Воровка. Игра обстоятельств - Марина Милованова 20 стр.

Сейчас ничто не напоминало о пережитом кошмаре, и можно было бы вполне поверить, что все случившееся лишь кошмарный сон. Но на сердце было тяжело от сознания непоправимости случившегося, в памяти жили крики ужаса гибнущих людей, и в ушах, несмотря на окружающую тишину, по-прежнему раздавалось надсадное жужжание. К тому же моя потрепанная одежда и болезненная худоба никуда не делись, доказывая, что события последних дней не что иное, как явь. И где теперь искать спасения — непонятно. Ведь от того, что меня выбросило в другом месте, ничего не изменилось, и смертоносное облако насекомых по-прежнему продолжает свой полет, разрушая города и забирая человеческие жизни. А виновата во всем происходящем я, потому что не смогла вовремя остановить Хаос, хотя была к нему ближе всех. Виновата в том, что дрогнула рука, не распознав ловкой маскировки.

Да, в хитрости этому Хаосу действительно не откажешь. Ведь какая женщина сможет поднять руку на ребенка? Правильно — никакая. Вот и я не смогла. Что тут говорить, расчет был верный и полностью оправдался. А страдают теперь люди. Я, конечно, тоже страдаю. Только что значат мои страдания по сравнению с тем чувством вины, которое теперь легло неподъемным грузом на плечи. И что оно значит по сравнению с гибелью ни в чем не повинных людей!

Наконец пережитый ужас пролился горькими слезами. Споткнувшись на ровном месте, я рухнула в траву и захлебнулась рыданиями.

Вдоволь наплакавшись, вновь нашла в себе силы встать и направилась в сторону леса. В конце концов, ничего другого мне не оставалось, кроме как снова идти и надеяться.

На что надеяться? На лучшее, на Всевышнего, на справедливость. На то, что, может быть, еще не все потеряно для людей, для мира, для добра.

На земле не должен править Хаос, это я знала точно. Не знала только, как его остановить. Но отчаянно надеялась, что найду решение. Вопреки здравому смыслу, вопреки всему.

Лес встретил меня неестественной тишиной. Несмотря на то, что солнце стояло высоко в зените, не было слышно ни птичьего пения, ни шума листвы под легким дуновением ветра. Боясь поверить в худшее, я молча шла среди деревьев, внимательно глядя по сторонам. Вовсе не потому, что заботилась о собственной безопасности, а потому, что боялась найти подтверждение этой пугающей тишине, нарушаемой только моими торопливыми шагами, и своим мрачным мыслям.

Увы, через некоторое время я все же обнаружила первое подтверждение тому, чего боялась: стайка лесных зябликов лежала под деревом, не подавая никаких признаков жизни. Прикоснувшись к одной из птичек, я ощутила ледяной холод неподвижного тельца. Посмотрев внимательно, под ближайшими деревьями нашла еще несколько таких же безжизненных крошек.

Других доказательств не требовалось, лес попросту вымер. Безжалостная смертоносная сила не пощадила даже его. Видимо, человеческих жертв Хаосу было недостаточно. Картина была ясной и ужасной: на земле должно вымереть все живое, если еще не вымерло. Впрочем, нет, не вымерло, раз я еще жива. Но кому нужна подобная жизнь! Может, Хаос пощадил меня как раз для того, чтобы наказать чувством вины и ощущением безграничного ужаса? А это куда хуже смерти.

Чем дальше я шла, тем больше убеждалась в правдивости собственных мыслей. То и дело попадались бабочки, яркими пятнами распластавшиеся в траве; птицы, застывшие неподвижными комочками; дикие звери, застигнутые смертью на бегу или во сне. По всей видимости, в живых действительно не осталось никого.

Идти было страшно. К тому же к тишине и безмолвию скоро добавился стойкий, чуть сладковатый запах смерти, что при отсутствии ветра было невыносимо.

Сейчас я была рада тому, что не успела поесть в трактире, иначе меня давно вывернуло бы наизнанку. Правда, моему желудку подобное воздержание очень не нравилось, и периодически меня пронизывали спазмы тянущей боли, заставляя сгибаться пополам и падать на колени. Последнее было крайне неприятно, поскольку от моих шагов с потревоженной травы и ветвей кустарников градом осыпались мертвые насекомые. С каждым таким падением мой энтузиазм давал ощутимую трещину.

