- Ну что же, Хейл Куортер, выкладывайте. Зачем вам понадобилось меня подкарауливать в такую-то непогоду?
Из кисета были извлечены клочок бумаги и добрая щепоть табака. Хозяйка умелыми движениями скрутила сигаретку и подпалила ее от лампы.
Пока что правда шла гостю на пользу, и он решился на очередное признание:
- Я знал, что вас не будет дома, когда шел сюда. Мне сказали, если я к вам постучусь, то вы застрелите меня через дверной глазок.
Кивнув, она откинулась затылком на кожаную спинку.
- Да, слышала такую историю. Отпугивает не так много народу, как можно подумать.
Трудно было понять, подтверждает она слухи или отрицает.
- Тогда спасибо вам вдвойне - за то, что не застрелили, да еще впустили к себе.
- Пожалуйста.
- Разрешите… разрешите, я присяду? Вас это не побеспокоит?
- Как угодно, но долго вы здесь все равно не пробудете, - с уверенностью сказала она.
- Вы не хотите разговаривать?
- Да, о Мейнарде я разговаривать не хочу. И мне нечего сообщить о том, что с ним случилось. Истины не знает никто. Но вы можете задавать любые вопросы, какие пожелаете. И вольны удалиться, когда начнете меня утомлять или когда вам наскучит слушать, как вам на разные лады твердят: "Я не знаю", - тут уж кому из нас дольше хватит терпения.
Приободрившись, он подтащил к себе деревянный стул с высокой спинкой, уселся прямо напротив собеседницы и открыл блокнот. В верхней части нелинованного листа были мелким почерком нацарапаны несколько слов.
Хозяйка тем временем спросила:
- А с чего это вас заинтересовал Мейнард? Почему сейчас? Он умер пятнадцать лет назад. Скоро будет шестнадцать.
- А почему бы и не сейчас? - Хейл просмотрел заметки на предыдущей странице, и карандаш его с готовностью завис над чистой бумагой. - Но если говорить прямо, я пишу книгу.
- Опять книга? - отрывисто бросила она.
- Без намека на сенсационность, - примирительно пояснил он. - Я хочу написать правдивую биографию Мейнарда Уилкса, поскольку убежден, что с ним обошлись на редкость несправедливо. Вы со мной согласны?
- Нет, отнюдь. Он получил ровно то, что заслуживал. Тридцать лет пахал как вол, за так, а от города, которому служил, никакого уважения не видел. - Она повертела в руках наполовину скуренную самокрутку. - Но все спускал им с рук. И я ненавидела его за это.
- Однако ваш отец верил в закон.
- Как и любой преступник! - чуть ли не рявкнула она в ответ.
Хейл оживился:
- Так вы в самом деле считаете, что он был преступником?
Последовала еще одна глубокая затяжка, потом женщина заговорила:
- Не передергивайте. Хотя вы правы. Он верил в закон. Временами у меня возникали сомнения, верит ли он во что-нибудь еще, но… да, в закон он верил.
Ненадолго воцарилось молчание, нарушаемое лишь треском и шипением искр в камине. Наконец Хейл произнес:
- Я пытаюсь во всем разобраться, мэм. Только и всего. Мне кажется, речь идет о чем-то большем, нежели побег из тюрьмы…
- Почему? - перебила она. - Почему, по-вашему, он пошел на это? Какой теории будет посвящена ваша книга, мистер Куортер?
Он замялся, потому что не успел еще определиться - пока не успел. И решил поставить на версию, которая, по его расчетам, должна была показаться Брайар наименее оскорбительной:
- Думаю, он поступал так, как ему казалось правильным. Но если честно, меня больше интересует ваше мнение. Мейнард ведь растил вас в одиночку, если не ошибаюсь? Наверное, вы знали его лучше, чем кто-либо еще.
Ее лицо приобрело нарочито непроницаемое выражение.
- