- Просто утром сердце немного прихватило, - ответил Серебряков. - Поэтому и прогуляться решил. Да не волнуйся, уже все прошло…
Тролли плясали все неистовее, и казалось, только с его смертью оборвется эта пляска.
"Надо как-нибудь в ближайшее время разбить эту пластинку!" – в сердцах подумал Серебряков.
PER PEDES APOSTOLORUM
(Продолжение)
…Порой, только вспомнив, что ношу сан архангела, находил силы не думать о постыдной слабости своей. Тогда покидало меня и чувство опасности, ибо прибежище этого чувства – не архангельский дух, а всего лишь постылая, тленная, ничего по сути не стоящая человеческая плоть…
Из "Жизнеописания…"
А когда-то, в очень далекой своей жизни он любил эту музыку и слушал ее так же зачарованно, как Наташа. Любил ее и Арнольд Иванович и запускал на своем граммофоне чуть не каждый день. (Ах, знал бы, знал бы Арнольд Иванович, орденская десница Селафиил, как она будет звучать из этого самого граммофона в судный для него день!..)
Впрочем, и в невеселом расположении духа он тоже ее иногда заводил. Так было в тот вечер, когда Федька, точнее Виктор, а еще точнее – уже три месяца как архангел Колобуил, вернулся со своего дежурства на Сухаревке и застал Арнольда Ивановича, сидевшего у граммофона, мрачнее тучи.
- На, читай, - сказал он и протянул Виктору какую-то бумагу.
Виктор прочел – чушь какая-то:
…"Голубка" назывался этот римский корабль…
…Жестокий король Филипп, тебе все равно не удалось завладеть Тайной изведенных тобою тамплиеров!..
…Жареная человечина – вот что тебе досталось вместо Тайны, граф Симон де Монфор!..
…И воспылала, и возметнулась в небо над Россией страшная звезда Полынь…
…Это ужасно, ужасно, господа!..
- Что это? - спросил Виктор с удивлением.
От архангела Колобуила у Арнольда Ивановича секретов дано уже не было. Он объяснил:
- Корабль "Голубка" – это римский корабль, доставивший первых деспозинов в Галлию. Про короля Филиппа Красивого и про графа Симона де Монфора я тебе уже рассказывал. Про звезду Полынь почитай в Апокалипсисе. А слова "это ужасно, ужасно, господа!..", насколько я понимаю – последние слова императора Николая Второго перед тем, как он бросил послание императора Павла в камин. Понимаешь, только деспозин, у которого к тому же помутнение рассудка, мог произнести в бреду все эти слова…
- Чокнутый? - догадался Виктор.
- Он, - кивнул Арнольд Иванович. - Но только, уверен, ничего такого он вслух не произносил. Тут, видишь ли, самое интересное то, как эта бумага мне досталась. Один мой подопечный написал ее под гипнозом…
Виктор присвистнул. Про подопечных Селафиила он с некоторых пор знал. Арнольд Иванович работал врачом-психиатром в какой-то хитрой лаборатории ГПУ, потому (что поначалу еще Федьку так удивляло) и не уплотняли его в этой четырехкомнатной квартире на Мясницкой: как специалиста ценили очень. А подопечными его были гэпэушники со всякими странностями, которых Арнольд Иванович как-то лечил с помощью гипноза.
Но теперь в лаборатории создали какой-то сверхсекретный спецотдел по приказу самого начальника ГПУ Менжинского. Туда набрали чудиков со всей страны, которые вроде бы мысли чужие умеют читать.
Не только Виктор, но даже и сам Арнольд Иванович до поры слабо верил в такое человеческое умение, и большинство тех чудиков вскорости снял с казенного довольствия за обман. Да вот один, по фамилии Барабанов, похоже, оказался все-таки настоящий. Ему, Барабанову этому, бывшему полковому повару, в Империалистическую войну полчерепа осколком снесло, пришлось потом дыру в черепушке гуттаперчей заделывать; однако с тех пор он что-то, кажись, впрямь начал угадывать в чужих мыслях. Гад, кстати, оказался преизрядный: много уже людей из-за тех его угадок успело отправиться прямым ходом на Соловки.
