Конечно, и куртка, и брюки густо измазались глиной, левую ладонь украсила длинная багровая царапина - Костя и не заметил, когда ободрался. Но это мелочи, главное - Дыра найдена. Можно считать, полдела сделано. Остался пустячок - спуститься и перейти на ту сторону. Перейдет ли он? И долго ли придется топать? Река, по всему видать, широкая, да и туман скрывает расстояние. Тем более, ход, скорее всего, петляет. Не подвела бы у фонаря батарейка.
А забавно вышло. Сколько раз он жалел, что прихватил со склада бесполезный, как ему казалось, фонарь, сколько раз хотел от него избавиться, а сейчас вот пригодился. Это что, тоже случайность?
Он вытащил фонарик из кармана, щелкнул рычажком. Свет вроде бы довольно яркий. Значит, пора идти… Почему-то стало вдруг тоскливо. Костя обернулся и посмотрел вокруг. Все то же самое - река, туман, холмы. Во всяком случае, он видит это все в последний раз. Да и о чем жалеть? Прощай, Корпус!
Костя лег на живот, перехватил фонарик левой рукой и по-пластунски полез внутрь.
Оттуда, из пещерной тьмы, ему в ноздри ударил какой-то странный запах. Впрочем, запах слабый, едва уловимый. Что бы это могло быть? А шут с ним, с запахом, не вечно же ему ползать в грязной норе. Доберется до того берега - и все, хватит с него пещер.
Оказалось, ползти, сжимая в руке фонарь, довольно неудобно. Левая рука действует вполсилы. Лучше бы налобник, как у шахтеров. Вот, и про шахтеров вспомнил! Раньше бы затрясся - болезнь, болезнь! Вот тебе и болезнь…
Когда глаза малость привыкли к темноте, Костя понял, что может и разогнуться. Плиты над головой резко пошли вверх. А сам ход углублялся все ниже и ниже, но не сильно. На самую малость. А что это значит? Холм был довольно близко от берега. Если бы ход шел прямо, то уперся бы в реку. Значит, ход пока что тянется в сторону. Что же из этого следует? Неприятная вещь следует. Долго, наверное, придется плутать. Потом, конечно, ход изогнется в нужном направлении, но вот когда? А что, если пещера протянулась на десятки километров? А то и на сотни? Он, кажется, где-то слышал о таких пещерах. Или читал. В общем, плохи дела. Может, здесь придется провести не один день. А жрать-то нечего. Конечно, в карманах еще осталось несколько кусочков засохшего хлеба, но их хватит всего на один раз. К тому же еще и воды нет. А ведь стоял около реки - и не догадался набрать бутылку. Впрочем, в пещерах вроде бы можно найти воду. Но это уж как получится. И значит, он имеет шансы помереть не только от голода, но и от жажды. Что случится гораздо быстрее. А случится ли? Или еще раньше его поймают эти, из Корпуса, или… Или что-то произойдет. Так что нечего раньше времени раскисать. Надо идти вперед.
Костя вытянулся в полный рост, так что даже спина хрустнула. Тренированный-то он тренированный, а позвоночник уже начинает ныть.
Приглядевшись, он вдруг понял, что бурые плиты стен обтесаны. Неужели природа постаралась? Нет, здесь явно поработала кирка. Интересно, сколько с тех пор прошло столетий? Косте почему-то казалось, что время здесь, в пещере, измеряется уж никак не меньше чем столетиями.
Но кто, интересно, все это делал? Кто рубил твердые камни, кто пробивал ход на ту сторону? И в голове вдруг как-то сразу возникла картинка… Мутное, желтовато-ржавое пламя факелов. Горячая смола с шипением падает на темные отвалы породы, и в неверном свете поблескивают голые, потные спины рудокопов, и мерзко, точно гвоздем по стеклу, скрипит колесо тачки…
Хотя, впрочем, это лишь его, Костина, фантазия, а на самом деле все было по-другому. Ведь чтобы рисовать себе такие картинки, нужно знать… А он ничего не знает о здешнем мире. Ведь и Корпус, и туманная река-граница, и пещера - всего лишь маленькие осколки чего-то огромного и жуткого. И об этом-то огромном он не знает ровным счетом ничего. Во всяком случае, не больше, чем о снежной пустыне, где он встречался с Белым. Вот кого хотелось бы сейчас порасспросить. Но Белого нет, да и появится ли он еще? Все, что мог - он уже сделал. И теперь остается надежда лишь на себя, на свои, если уж говорить честно, жалкие силенки. Да еще на Дыру - выведет же она его когда-нибудь на ту сторону.
