола и хочетъ сѣсть, но лакей отстраняетъ его отъ стола и что-то бормочетъ по-нѣмецки. Николай Ивановичъ выпучиваетъ на него глаза.
- Ви? Васъ? Мы ѣсть хотимъ… Эссенъ… митагъ эссенъ, - говоритъ Глафира Семеновна.
Лакей упоминаетъ слово "телеграмма". Подходятъ двое мужчинъ, говорятъ лакею свою фамилію и занимаютъ мѣста за столомъ, на которыя разсчитывалъ Николай Ивановичъ.
- Что-жъ это такое! - негодуетъ Николай Ивановичъ. - Ждали, ждали ѣды, пріѣхали на станцію и ѣсть не даютъ, не позволяютъ садиться! Однимъ можно за столъ садиться, а другимъ нельзя! Я такія-же деньги за проѣздъ плачу!
Лакей опять возражаетъ ему, упоминая про телеграмму. За столомъ, наконецъ, находится какой-то русскій. Видя, что двое его соотечественниковъ не могутъ понять, что отъ нихъ требуютъ, онъ старается разъяснить имъ.
- Здѣсь табльдотъ по заказу… Нужно было обѣдъ заранѣе телеграммой заказать, - говоритъ онъ. - Вы изволили прислать сюда телеграмму съ дороги?
- Какъ телеграмму? Обѣдъ-то по телеграммѣ? Ну, порядки! Глаша! Слышишь? - обращается Николай Ивановичъ къ женѣ. - Очень вамъ благодаренъ, что объяснили, - говорить онъ русскому. - Но мы ѣсть и пить хотимъ. Неужели-же здѣсь безъ телеграммы ничего ни съѣсть, ни выпить нельзя?
- Вы по картѣ можете заказать. По картѣ что угодно…
- Эй! Прислужающій! Человѣкъ! Эссенъ! Что нибудь эссенъ скорѣй и биръ тринкенъ! - вопитъ Николай Ивановичъ. - Цвей порціи.
Появляется лакей, ведетъ его и супругу къ другому столу, отодвигаетъ для нихъ стулья и подаетъ карту.
- Гдѣ тутъ карту разсматривать, братецъ ты мой! Давай двѣ котлеты или два бифштекса.
- Zwei Goteleten? O, ja… - отвѣчаетъ лакей и бѣжитъ за требуемымъ, но въ это время входитъ желѣзнодорожный сторожъ и произноситъ что-то по-нѣмецки, упоминая Берлинъ.
Пассажиры вскакиваютъ изъ за-стола и принимаются разсчитываться.
- Что-же это такое, Господи! Неужто-же поѣздъ отправляется? Вѣдь эдакъ не пивши, не ѣвига уѣзжать надо. Берлинъ? - спрашиваетъ онъ сторожа.
- Берлинъ, - отвѣчаетъ тотъ.
- Глаша! Бѣжимъ! А то опоздаемъ!
Мужъ и жена вскакиваютъ изъ-за стола. Появляется лакей съ двумя котлетами.
- Некогда, некогда! - кричитъ ему Николай Ивановичъ. - Давай скорѣй эти двѣ котлеты. Мы съ собою возьмемъ… Клади въ носовой платокъ… Вотъ такъ… Глаша! Тащи со стола хлѣба… Въ вагонѣ поѣдимъ. Человѣкъ! Меншъ! Получай… Вотъ двѣ полтины… Мало? Вотъ еще третья. Глаша. Скорѣй, а то опоздаемъ. Ну, порядки!..
Мужъ и жена бѣгутъ изъ буфета.
- Николай Иванычъ! Николай Иванычъ! У меня юбка сваливается! - говоритъ на бѣгу жена.
- Не до юбокъ тутъ, матушка. Бѣги!
Они выбѣжали изъ буфета, бросились къ поѣзду и вскочили въ вагонъ.
