Что ж, до сих пор все шло не так уж плохо. Но тут открылась дверца кареты и на землю опустилась одна из изящных белоснежных ножек. Это была она: то ли Анжелика, то ли Летиция, то ли еще какой-то цветочек с клумбы. На самом деле Тиффани отлично знала, что это Летиция, но разве внутри собственных мыслей она не может немного повредничать?
"Летиция! Ну, что это за имя? Что-то среднее между салатом латуком и чихом. И вообще, кто эта Летиция такая, чтобы не пускать Роланда на ярмарку? Ему следует находиться здесь! Его отец, если б ему позволяло здоровье, непременно пришел бы! Вы только посмотрите! Белые туфельки! Сколько они продержались бы на ноге того, кто действительно работает?"
Тут она сказала себе: "Стоп! Повредничала и хватит".
С похожим на страх выражением Летиция посмотрела сперва на Тиффани, потом на толпу и сказала:
- Давай уедем, пожалуйста? Матушка беспокоится.
Наконец карета уехала, оборванец в рваной шляпе с шарманкой, слава богу, ушел, солнце село, а некоторые люди остались ночевать в теплых сумерках. А Тиффани в одиночестве полетела домой - в вышине, где только совы и летучие мыши могли видеть выражение ее лица.
Глава 2
Кошмарная музыка
Ей удалось часок подремать, пока не начался форменный кошмар.
Что ей особенно хорошо запомнилось из событий той ночи - это стук головы господина Петти об стену и перила, когда она тащила его тело, сперва стянув с кровати и затем, воспользовавшись испачканными простынями, вниз по лестнице. Он был довольно крупным мужчиной. При этом он наполовину спал, наполовину был в стельку пьян.
Пока она тащила его словно мешок с зерном, очень важно было не давать ему задуматься, даже на мгновение. Он был в три раза тяжелее ее, зато ей был известен секрет рычага. Нельзя считаться полноценной ведьмой, не умея справляться с кем-то крупнее тебя самой. В противном случае, ты никогда не сможешь перестелить постель инвалиду. Наконец он миновал последнюю пару ступенек и оказался на полу крохотной кухоньки, на который его тут же вывернуло.
Она очень этому обрадовалась. Последнее о чем может мечтать мужик, это лежать в вонючей луже, но Тиффани нужно было атаковать немедля, пока он не пришел в себя.
Едва начались побои, испуганная, похожая на мышку-норушку миссис Петти понеслась с криком по улице к деревенскому кабаку, откуда отец Тиффани отправил мальчугана в избушку ведьмы.
Господин Болит был человеком дальновидным и догадывался, что целый день ярмарочного веселья под пивными парами могут преобразить кого угодно, и когда Тиффани мчалась на помеле к дому, до нее донеслись первые аккорды кошмарной музыки.
Она хлестнула господина Петти по лицу.
- Вы это слышите? - строго спросила она, взмахнув рукой в сторону темного окна. - Слышите? Это кошмарная музыка, и играют ее, господин Петти, в вашу честь. У них дубины, и камни! Они похватали все, что попало под руку, и еще у них есть кулаки и мертвый ребенок вашей дочери, господин Петти. Вы так сильно ее избили, господин Петти, что ребенок погиб. Ваша жена пожаловалась соседкам, и теперь каждый, каждый знает, что всему виной вы.
Она уставилась в его налитые кровью глаза. Его руки сами собой сжались в кулаки, потому что он был из тех, кто чаще думал ими, чем головой. Она знала, скоро он попытается ими воспользоваться, потому что махать руками легче, чем думать. Господин Петти шел по жизни, размахивая кулаками.
Кошмарная музыка приближалась медленно. Еще бы! Тяжело идти по полям темной ночью, выпив до этого бочонок пива - невзирая на то, насколько хорошо вы себя при этом чувствуете. Ей оставалось только надеяться, что они не направятся сперва в амбар, потому что там они его и повесят. Это если ему повезет - то его просто повесят. Когда она сама заглянула на место преступления, то сразу поняла: не будь ее, убийство повторится. Чтобы забрать боль, и спрятать ее у себя за плечом, ей пришлось наложить на девушку заклятье. Для всех окружающих это было незаметно, но перед ее мысленным взором боль сверкала ярко оранжевым пламенем.
- Во всем виноват мальчишка, - пробормотал мужчина. По его подбородку стекали вонючие капли. - Она шлялась туда-сюда, не слушая нас с матерью. А ей всего тринадцать. Такой скандал.
- Уильяму тоже только тринадцать, - возразила Тиффани, сдерживая голос, чтобы на него не накричать. Это было сложно. Гнев так и рвался наружу. - Вы хотите сказать, что она была слишком юной для свиданий, но достаточно юной для того, чтобы избить ее до такой степени, что у нее течет кровь, откуда течь не должна?
Она не могла понять, проняло его или нет, поскольку мужчины настолько редко проявляют чувства, что трудно сказать, есть ли они у них вообще.
- То, чем они занимались было не правильно, - ответил он. - В конце концов, мужчина должен поддерживать порядок в доме. Разве я не прав?
Тиффани легко могла себе представить горячий спор в кабаке под нарастающий вой музыки. В деревнях, в окрестностях Мела, редко встретишь оружие, зато было полно разных крюков, кос, серпов и огромных, преогромных молотков. Они не были настоящим оружием, по крайней мере, до тех пор, пока кого-нибудь не ударить. Все в округе знали о характере старины Петти, и его жена не раз объясняла соседям, что фонарь под глазом появился в результате неосторожного удара об косяк.
Да, она легко могла себе представить обсуждение в кабаке: пиво сближает, и все начинают припоминать, где именно, в каких сараях, находятся все эти "не являющиеся оружием" штуки.
Каждый мужчина считал себя хозяином собственного маленького замка. Всем это было известно, ну, или известно каждому мужчине. И обычно никто не сует нос в чужой огород, пока из соседнего замка не начинает вонять. Тогда срочно нужно что-то предпринять, иначе падут все окрестные замки.
Господин Петти был одним из скелетов в шкафу всех соседей, но теперь он перестал быть тайной.
- Я ваша единственная надежда, господин Петти, - сказала она. - Бегите. Хватайте, что можете и убирайтесь прямо сейчас. Бегите туда, где про вас никто не знает, и, на всякий случай, еще дальше, потому что я не смогу их долго сдерживать. Вам понятно? Лично мне плевать, что станет с вашим никчемным телом, но мне не хочется стать свидетелем того, как хорошие люди, совершив убийство, станут плохими. Так что просто уносите, куда глаза глядят, ноги, а я не стану смотреть, куда именно вы делись.
- Ты не можешь выгнать меня из собственного дома, - с пьяным вызовом пробормотал он.
- Вы потеряли и дом, и жену, и дочь… и внука, господин Петти. Сегодня ночью вы потеряли и друзей. Поэтому я предлагаю спасти последнее, что у вас осталось. Жизнь.
- Это все выпивка виновата! - вспылил Петти. - Это все она, мисс!
- Но пили-то вы, а потом еще и еще, - возразила она. - Всю ярмарку вы пили и вернулись только потому, что выпивке захотелось лечь баиньки. - Единственным сохранившимся чувством у Тиффани был холод в сердце.
- Мне жаль.
- Этого не достаточно, господин Петти, совсем недостаточно. Уходите и станьте лучше, и, когда вы вернетесь новым человеком, может быть люди смогут найти в себе силы сказать вам "привет" или хотя бы кивнуть.
Она не отводила взгляда и хорошо его изучила. Внутри него что-то клокотало и бурлило. Он испытывал одновременно стыд, недоумение и обиду, а в подобных обстоятельствах такие люди как Петти обычно начинают драться.
- Прошу вас, господин Петти, не начинайте, - сказала она. - Вы хотя бы представляете себе, что может случиться, если вы ударите ведьму?