А ход меж тем становился все круче. Что странно - пыли здесь почти не было. Будто какая-то спецбригада регулярно пылесосила эти бурые камни. Вообще, странная какая-то пещера. Да выведет ли она его куда-нибудь? Конечно, Сумматор назвал ее ближайшим выходом, да только не уточнил, долго ли придется идти. Тем более подозрительна эта усиливающаяся крутизна. Если дальше так пойдет, невозможно станет двигаться. И тогда… Тогда придется поворачивать обратно. Искать другие выходы. Сумматор же говорил - есть и другие. Не падать же вниз головой в какую-нибудь коварную пропасть.
А не попытаться ли рвануть на ту сторону вплавь? Но тут же он понял - это смешно. Смешно и глупо. Мгновенно потонет как слепой котенок. Добро бы это еще была простая река. Да и то, и в обычной реке долго в ледяной воде не протянешь. Но самое главное - река-то необычная. Граница… Стало быть, всякие ихние штучки. Ловушки всякие.
Но и здесь, в пещере, скоро станет не лучше. Скоро он покатится вниз, все быстрее и быстрее, пока не размозжит себе голову о красноватые камни там, на дне.
Видно, все же придется возвращаться. И нечего обманывать себя мечтой о других выходах. Не сумел воспользоваться ближайшим - где уж ему, сопляку, грезить об остальных. А что, если и впрямь сдаться? Ничего не поделаешь, побег не удался, так что же теперь, помирать? Вдруг они все-таки не такие бездушные? Может, все-таки простят? Он, конечно, упрямиться не станет, все им расскажет про Белого, про "болезнь"… Тогда - о радость! - всего лишь публичная порка и Дисциплинарная Группа. Или Первый Этаж. Место, откуда нет возврата. Оттуда уже никому не подняться. Никогда. Васенкина вот отправили, теперь и Костина очередь подошла.
Нет, не стоит обольщаться. Не отделается он Дисциплинарной Группой, как у них в ногах не валяйся. Нашел, на что надеяться!
И тут в его голову забралась странная мысль. Что, если бы сейчас ему сказали - возвращайся в Корпус, и ничего тебе не будет? Ни Первого Этажа, ни Дисциплинарки - вообще никакого наказания. Даже в Помощниках оставят. Даже в Стажеры возьмут. Все будет как раньше. Пошел бы он обратно?
Нет. Глупости это. Он свой путь выбрал еще в карцере. Нельзя оставаться в лапах у темной стаи. А теперь он вдобавок и кое-что знает про них. Пускай всего-ничего, пускай жалкие крохи правды, но ведь знает же! Слышал речи на собрании, потом опять же заговор Наблюдательниц припомнился. А жуткий лиловый свет, а стальной голос начальника Санитарной Службы? От всего этого такой гнилью несет, что лучше уж помереть, лишь бы туда не возвращаться. В тысячу раз лучше потонуть в ледяной воде, разбить голову о каменные плиты. Тогда, во всяком случае, он не достанется им.
Да и зачем обязательно воображать плохое? А вдруг туннель вскоре выровняется и выведет Костю в Нормальный Мир? И выйдет он под солнышко, вернется домой, позвонит в дверь своей квартиры, и надо будет сильно давить на обшарпанную кнопку звонка, никак руки не доходят, а надо бы проверить, отчего она барахлит. Делов на пять минут…
Кстати, солнышка может и не быть. Неизвестно же, какое там время. Может, холодная туманная ночь, может - дождливое утро. Впрочем, какая разница? Главное - дома. Главное - вернулся.
А другие останутся там, в Корпусе. Видно, они так и не узнают, какая она, нормальная жизнь. Правда, он и сам толком не помнит, лишь несвязные обрывочки, клочки воспоминаний. Одним словом, "болезнь". А там, наверное, все придется начинать заново. Да и как его встретят? Неизвестно же, сколько времени прошло? Оно ведь в разных мирах течет по-разному. Костя сам не понимал, откуда пришло к нему это знание, но ничуть в нем не сомневался.
А вдруг там уже десятки лет прошли, а то и сотни? И никого уже нет - ни мамы, ни друзей - никого из тех, кого он помнит и любит. Он вернется к чужим, незнакомым людям, в чужой мир. Зачем он им? Да и они ему?
Ну что ж. Пускай даже и так. Все равно это лучше Корпуса. На то и название - "Нормальный Мир". Значит, и жизнь там будет нормальная, человеческая. А все плохое останется позади, в Корпусе.
Многое останется позади. Но не только же Наблюдательницы, Питье, уроки Энергий и Благодарственное Слово. Не только вся эта муть - Распределения, Великое Предназначение…
Там же и ребята останутся. Его ребята. Те, кто верит, что появились на свет в Корпусе. Верят всякому гнилому вранью, которым их кормят каждый день.
Он ведь и сам верил точно так же. И лишь недавно, "заболев", он стал что-то понимать. Словно проснулся, вылез из трясины, из тягучего многолетнего сна.
Но сейчас некогда ударяться в самокопание. Надо поскорее выбраться на волю, в Натуральный Мир. Так, кажется, они его называют? И там уж решить, что сохранить в памяти, а что выкинуть из головы навсегда.
Потому что вспоминать - стыдно. Мелькают перед глазами картинки, и каждая - точно мокрой тряпкой по лицу. Каким же был он злобным насекомым! Перед Серпетом выслуживался, перед Наблюдательницами… Трепетал, как бы чего в Журнал не накатали. Потому что маячила цель - Стажерство. Он в Стажеры готовился. А как готовился? Дрессировал пацанов в Группе. Словно они не люди. И когда понял? Только сейчас, после всех событий… Сейчас-то и "болезнь" над ним поработала, и Белый помог, и сам насмотрелся, как тут все закручено. Сейчас понимать легко. Да только после драки кулаками не машут. Что толку понимать сейчас? Раньше бы. Когда Рыжова лупил "морковкой", или когда Васенкина заставлял сквозь "коридор" ползать…
Но куда уж… Вместо этого он распоряжался. Поставили в два ряда стулья, сели. Между стульями оставалось узкое пространство - "коридор". Потом Васенкина заставили лечь на живот и по-пластунски ползти между стульями. И каждый, мимо кого он полз, лупил его ногой под ребро. Не сильно бил, не чтобы искалечить, а для боли.
Саня, наконец, прополз - и сидел, прислонившись к светло-салатовой стенке, с трудом ловил воздух посиневшими губами. И прятал глаза. Наверное, не хотел, чтобы ребята видели его слезы.
А Костя дал команду поставить стулья на место, потом сел за парту, раскрыл книжку. Ту самую, роман Вальтера Скотта.
…Ведь было же тогда что-то такое… Скреблось муторно в печенках, подташнивало слегка. Но с этим он легко справлялся. Сам себя и успокаивал. Все правильно, все путем. Ну, наказывает он ребят, так для того ему и власть дана, для того он и Помощник. Ну, заставляет сквозь "коридор" ползать, так ведь не часто. И всегда за дело. Чтобы не выпендривались, не ленились, не тянули Группу назад. Он же не как другие Помощники, он не для удовольствия издевается. Димка Руднев, тот смеха ради ребят спичками жег, специально у своего Воспитателя коробок выпросил. А Гусев вообще такое вытворял, что и вспоминать противно. Не говоря уже о злодее Кошелькове, давнишнем Костином мучителе. Вот и получалось, по сравнению с теми, с другими, он чист как стеклышко. Именно так он перед Белым и оправдывался.
Именно поэтому сейчас и было плохо. Не зря же Белый ему тогда говорил… Выходит, на самом-то деле Костя ничуть не лучше прочих. И даже еще сволочнее. Ведь было же, было это тоскливое, муторное чувство, где-то в глубине он знал, что делает, и как это все называется - но все равно делал. Ну, пускай не ради удовольствия, а чтобы Стажерство приблизить. Какая разница? Важен результат. Ребят-то он давил, как все. Как все они - Помощнички… Стажерчики… И на Белого он на самом-то деле зачем кричал? Чтобы в себе тоску заглушить. А Белый смотрел на него своими большими грустными глазами.
Костя вдруг понял - глаза у Белого точь-в-точь как были у Васенкина. В тот самый день, когда его отправляли на Первый. В последний день. Это случилось после обеда, они только-только успели войти в палату. Не все еще даже разделись - а на пороге уже появился Серпет, а с ним несколько незнакомых Наблюдательниц, хмурых теток с непроницаемыми лицами и мощными, словно бульдозеры, фигурами.
Все с каким-то нехорошим интересом уставились на них. И Костя почувствовал - сейчас что-то будет. Даже зубы заныли.
Серпет выдержал недолгую паузу, потом велел всем встать и построиться в одну шеренгу. Выстроились, само собой, мгновенно - недаром Костя столько их муштровал. Он в тот момент даже почувствовал маленькую куцую радость - лишний раз оценят его старания.
Но Серпет почему-то не взглянул на ровную шеренгу. Уставившись в серый линолеум пола, он хмуро произнес:
- Ну что ж, голуби. Прощайтесь со своим приятелем, Васенкиным Александром. Все, кончилось терпение. Отправляем его на Первый Этаж… - помолчав, Серпет повернулся к Васенкину.
- Ну что, Саня, носом хлюпаешь? Сам же виноват. Помнишь уговор насчет двоек? Вот она, свежайшая твоя двойка, - и Серпет вытащил из неизвестно откуда взявшейся кожаной папки слегка помятый тетрадный листок. Приглядевшись, Костя узнал свой рапорт, написанный всего лишь два часа назад, после урока Энергий.
- Так что уж не взыщи, - продолжал Серпет. - Все по-честному. Словами с тобой пробовали - не получалось. Наказывали - тоже без толку. Поэтому вот… отправляйся. Может быть, хоть там удастся сделать из тебя что-нибудь полезное. Для нашего Общего Дела, разумеется, - добавил он, чуть помолчав.
А потом он кивнул теткам-Наблюдательницам:
- Все. Ритуал окончен. Можете забирать.
Те, однако, не спешили. Наверное, ждали, когда Васенкин выйдет к ним сам. Но тот не сдвинулся с места - напротив, схватившись обеими руками за никелированную спинку кровати, он заревел как маленький:
- Не пойду никуда! Не надо! Я не хочу, не хочу! - а дальше уже совсем что-то бессвязное. Его вцепившиеся в холодный металл пальцы побелели, и Костя с раздражением подумал, что придется сейчас отдирать Саню от кровати. Именно ему, Косте, и придется. Кому же еще? Серпет, что ли, будет возиться? Или бабы эти? Вон, стоят как в землю врытые, им шелохнуться лишний раз лень.
Но отдирать не пришлось. Через минуту Васенкин, опомнившись, разжал пальцы и потянулся к тумбочке, взять свою скомканную одежду. И у Кости вновь испортилось настроение - не уследил! Теперь запросто могут отметить в журнале, что в палате не было порядка. Чья вина? Его, Костина. Не требует аккуратности.
- Оставь, там тебе это не понадобится, - сквозь зубы процедила одна из Наблюдательниц, и Саня медленно повернулся. Что-то странное было теперь в его движениях. Что именно, Костя понять не мог, но чувствовал - для Васенкина Первый Этаж уже начался.
- Попрощайся с ребятами, - подал голос Серпет. - Думаю, им полезно тебя запомнить… Его пример - другим наука. Кстати, кто у нас на очереди? Рыжов, Царьков, кажется… Константин, уточни списочек и завтра же мне принеси. Вот так-то, голуби.
Ребята притихли. Раньше Первым Этажом только пугали, и вот оказалось - все по правде.
Уже стоя в дверях, Васенкин повернулся:
- До свидания… Я буду вас помнить… - И еще что-то он сказал, но Костя не расслышал. И сейчас эти неуслышанные слова мучили своею загадкой. Хотя что могло быть загадочного в Васенкине? Костя помнил, как Наблюдательницы сдвинулись с места, вроде бы еле-еле, но Саня как-то сразу оказался между ними.
Таким он и остался в памяти, худой, невысокий, в синих трусах и вечно незашнурованных ботинках. Ему было всего тринадцать лет.