К концу дня я двигалась уже на пределе собственных возможностей, отчаянно уповая на то, что моих сил все-таки хватит на то, чтобы пройти лес без остановок. Хотя уже смеркалось, мне вовсе не хотелось ночевать среди мертвых обитателей леса, и я упорно шла вперед, не обращая внимания на пляшущие круги перед глазами и на то, что шатаюсь от усталости из стороны в сторону, словно пьяная. Подобрав по пути длинную палку, я долгое время использовала ее в качестве опоры, но это мало помогло.

Когда на лес опустилась тяжелая безлунная ночь, усталость взяла свое: мои глаза закрылись сами собой и я попросту сползла по своей палке на землю и отключилась, провалившись в глубокий, больше похожий на обморок сон.

ГЛАВА 5

Как ни странно, но после пробуждения следующим утром я была еще жива и даже могла вполне трезво соображать. Кое-как вытряхнув из спутанных волос нацеплявшихся за ночь насекомых, вновь схватилась за палку, стиснула зубы и пошла дальше. Куда дальше — не совсем понимала, но главное, что двигалась вперед.

Мое упорство позволило мне выдержать в этом лесу еще несколько суток, сохранив и относительную ясность ума, и здравость памяти. Но вот дальше начались проблемы.

Организм, ослабленный долгим отсутствием пищи, и воспаленное сознание попросту отказались мне повиноваться. К общему недомоганию теперь прибавились галлюцинации, которые менялись перед глазами с пугающей быстротой.

Я видела пляшущие в безумном танце деревья, которые давили своей тяжестью крохотные тела птиц и взрывали землю длинными мощными корнями. Видела мертвых животных, которые внезапно поднимались со своих мест и начинали хаотичное движение в одном лишь им понятном направлении. Видела небо, расцвеченное жаркими всполохами огня, словно кто-то неведомый развел в нем огромный костер. При этом ему, небу, было невыносимо больно, и оно кричало беззвучным криком от боли. Я ему сочувствовала, плакала вместе с ним, чувствуя, как слезы испаряются на щеках от жара, но помочь ничем не могла.

В такие моменты я только отчаянно молилась, толком не понимая, кому именно возносятся мои молитвы. Но отчаянно уповала на бесконечную милость этого неведомого кого-то, поскольку убегать и прятаться попросту не осталось сил и возможности. И еще просила, чтобы этот кошмар закончился как можно быстрей и земля смогла отдохнуть, восстановиться от всего пережитого, вновь стать сильной и, главное, живой. Но, к сожалению, воцарившаяся в природе вакханалия и не думала прекращаться.

В такие моменты я лишь глубже убеждалась в том, что больше на земле никогда и ничего не будет по-прежнему. Действительно, повсюду воцарился Хаос, распустив свои темные алчные щупальца над миром и уничтожив все живое вокруг, саму Жизнь.

Осознавать подобное было тяжело, боль ощущалась физически: взрывала сердце и обжигала виски раскаленными вспышками, давила на грудную клетку, мешая дышать, сводила тело судорогой. Я задыхалась от жалости и сострадания, скулила, подобно раненому зверю, но упрямо шла вперед, уже не зная и не понимая, зачем нужен весь этот путь и к чему, собственно, стремлюсь.

Было ли мне страшно?

Нет, уже не было.

Исчезли все чувства, оставив мне одну только боль.

Впрочем, этого было вполне достаточно для того, чтобы помнить — я еще жива. Только в моей ситуации вряд ли это являлось достоинством. Скорее, недостатком. Ведь все они — люди, звери, птицы — уже отмучились на этой земле и ушли в лучший мир. Моя же чаша мучений еще не выпита до дна. И, что вполне вероятно, может оказаться бездонной. Я в полной мере осознавала подобную вероятность, но все же отчаянно уповала на лучшее — скорую смерть.

К сожалению, мой рассудок не выдержал испытаний и однажды благополучно покинул меня. Я забыла, кто я такая, забыла свое чувство вины, забыла боль.

Теперь я больше не существовала как отдельный последний выживший человек. Я стала частью этой мертвой земли, щепками деревьев, плотью разлагающихся животных. Я потеряла слух и речь, утратила чувствительность, воспринимая окружающую действительность одним только нужным и верным для себя способом — видением. Мои глаза стали для меня всем и ничем одновременно, поскольку все, что я видела, являлось восприятием больного рассудка, который заведомо искажал поступающую информацию, но только я этого не понимала и воспринимала все образы как должные и истинно верные.

Но, как ни странно, изменения происходят именно в тот момент, когда их совсем не ждешь, и рано или поздно все плохое имеет свойство заканчиваться.