Про себя она подумала: "Таким кулаком, вы легко можете убить меня с одного удара, и лучше мне напугать вас посильнее".
- Это вы завели по мне эту кошмарную музыку, да?
Она вздохнула.
- Ее никто не может контролировать, господин Петти. Она заводится сама, когда у людей лопается терпение. Никто не знает, как она возникает. Люди просто оглядываются вокруг, встречаются взглядами, кивают друг другу, а прочие это замечают. Они тоже переглядываются и так далее. И потихоньку зарождается музыка. Кто-то берет ложку и начинает звякать по тарелке, потом другой берет пивную кружку и отбивает ею ритм по столу, другие люди начинают громче и громче топать ногами по полу. Это музыка гнева, она поет в людях, у которых лопнуло терпение. Вам хочется ее получше расслышать?
- Думаешь, ты такая умная, да? - буркнул Петти. - Помыкаешь тут обычными людьми своим помелом и черной магией.
Она едва не восхитилась этим человеком. Вот он сидит тут один, без единого друга во всем мире, с ног до головы облитый блевотиной и, она принюхалась, да - в описанной ночной рубашке, и у него еще хватает тупости огрызаться подобным образом.
- Нет, я не умная, господин Петти, однако умнее вас. И это совсем не трудно.
- Да? Но ум до добра не доведет. Такие вот скользкие девицы вроде тебя, что суют нос в чужие дела… что ты станешь делать, когда музыка сыграет по твою душу, а?
- Бегите, господин Петти. Убирайтесь подальше. Это ваш последний шанс, - сказала она. И, похоже, так оно и было. Она уже могла расслышать отдельные звуки.
- Что ж, может ваше величество разрешит простому мужику хотя бы надеть сапоги? - спросил он саркастически. Он потянулся было за ними к двери, но господина Петти можно читать словно небольшую книжечку, страницы которой были захватаны пальцами, и вместо закладки был кусочек бекона.
Разогнулся он с ударом кулака.
Она отступила на шаг, перехватила его запястье и отпустила боль. Она позволила ей стечь по своей руке, оставив после себя покалывание, миновать сжатую ладонь и перетечь в Петти. Всю боль его собственной дочери она выпустила в одну секунду. Его отбросило через всю кухню, и выжгло внутри все, кроме животного страха. Словно бык он бросился к шаткой задней двери, сорвал ее с петель и скрылся в темноте.
Тиффани вернулась в амбар, в котором осталась гореть лампа. Если верить Матушке Ветровоск, нельзя почувствовать боль, которую отбираешь у других, но это была ложь. Необходимая ложь. Ты чувствуешь чужую боль, и именно потому, что она чужая, ты можешь как-то ее перенять, а освободившись от нее, чувствуешь слабость и шок.
Когда прибыла гремящая, яростная толпа, Тиффани тихо сидела внутри амбара рядом со спящей девушкой. Шум гремел снаружи дома, но не забирался внутрь. Таково было неписанное правило.
Было трудно поверить, что у анархичной кошмарной музыки есть свои правила, но это было так. Она могла греметь три ночи подряд или прекратиться на раз. Если за окном звучит она, никто не выходит из дома и не пытается вернуться, если только не хочет попытаться вымолить прощение, объясниться или попросить десять минут форы собрать вещички, чтоб смыться. Кошмарную музыку никто не создавал. Она зарождалась в каждом сама по себе. Она возникала, если в деревне считали, что муж слишком сильно бьет жену, или женатый мужчина с замужней женщиной забывали, на ком именно они женаты. Случались и более темные преступления, но их не обсуждали открыто. Порой людям удавалось избавиться от музыки, улучшив свое поведение, но чаще всего, еще до исхода третьей ночи, они просто паковали вещички и перебирались в другое место.