Костю царапнуло слово было. Что значит было? Не покойник же Саня, просто он сейчас на Первом Этаже. Конечно, никто не знает, что там творится, но не убивают же, в самом деле? Не убивают? Они же запросто могут "стереть"! Но вряд ли это делается на Первом. Иначе так бы они и говорили. Правда, есть вещи и похуже смерти. Гораздо хуже.
Но разве только поэтому он думает о Васенкине в прошедшем времени? Есть и другая причина. Вся прежняя жизнь отрезана, все кончилось, все осталось на том берегу. Никогда больше он Васенкина не увидит, никогда не услышит, никогда с ним не заговорит. Никогда. И пускай Васенкин жив - но получается, для Кости он все равно что умер.
А вот Васенкин его, наверное, вспоминает. Еще бы, такое вряд ли когда-нибудь забудется. Как лежал с голой задницей под розгами или под "морковкой". Как ползал между стульев, а его лупили носками ботинок под ребра. С какой же злобой можно такое вспоминать! И правильно. По справедливости, Косте бы стоило побыть в его шкуре.
Но в том-то и весь ужас, что Васенкин вспоминает без злобы. Костя почему-то знал, что никакой злобы в Сане не накопилось. Он же был самым добрым в Группе, он не запоминал обид. Маленький, беззащитный, с тревожными глазами… Где-то он сейчас?
4
- Ну, а теперь послушаем вас, Сергей Петрович.
Голос у Старика был, как всегда, глубок и спокоен. Словно тот читал лекцию или комментировал шахматную партию. По тону совершенно невозможно догадаться, о чем идет речь. И Сергею порой приходила в голову сумасшедшая мысль - а не электронный ли синтезатор работает вместо голосовых связок Старика? Конечно, это было не так.
Вот ведь какая штука получается - этот голос еще неделю назад казался ему родным, домашним и теплым. Да, Сумматор действительно специалист своего дела. Запросто очаровал его, Сергея. А он-то не страдает дешевой сентиментальностью. Скорее уж наоборот.
Видно, все началось с детства. Слишком уж рьяно мамины подруги резвились с ним, розовощеким малышом, безудержно целовали и закармливали конфетами. Сколько ему тогда было? Да уж наверное не больше пяти. Именно тогда ему и опротивели сладости. Он ведь уже все понимал. Мамы нет, она никогда уже не подхватит его на руки, не шепнет в ухо: "Серый разбойник ты мой…" И сколько бы ни совали ему добрые тетеньки шоколадок, все без толку.
Да, сладостей он терпеть не мог. И вообще был весьма нетипичным ребенком. Да и повзрослев, нетипичность не утратил. Приходилось ее скрывать - и чем дальше, тем сильнее. Иногда он забывался, позволял себе расслабиться. И тут же радостно стучались в дверь неприятности. Осознал он сию закономерность лишь на втором курсе. Ни с того ни с сего накатил творческий порыв. Три ночи он сидел на кухне и долбил одним пальцем по клавишам взятой напрокат (сорок копеек в день) машинки "Москва". В итоге появилась замаскированная под реферат статейка. "Система нелинейных информационных связей как модель социополитических структур". Разумеется, ничего кроме щенячьего бреда статейка из себя не представляла. Хотя и были там некие отблески интересных идей. Но это он сейчас понимал, а тогда, уверенный, что сделал эпохальное открытие, он погрузил свой труд в синюю папочку и понес на кафедру. Дня через два колесо завертелось.
Запросто могли из института вышибить. "За пропаганду реакционного учения социал-бихевиоризма". Спасибо, вмешался престарелый профессор Лапников, некогда бывший факультетским деканом. Его уважали. А Лапников, пользуясь своей древностью - девятый десяток! - мог позволить себе некоторый либерализм… Обошлось выговором. Потом уже Сергей понял, что все могло кончиться гораздо хуже. Времена на дворе стояли свинцовые.
Но студенческий опыт его мало чему научил. Стоило ли так рыпаться с диссертацией? Не лучше ли было взять шефовскую тему? Кому было бы хуже? Науке? Обществу? Они бы не пострадали. И вообще, серость нужна хотя бы уже для того, чтобы создавать фон таланту. Так иногда (но не раньше пятой рюмки) высказывался шеф.