Но, как ни странно, изменения происходят именно в тот момент, когда их совсем не ждешь, и рано или поздно все плохое имеет свойство заканчиваться.

Однажды на рассвете закончился и лес. Переплетения мертвых ветвей над моей понурой головой сменились чистым серым небом, а стволы деревьев больше не закрывали обзор. Впрочем, я не обратила особого внимания на подобные перемены. Куда больше меня заинтересовал странный объект на горизонте, который воспринимался как чуждый, поскольку не являлся частью природы.

Точнее, частью природы этот объект все же был, но только сильно искаженной. Людское вмешательство исказило первоначальную природу камней, сдвинув их с законного места, придав иную форму и сложив в неправильном порядке. Видимо, люди искали там укрытие, но не нашли, поскольку от нагромождения камней отчетливо веяло смертью.

Немного поразмыслив, я все же решила посмотреть своими глазами на непонятный объект и поплелась в его направлении. Когда тусклое солнце, растерявшее свои первоначальные краски, вошло в зенит, я остановилась перед высокой городской стеной, напротив приоткрытых ворот.

Что и говорить, город был чужим для меня. Я бродила по улицам уже довольно долгое время, но никак не могла успокоиться и привыкнуть. В воздухе витали ужас и смерть. Беспощадная смерть, унесшая жизни многих людей, точнее, всех до единого.

Куда бы я ни направилась, на каждом шагу попадались трупы и мусор. Развалины домов, пыль и грязь затрудняли мое и без того медленное передвижение, и я уже начала сердиться на себя за то, что сунулась сюда без всяких на то причин. В лесу было лучше — там была природа, а здесь вокруг все было заключено в камень, который сейчас валялся под ногами бесполезными обломками.

Как ни странно, окружающая картина не вызывала во мне ни капли жалости и сострадания. Ничего, кроме раздражения. Видимо, с потерей рассудка я лишилась и самого главного — сердца, способного чувствовать. Но сейчас я не осознавала этой потери и нисколько не жалела о ней. Хотелось только одного: скорее покинуть пределы этой мрачной обители и уйти обратно в лес. Но поскольку возвращаться назад было довольно далеко, я просто шла вперед, краем сознания понимая, что рано или поздно увижу очередные городские ворота, через которые смогу спокойно уйти. Нужно было только терпеливо ждать и, соответственно, идти.

Чем дальше я шла, тем сильней росло во мне раздражение. Я не понимала, как люди могли уйти сюда, и, отгородившись от природы, променять лес на камень. Чем глубже я задавалась этим вопросом, на который никто не мог дать мне ответа, тем больше ненавидела людей за их неправильность и даже неверность. В итоге пришла к умозаключению, что отсутствие живых в городе — это даже хорошо, иначе я сама растерзала бы их собственными руками.

Разумеется, все воспоминания о том, что я сама являюсь точно таким же человеком и когда-то жила в подобном городе, в моем помутившемся рассудке полностью отсутствовали. Сейчас я была больше похожа на дикого зверя, очень злого и одинокого.

Солнце уже клонилось к горизонту, когда мое внимание неожиданно привлекли очередные развалины, которых в этом городе было бесчисленное множество, а точнее, тело, лежавшее возле этих развалин.

Это как если идешь себе, ни на что не обращая внимания, а потом вдруг застываешь, словно упираешься в невидимую преграду, мешающую тебе сделать следующий шаг. При этом ты точно знаешь, куда нужно смотреть и что делать дальше.

Я тоже знала, поэтому молча подошла к телу, встала перед ним на колени, выпустив верную палку из рук, и перевернула его, а затем, стряхнув пыль и мусор, уставилась в незнакомые, искаженные смертью черты.

Мужчина. Лицо тусклого серого цвета, запыленные ресницы обрамляют светло-голубые глаза с застывшим взглядом, длинные светлые волосы испачканы в грязи.

Ничего особенного. Мне этот человек незнаком, поэтому я равнодушно опустила тело на землю и собралась уже встать и отойти. Но что-то неведомое заставило меня повернуть голову и еще раз всмотреться в безжизненные черты.

На шее мужчины я увидела медальон. Еще до конца не осознав, чем именно он мне так интересен, я потянулась к нему и схватила в руки, разорвав витой шнурок. Затем легко открыла крышку, нажав ногтем на скрытую пружину.