И вот теперь, видимо, этот самый Барабанов случайно очутился около Чокнутого да и учуял что-то в его перепутанных мыслях. Разобрать их, ясно, не смог своими двухклассными да германским осколком порченными мозгами, но Арнольд Иванович под гипнозом все из него выкачал – заставил в сонном состоянии все на бумаге написать. Заодно дал команду навсегда забыть обо всем написанном, но тут Арнольд Иванович не столь сильно был уверен в своих гипнотизерских способностях – вполне могло статься, что у Барабанова какие-то крохи от всего еще трепыхались в башке, и была опасность, что его снова нечистый дернет пойти туда, на Сухаревку, к Чокнутому.
Вот за этим Виктор и должен был с завтрашнего дня проследить.
Барабанова Арнольд Иванович ему даже на бумаге нарисовал: голова какая-то треугольная (другая, видно, из гуттаперчи не получилась); поверх – шляпа всегда; уши оттопыренные; нос картошкой. Уж человека с таким портретом Виктор не пропустил бы ни за что.
С утра Федька-Федуло, сидя за котлом, приглядывал за Чокнутым во все глаза. И точно: в середине дня появляется рядом с ним этот самый, треугольноголовый, с лопухастыми ушами. Вроде просто стоит, любуется природной красой, но это – какого-нибудь Федулу обманывать, а Колобуила на мякине не проведешь – сразу углядел, что тот украдкой все же к Чокнутому приглядывается.
Тут женщина, позади этого Барабанова проходившая, вдруг рубль обронила да и, не заметив, пошла себе дальше. Федька только подумать успел, что надо бы сейчас рубль подобрать (Колобуилу он без надобности, а Федуле-то – очень даже). Еще и не дернулся к рублю тому устремиться, а Барабанов – будто ему в ухо крикнули: мигом обернулся – и ту рублевку к себе в карман.
Понял Федька – вправду, похоже, чует чужие мысли в воздухе этот, с гуттаперчевой головой.
Решил, однако, на всякий случай еще проверить – поэкспериметрировать, как говорил Арнольд Иванович. Барабанов как раз в это время под деревом стоял. Никаких птиц на дереве не было, но Федька подумал изо всех сил – убедительно подумал, так, что сам поверил почти: "Ого! Ворона на дереве сидит! Вон, какнуть приготовилась!.. Щас какнёт в точности этому, с треугольной башкой, прямо на шляпу – во смеху-то будет!.."
Снова все точно! Барабанова от этого дерева как ветром отнесло. Голову свою треугольную задрал, стоит, смотрит – где ж ворона?
Еще, наверно, полчаса Федька так изгалялся над ним – то трамваем его припугнет (во всю силу представив, что стоит этот гуттаперчевый на трамвайных путях) - тот сразу как ошалелый – в сторону; то представит себе, что с рогатки в него целится из-за своего котла – и тот немедля норовит за фонарный столб спрятаться.
Шутки шутковать – оно, конечно, для какого-нибудь Федулы дело веселое, а Колобуилу уже пора было решать, как с этим калеченым быть. Вполне мог от Чокнутого что-то своей треугольной башкой поймать, уж больно долго вертелся вокруг него.
К Арнольду Ивановичу бежать?.. Но того сейчас и дома нет. А если б даже и был – пускай бы Федуло бегал, а Колобуилу надобно решать самому.
Напряг Федька-Витька-Колобуил изо всей силы мозги – и додумался наконец. Да как, вправду, здорово все придумал! И Селафиилу не зазорно было бы!
А додумался он потому, что много раз перечитывал книгу магистра Прошки – Уриила Второго, этот его "Катехизис", и теперь словно кто-то ему нашептал оттуда слова: "Если зришь в своем супостате способности в чем-либо бульшие, нежели у тебя самого, то умей зрить в тех способностях для себя выгоду, а для него, напротив, слабину. Ибо, разумно используя те его способности против него же, будешь силен вдвойне – и своею и его силою".
Да, умен был, ничего не скажешь, этот Прошка – Уриил Второй. И "Катехизис" его – книжка в орденском деле самая наиполезнейшая.
В чем главная сила этого, с треугольной башкой? В умении всякую мысль чутко ловить. А в чем сейчас Федькина слабость? В том, что от мыслей своих не убежишь. Так значит, и бежать от них не след! И с трамваем-то, и с вороной – вон как лихо получилось! Но то – для своего удовольствия; а если для пользы?
Для пользы дела думать надобно о таком, чтобы треугольного за самую душу зацепило. А он жадный, этот Барабанов, сразу видать – вон как за рублевкой порхнул быстро! Так и думать надобно о деньгах…
Представил себе Федька тех денег целую пачку – он такую у Арнольда Ивановича видал. Бумажки новенькие, обрез у пачки синевой светится, поверх – крест-накрест банковская бандероль…
При этих его мыслях Барабанов медленно как-то стал башкой своей треугольной то в одну, то в другую сторону шевелить и спину слегка почесывать, словно вши по ней разгулялись. Стало быть, проняло. А значит, думай, Федуло, думай крепче!..
Пачка такая не одна! Целый ящик! Сотня их там… нет, двести даже штук! Тесненько так лежат друг к дружке, а всего деньжищ там не меньше как мульён!..
Совсем плох стал Барабанов, места себе не находит. Головой вертит во все стороны, руки дрожат – все папиросы в лужу рассыпал. Даже подбирать не стал: чего их подбирать, когда целый мульён денег где-то поблизости?
Ну а где спрятан тот мульён?.. А вот где! В проулке, в том, что слева – во-во, в этом самом, куда Барабанов голову при его мыслях повернул! - за одноэтажным деревянным домишком железный люк в мостовой. А проулок такой, что никто почти там не ходит… И ежели по-незаметному люк приподнять, то под ним, под ним родимым тот ящичек с мульёном и как раз-то и прячется!..
Очень живо это все Федька себе представил, потому что и проулок, и люк тот видел не раз. Понятно, никакого мульёна в люке не лежало, а прятал там вор по кличке Цыган свой маузер, потому как сам со своей марухой Стрелкой в этом деревянном домишке жил, а маузер в люке прятал на случай облавы – Федька однажды нечаянно проследил. Понятно, никому рассказывать не стал – Цыган, прознай он о том, в минуту башку отвинтит, не замедлится.
Но про маузер Федька сейчас не думал вовсе – уже сам верил, что в люке ящичек с новенькими денежными пачками. Хороший такой ящичек, струганый! А пачки в нем – и вовсе любо смотреть!..
Так размечтался, что Барабанова уже и след простыл… Хотя нет – вон шляпа его мелькнула, как раз при входе в тот самый проулок. Шустро торопился гуттаперчевый за смертью за своей…
Он же, Федька – со всех ног к домишке тому деревянному, только с другой стороны. И – нэ колотить кулаками в дверь:
- Дяденька Цыган, дядечка Цыган, откройте!..
Дрожал, конечно: Цыган – гроза всей Сухаревки; помня, однако, что нынче он не какой-то Федуло, а архангел Колобуил, кое-как перемог свой страх.
Цыган наконец открыл, рожа заспанная, от самого перегаром разит за версту, потому злой, как черт:
- Ты чего, мазурик? Жить, что ли, наскучило?
И маруха его, Стрелка, голос подает:
- Кого там принесло? Поспать не дадут! Дай ему, Ванечка, по макитре, чтоб не очухался!
- Простите мазурика, дядечка Цыган! - заторопился Федька, покуда вправду по макитре не получил. - Там, за домом, какой-то шнырь люк открывает. Думаю – надо бы вам по-быстрому сообчить.
Цыган хоть и после попойки, а мигом все сообразил.
- Один шнырь? - спрашивает.
- Да один-одинешенек! Хилый такой! В шляпе!
- И давно он там шустрит?
- Да вот только что люк открывал. Я увидел – и сразу к вам!