Петти не внял бы намекам. Он бы пошел напролом. Случилась бы драка, и кто-нибудь сделал что-то по-настоящему глупое. Еще глупее того, что совершил сам Петти. Об этом проведал бы Барон, и люди потеряли бы средства к существованию, что значит, им пришлось бы покинуть Мел и отправиться за десятки миль - искать работу и начинать все с начала среди чужаков.
Отец Тиффани был благоразумным мужчиной, поэтому он тихонько приоткрыл дверь спустя несколько минут после того, как музыка начала стихать. Она знала, что все это было для него немного чересчур. Он был респектабельным мужчиной, но каким-то образом так получилось, что его дочь оказалась важнее его самого. Ведьмы ни у кого не спрашивают советов, и, как она знала, прочие мужчины по этому поводу над ним подшучивали.
Она улыбнулась ему, и он присел рядом. Разбушевавшаяся музыка не нашла кого измутузить, побить камнями или повесить. Господин Болит и в лучшие времена был не особо разговорчивым. Он оглянулся и заметил крохотный сверток, который Тиффани постаралась убрать подальше от глаз девушки, спешно прикрытый соломой и мешком.
- Значит, это правда? Она понесла ребенка, да?
- Да, Папа.
Казалось глаза отца Тиффани смотрят в никуда.
- Будет лучше, если они его не найдут, - после значительной паузы наконец произнес он.
- Да, - ответила Тиффани.
- Кое-кто из ребят подумывал, не вздернуть ли его. Мы бы, конечно, их остановили, но это было бы непросто, особенно если люди примут их сторону. Для деревни это было бы подобно отраве.
- Да.
Они посидели некоторое время в полной тишине. Потом ее отец перевел взгляд на спящую девушку.
- Что ты с ней сделала? - поинтересовался он.
- Все, что смогла. - ответила Тиффани.
- И ту штуку с отбиранием боли тоже?
Она вздохнула:
- Да, но я не в силах забрать все. Мне нужно позаимствовать у тебя лопату, Папа. Мне придется зарыть бедную крошку подальше в лесу.
Он отвернулся.
- Как бы мне хотелось, чтобы этим занималась не ты, Тифф. Тебе же еще нет и шестнадцати, а ты нянчишься с людьми, перевязываешь их, и помогаешь еще с кучей разных дел. Ты не должна все это делать.
- Да, я знаю, - ответила Тиффани.
- Так, почему? - спросил он в который раз.
- Потому, что другие этого не делают, или не хотят, или не могут. Вот почему.
- Но это же не твое дело, не так ли?
- Я сама сделала его своим. Я - ведьма. Именно так мы и поступаем. Когда никому до этого нет дела, оно становится моим. - быстро ответила Тиффани.
- Да, но все мы думали, что это скорее летание на метлах и все такое, а не подстригание ногтей старушкам.
- Люди не понимают, что нужно делать, - сказала Тиффани. - И дело не в том, что они плохие. Просто они не думают. Возьмем к примеру миссис Чулковиц, у которой на всем белом свете никого нет, кроме ее кота и артрита. Верно, люди довольно часто приносят ей еду, но никто даже не заметил, что ногти на ее ногах отросли настолько, что вросли в ботинки и она уже год не может их снять! Что касается окружающих, то все нормально, когда дело доходит до продуктов или букета цветочков, но их никогда не оказывается рядом, когда дело становится беспокойным. Ведьмы же это замечают. О, безусловно, хватает и летания на метлах, что правда, то правда, но в основном для того, чтобы быстро попасть туда, где что-то идет не так.
Отец покачал головой.
- И тебе это нравится?
- Да.
- Но, почему?
Под взглядом отца Тиффани пришлось обдумать ответ.
- Помнишь, Папа, как обычно говорила Бабуля Болит: "накорми голодных, одень голых, и говори за них, если они немые"? Я же обнаружила, что можно добавить: "подбирай, если им трудно нагибаться; тянись, если они не тянутся; и подтирай, если они не могут повернуться", ясно? И порой, когда среди череды плохих дней, оказывается один хороший, чувствуешь, что мир повернулся. - ответила Тиффани. - И я не могу иначе.