С внутренней поверхности золотого кругляша на меня взглянуло до боли знакомое изображение светловолосого мальчика. Одного взгляда в его глаза цвета пронзительной синевы оказалось достаточно для того, чтобы меня накрыло с головой душераздирающее ощущение неправильности и фальши. Далее последовали неожиданные, но спасительные перемены. Измученное тело сковало морозом, пробрав меня самых костей ледяной судорогой, а мозг взорвался вторжением настоящей памяти. Причем поначалу воспоминания яростно отторгались мной, с трудом преодолевая возведенный сознанием барьер неприятия. Но постепенно истинные образы и события заняли свое положенное место, вытеснив из памяти ложь, и позволив мне взглянуть на происходящее другими глазами. Моими глазами.

Разумеется, я сразу же узнала лежащего передо мной человека. Это был Талейн. Но мой восстановившийся рассудок отказывался столь быстро воспринимать новую боль. Стоя на коленях перед телом мужа, я попросту отказывалась верить в его смерть.

— Этого не может быть! — твердила я, гладя ладонями застывшее лицо. — Ты не можешь умереть! Это всего лишь чья-то злая шутка и ты просто спишь. Но сейчас ты услышишь меня и проснешься. Все будет хорошо. Слышишь? Все будет хорошо!

Я глухо повторяла бесполезные слова, удерживаясь на краю истерики лишь фанатичной верой в то, что происходящее вокруг всего лишь очередная ложь. Хотя в данный момент подобное поведение было в высшей степени безумием, поскольку Талейн находился сейчас передо мной и был определенно мертв, причем довольно давно. Его тело было холодным и неподвижным, застывшим словно статуя.

— Тебе холодно! — внезапно догадалась я и, желая согреть мужа, принялась стаскивать с себя одежду, точнее лохмотья, в которые она превратилась, укутывая ею Талейна.

Вещей оказалось мало. Оставив тело в покое, я принялась ползать в развалинах, раздевая другие тела и собирая одежду. Мне не было дела до того, что все эти мертвые люди были жителями Райлена, не волновало и то, что дорогой мне город разрушен до основания. Также я пока запретила себе думать о том, где сейчас находится мой сын и что с ним случилось. В данный момент для меня существовал только Талейн, которого требовалось согреть, чтобы вернуть к жизни. Непонятно почему, но я твердо верила, что это поможет.

Вернувшись к мужу, принялась укутывать его в очередные тряпки, не замечая, что сама трясусь от холода. На мне не осталось ничего, кроме нижнего белья, а босые ноги, с которых я стащила сапоги, когда раздевалась, были изранены острыми осколками камней и оставляли кровавые следы. Но я ничего не замечала.

Укутав Талейна, я обхватила себя руками за плечи и стала ждать пробуждения мужа, глядя в пустоту невидящим взглядом и медленно раскачиваясь взад-вперед, чтобы не замерзнуть окончательно. Со стороны я точно напоминала умалишенную, но смотреть на меня сейчас было некому.

В воспаленном мозгу явственно билась одна-единственная мысль: все неправильно. Здесь все неправильно!

Не знаю, сколько прошло времени, но, когда я вынырнула из состояния глубокой задумчивости, муж по-прежнему не подавал никаких признаков жизни. Наклонившись к нему, я потрясла его за плечо, желая разбудить.

— Вставай! — тихо позвала я. — Иначе я до смерти замерзну. Слышишь, любимый, вставай! Или потом тебе придется спасать уже меня!

Он не отзывался, но я изо всех сил теребила его, не замечая, как сползает с трупа одежда, принесенная мной.

Вскоре из глаз полились слезы — я понемногу начинала осознавать реальность происходящего. Вытерла лицо тыльной стороной ладони. Внезапно перед глазами промелькнуло что-то серебристое, показавшееся спасительной вспышкой света в окружающей меня серости.

Отняв руку от лица, я недоуменно уставилась на серебристую вязь, змеившуюся по моему запястью. «Вместе навсегда» — сложилось плетение в слова, заставив меня сначала недоуменно нахмуриться, а затем, через долгое время напряженного размышления, счастливо рассмеяться.

Оставив тело Талейна в покое, я выпрямилась во весь рост и вызывающе посмотрела в серое небо, грозя ему синюшным от холода кулаком и хрипло хохоча во все горло.

ГЛАВА 6

Мой истеричный смех, больше похожий на воронье карканье, вспугнул тишину и серость и заставил все страхи испуганно попятиться прочь. Я неожиданно почувствовала, что с каждым мгновением становлюсь уверенной, обретаю потерянные силы и надежду. Окрепли дрожащие руки, отступил леденящий холод, а голова прояснилась. Ложь отслаивалась пластами с моего разума, освобождая тело и душу из мучительного, долгого плена.