Маруха, видно, в окно выглянула – тоже из комнаты подтверждает:
- Ой, Вань, он уже влез!.. Точно, в шляпе!
- Щас поглядим, в какой он в шляпе будет, покойник… - прохрипел Цыган. С этими словами оттолкнул Федьку, вышел и завернул за угол дома.
А Федька – назад, на Сухаревку. О Барабанове уже можно было и не думать, Цыган о нем позаботится. К лету, глядишь, отыщут. Узнают по гуттаперчевой голове…
Но вернулся к своему котлу – и заволновался сразу: Чокнутого на месте не было.
Некоторое время ждал – вдруг тот просто отошел по нужде, - но через полчаса ждать, ничего не делая, было уже глупо, пришлось подкатываться к Кольке Прыщу. Впрочем, и спрашивать ни о чем не пришлось – тот сам все сразу выложил: пока Федьки не было, подъехал "воронок" и Чокнутого туда быстренько закинули.
- Только чокнутых им в легавке не хватало! - недоумевал Колька Прыщ. - Я-то думал – на нашенских опять облава; нет, вишь, пронесло! Они покамест по чокнутым пятилетку выполняют!..
Несмотря на удачу с Барабановым, Федька чувствовал тут и свою вину. Может, не отлучись он к Цыгану, что-нибудь на месте придумал бы.
Хотя что тут придумаешь? Что ли, на пару с Прыщом штурмовать "Воронок"?..
Вечером, когда он вернулся на Мясницкую, Арнольд Иванович, оказывается, про арест Чокнутого уже откуда-то знал и был оттого еще хмурее, чем накануне, когда рассказывал про Барабанова. Из граммофона снова звучало "Шествие троллей", и зловещей, как никогда до этого, казалась Виктору их все набиравшая скорость пляска.
- Все-таки Барабанов успел деспозина заложить? - спросил он.
- Нет, - сказал Арнольд Иванович, - все, пожалуй, еще и похуже.
Объяснять, однако, в чем дело, почему-то на сей раз не стал. А Витька предпочел не расспрашивать. Арнольд Иванович говорил только то, что полагалось Колобуилу для дела знать, а сейчас, судя по всему, никакой надобности в нем не усматривал.
- Что ж делать? - спросил лишь Витька. То был даже не вопрос, а как бы вздох.
Тем не менее Арнольд Иванович ответил:
- Есть одна мысль… Но опасная, скажу тебе, штука… - и на том замолк.
И опять Витька спрашивать ни о чем не стал. Только скверно сделалось на душе. Уж если бесстрашный Селафиил говорит, что опасная штука, значит, настолько она опасна – не приведи Господь!
Однако всей меры опасности даже он, Колобуил, в ту минуту не мог предугадать. А как расценивал эту опасность под беснование неугомонных троллей сам Арнольд Иванович – иди теперь знай…
НАЖИВКА ДЛЯ КОЛОБУИЛА
Среди всех пороков людских наибольшую пользу извлечешь из тщеславия, находящегося в селезенке у каждого. На этот крючок удавалось ловить даже сильнейших мира сего.
Остерегайся, однако тщеславия сам. Оно может прокрасться в твою душу незаметно, и тогда из ловца сам неминуемо превратишься в чужой улов.
Из "Катехизиса…"
Дождавшись, когда Наташа уйдет из дома – она собиралась нынче в библиотеку, все ей не давала покоя ее диссертация, - Виктор Арнольдович, оставшись один, перво-наперво с удовольствием разбил постылую пластинку, выкинул в мусоропровод осколки и лишь затем принялся размышлять, как ему дальше быть с этим переступившим в своих шутках всякие мыслимые границы Колобуилом.
В чем сила Колобуилова? В быстроте! Тут, пожалуй, Серебрякову за ним не угнаться. Еще в чем? В том, что он, Серебряков, пока не видит никакой другой цели в действиях того, кроме единственной – подразнить. Для архангела даже всего лишь девятой ступени, цель, прямо сказать, ничтожная. Наверняка в действительности она была совсем иной, и пока что Колобуил более, чем быстротой своей, силен ее, этой цели, неразгаданностью.