Ее отец посмотрел на ее с выражением озадаченной гордости.
- И ты считаешь, что все это того стоит?
- Да, Папа!
- Тогда я тобой горжусь, джигит! Ты поступаешь по-мужски!
Он воспользовался семейным прозвищем, известным только близким, и за это она поцеловала его, но не стала говорить, что вряд ли он когда-нибудь увидит мужчину, который станет поступать подобно ей.
- Что будете делать с Петти? - спросила она дальше.
- Мы с твоей мамой возьмем к себе миссис Петти с дочкой… - господин Болит сделал паузу и посмотрел на нее со странным выражением на лице, словно ее опасался. - Все не так просто, девочка моя. Когда мы были молоды, Сит Петти вел себя вполне прилично. Он не был самым чистым поросенком в свинарнике, это точно, но вполне прилично себя вел. Я имею в виду, что настоящим безумцем был его папаша. В те времена было не до церемоний, и за любую провинность можно было заработать затрещину, но у папаши Сита имелся кожаный ремень с двумя пряжками на каждом конце, которым он лупил Сита даже за то, что тот не так на него посмотрел. Лгать воспрещалось. И все приговаривал, что преподаст ему урок.
- Судя по всему, он в этом преуспел. - заметила Тиффани, но ее отец поднял руку.
- А тут Молли, - продолжил он. - Нельзя сказать, что они с Ситом были созданы друг для друга, потому что, сказать по правде, они вообще никому не подходят, но, полагаю, в целом они вместе жили счастливо. В те времена Сит был гуртовщиком, и порой перегонял отары овец в крупные города. Для подобной работы не нужно быть академиком, и некоторые овцы в отаре были куда умнее него. Но и такую работу кто-то должен делать, а за нее платили, и никто не считал за хуже любого другого. Проблема в том, что такая работа подразумевала, что Молли надолго оставалась одна, порой целыми неделями, и… - здесь отец Тиффани сделал долгую паузу, собираясь с духом.
- Я знаю, что ты хочешь сказать, - стараясь ему помочь, сказала Тиффани, но он постарался не заметить.
- Я не говорю, что она была плохой, - продолжил он. - Просто не понимала, к чему все это может привести, и никого не было рядом, чтобы ей объяснить. Зато вокруг было много разных иноземцев и проезжих. И некоторые были довольно симпатичными.
Тиффани посочувствовала ему. Вот он сидит, такой несчастный, пытаясь объяснить своей дочурке то, о чем маленьким девочкам знать не полагается.
Поэтому она потянулась и вновь поцеловала его в щеку.
- Я знаю, Папа. Действительно знаю. Эмбер на самом деле не его дочь, верно?
- Ну, я никогда такого не говорил, верно? Такое могло быть, - невнятно пробормотал отец.
"И в этом загвоздка, так? - подумала Тиффани. - Если бы Сит тем или иным способом об этом узнал, он мог бы смириться с подобной возможностью. Может быть. Теперь мы уже не узнаем".
Но он не знал, либо, были дни, когда он думал, что знает, и дни, когда он думал о худшем. А у таких как Петти, которым размышления в новинку, темные мысли вращаются в голове до тех пор, пока совсем не повредят их мозг. А когда голова перестает думать, в ход идут кулаки.
Отец очень внимательно следил за ее реакцией.
- Тебе известно о подобных вещах?
- Мы называем это обходом домов. Так поступает каждая ведьма. Пожалуйста, постарайся понять, Папа. Я видела много ужасных вещей, и оттого, что некоторые были в порядке вещей, они становились еще ужаснее. Просто маленькие секретики за закрытыми дверями, Папа. Я не хочу тебе рассказывать ни о плохом, ни о хорошем. Просто это все - часть работы ведьмы. Ты просто учишься их чувствовать.
- Что ж, знаешь, никому жизнь не бывает малиной… - протянул отец. - Были времена, когда…