V
Глаша! Гдѣ-же наши подушки, гдѣ-же наши саквояжи? - воскликнулъ Николай Ивановичъ, очутившись вмѣстѣ съ женой въ вагонѣ. - Боже мой, украли!.. Неужто украли? - всплеснула руками Глафира Семеновна. - Или украли, или мы не въ тотъ вагонъ сѣли. Такъ и есть, не въ тотъ вагонъ. Тотъ вагонъ былъ съ сѣрой, а этотъ съ какой-то рыжей обивкой. Выходи скорѣй, выскакивай!
Николай Ивановичъ бросился къ запертымъ снаружи дверямъ купэ, быстро отворилъ окно и закричалъ:
- Эй, херъ, херъ…херъ кондукторъ… Отворите… Мы не въ тотъ вагонъ попали!
Но поѣздъ уже тронулся и быстро ускорялъ свой ходъ. На крикъ никто не обратилъ вниманія.
- Что-же это такое? Какъ намъ быть безъ подушекъ и безъ саквояжей! Въ саквояжѣ у меня булки, сыръ и икра. Ни прилечь, ни поужинать будетъ нечѣмъ. Вѣдь этихъ двухъ котлетъ, что мы со станціи захватили, для насъ мало. Да и какія это котлеты!… Это даже и не котлеты… Онѣ до того малы, что ихъ двѣ на ладонь уложишь, - вопіяла Глафира Семеновна.
- Не кричи, не кричи… На слѣдующей станціи пересядемъ въ свой вагонъ, - уговаривалъ ее Николай Ивановичъ. - Отыщемъ и пересядемъ.
- Какъ тутъ пересѣсть! Какъ тутъ вагонъ отыскивать, ежели поѣздъ больше двухъ минутъ и на станціи не стоитъ! Только выскочишь, а поѣздъ ужъ и опять въ путь… Къ тому-же, теперь вечеръ, а не день. Гдѣ тутъ отыскивать?
Какой-то нѣмецъ въ войлочной шапкѣ, сидѣвшій съ ними въ купэ, видя ихъ безпокойство, спросилъ ихъ что-то по-нѣмецки, но они не поняли и только вытаращили глаза. Нѣмецъ повторилъ вопросъ и прибавилъ слово "Гамбургъ".
- Постой… Мы даже, кажется, не въ тотъ поѣздъ сѣли. Нѣмецъ что-то про Гамбургъ толкуетъ, - испуганно проговорила Глафира Семеновна, обращаясь въ мужу.
- Да что ты… Вотъ уха-то! Спроси-же его, куда мы ѣдемъ. Вѣдь можешь-же ты хоть про это-то спросить?! Вѣдь ты все-таки чему-же нибудь училась въ пансіонѣ.
Испугъ придалъ Глафирѣ Семеновнѣ энергіи. Она подумала, сложила кой-какъ въ умѣ нѣмецкую фразу и задала вопросъ нѣмцу:
- Инъ Берлинъ виръ фаренъ? Берлинъ этотъ вагонъ?
- Nein, Madame, wir fahren nach Gamburg.
- Какъ нахъ Гамбургъ? А Берлинъ?
Нѣмецъ отрицательно покачалъ головой и опять что-то пробормоталъ по-нѣмецки.
- Да-конечно-же, не въ томъ поѣздѣ ѣдемъ, - чуть не сквозь слезы сказала Глафира Семеновна.
Николай Ивановичъ досадливо почесалъ затылокъ.
- Ну, переплетъ! Бѣда безъ языка!.. - вырвалось у Николая Ивановича.
- Въ Гамбургъ, въ Гамбургъ ѣдемъ… въ Гамбургъ, - твердила Глафира Семеновва.
- Да спроси ты у нѣмца-то поосновательнѣе. Можетъ быть, поѣздъ-то гамбургскій, а Берлинъ по дорогѣ будетъ.
- Какъ я спрошу, ежели я не умѣю! Спрашивай самъ.
- Чему-же ты училась въ пансіонѣ!
- А ты чему учился у своихъ нѣмцевъ-колонистовъ и чухонцевъ?