Но как наставлял в своем "Катехизисе" Прошка – Уриил Второй: в чужой силе ищи главную слабину.
В быстроте его сила? Что ж! Пусть измотается собственной быстротой, тогда, глядишь, и ошибки начнет совершать. А ошибшись, глядишь, и неведомую цель свою проявит. Он же, Хризоил, не станет состязаться с ним в быстроте, а передохнет, наберется сил. Вот и получится все по наставлению Уриила-Прошки – они скоро в силах сравняются: Колобуил ослабнет, а он, Хризоил, окрепнет после стольких следовавших одна за другой неудач.
Правда, то, что он задумал, подвергало Колобуила смертельной опасности, такое было не в обычаях Ордена. Впрочем, и те проделки, которые дозволял себе Колобуил, тоже в эти обычаи не вписывалось никак.
Тем более что задуманное Виктором Арнольдовичем в самом деле могло пойти на пользу Ордену. В сущности, он должен был бы давным-давно сделать это сам. Но сама мысль об этом повергала в страх. За всю его жизнь в архангельской ипостаси то было единственное дело, на которое он так и не смог решиться. Едва об этом задумывался – страх становился непреодолим…
Ну да у него на то имелись причины. У Колобуила же таких причин не было, ибо едва ли он вообще ведал о тех двоих – быть может, самых страшных людях на свете, если вообще в них оставалось что-либо человеческое.
Да, не зная о них, Колобуил, несмотря на свою низкую архангельскую ступень, пожалуй, годился для этого дела лучше, чем он, Хризоил, мучимый давним страхом перед теми двумя дьяволами.
Хотя никакими дьяволами они не были. Не были они и богами. Но не были в то же время и людьми, ибо присущей человеку душой вряд ли обладали. Не обладай они вдобавок еще и разумом, Виктор Арнольдович считал бы, что это некое воплощенное в человеческие облики абсолютное зло, не имеющее разума и не знающее пощады. Но в том-то и дело, что разум, правда весьма своеобразный, у них имелся, и это делало их в тысячи раз опаснее любых землетрясений, наводнений и прочего неразумного зла.
Если все это для Колобуила плохо закончится, едва ли его, второго после магистра по орденской иерархии архангела Хризоила, кто-либо в том упрекнет. А коли все же упрекнут когда-нибудь – значит, не слишком-то внимательно читали "Жизнеописание" Уриила Второго, писавшего двести лет назад: "Коли ты посвящен в архангелы, разумел я, то используй всех стоящих ступенями ниже как поленья для разжигания светоносного огня, если сие послужит во благо Ордену". Вот пускай Колобуил и станет подобным полешком – не все же ему шутки шутить!
Как подзадорить на это шутника Колобуила?..
Да не так уж, видимо, и сложно! Тот уже и сам сплел для себя сеть, навязывая глупый бег наперегонки, как давеча с ослеплением генерала. Можно поймать его на то же – навязав ему видимость состязания.
Решив так, Виктор Арнольдович сел писать письмо неизвестному адресату о прелестях рыбной ловли на жерлянку. Мысли были заняты другим, поэтому он, изменяя лишь некоторые слова, в основном переписал статью из журнала "Охота и рыболовство".
Затем, перейдя в комнату "Синей бороды", он стал вписывать между строк особыми чернилами, читаемыми только в инфракрасном свете, послание для опостылевшего шутника-архангела.
Колобуил.
Не могу сказать, что твоя давешняя расторопность чрезмерно восхитила меня. Два архангела на одного генерала – не распыление ли это сил Ордена, причем распыление безо всякой на то нужды?
Однако если ты надумал вступить в игру с архангелом более высокой ступени, я, пожалуй, приму твой вызов. Посмотрим, что принесет бульшую пользу, накопленный опыт или твоя избыточная прыть.
Должен предупредить тебя – с делами столь же опасными ты едва ли сталкивался когда-либо. Посему будь осторожен и не столь игрив.
Справишься – докажешь на деле, что заслуживаешь более высокой ступени в орденской иерархии.