- Я учился въ лавкѣ, продавая парусину, желѣзо и веревки. За меня въ пансіонъ разнымъ мадамамъ денегъ не платили. Я счетъ по-нѣмецки знаю, хмельныя слова знаю.
- Ты хмельныя, а я комнатныя. Про поѣзда насъ ничего не учили.
Супруги уже начали ссориться, размахивая руками, но, наконецъ, Николай Ивановичъ плюнулъ, оттолкнулъ отъ себя жену, подсѣлъ съ нѣмцу и показалъ ему свои проѣздные билеты. Нѣмецъ посмотрѣлъ ихъ и опять отрицательно покачалъ головой.
- Nein. Das ist hicht was. Die guhrfarten find nach Berlin, aber wir fahren nach Gamburg.
- Да Берлинъ-то будетъ по дорогѣ, или нѣтъ? Вотъ что я васъ спрашиваю! - раздраженно крикнулъ Николай Ивановичъ. - Ну, можетъ быть такъ, что сначала Берлинъ, а нахеръ Гамбургъ или сначала Гамбургъ, а нахеръ Берлинъ. Нихтъ ферштейнъ?
- ?a, jа… ich verstehe… Berlin ist dort und Gamburg ist dort. Von Dirsghau sind zwei Zweigen.
Нѣмецъ показалъ жестами въ двѣ противоположныя стороны.
- Здравствуйте! Даже не въ ту сторону и ѣдемъ-то! - отскочилъ отъ нѣмца Николай Ивановичъ, понявъ, что по дорогѣ не будетъ Берлина, и набросился на жену:- А все ты съ своими поправленіями въ женской уборной. Все это черезъ тебя мы перепутались… "Мнѣ нужно поправиться! Мнѣ нужно поправиться!" Вотъ и поправилась. Въ Гаибургъ вмѣсто Берлина ѣдемъ. На кой шутъ, спрашивается, намъ этотъ Гамбургъ, ежели мы черезъ Берлинъ въ Парижъ ѣдемъ? Нѣмецъ показываетъ, что Берлинъ-то вонъ тамъ, а насъ эво куда относитъ.
- Не могу-же я не сходить въ дамскую уборную, ежели я шесть-семь часовъ не выходя изъ вагона сидѣла, - оправдывалась жена.
- А не можешь, такъ не ѣзди заграницу. Нѣмки-же могутъ. Отчего-же онѣ могутъ? Или у нихъ натура другая.
- Конечно-же, должно быть, другая. Онѣ къ здѣшнимъ порядкамъ привычны, а я не привычна.
- И ты заграницу выѣхала, такъ должна привыкать. А то извольте видѣть: надо въ буфетъ ѣсть идти, а она: "я въ дамскую уборную". Черезъ тебя и ѣду прозѣвали. Нешто можетъ быть человѣкъ сытъ, съѣвши вотъ по эдакой котлеткѣ, ежели онъ съ утра не ѣлъ! Вѣдь, можетъ быть, до самаго Гамбурга другого куска въ горло не попадетъ, кромѣ этой котлетины. А гдѣ этотъ самый Гамбургъ? Чортъ его знаетъ, гдѣ онъ! Можетъ быть, на краю свѣта.
Глафира Семеновна сидѣла, держа въ рукѣ котлеты, завернутыя въ носовой платокъ, и плакала.
- Зачѣмъ-же намъ въ Гамбургъ-то ѣхать? Мы выйдемъ вонъ изъ вагона на первой-же станціи, - говорила она.
- А чортъ ихъ знаетъ, будетъ-ли еще по дорогѣ станція-то, да и выпустятъ-ли насъ изъ этого вагона. Видишь, какіе у нихъ вездѣ дурацкіе порядки. Можетъ быть, изъ вагона-то вплоть до Гамбурга и не выпустятъ. А заплати деньги сполна, да и поѣзжай.
- Попросимся, чтобы выпустили. Скажемъ, что по ошибкѣ не въ тотъ поѣздъ попали.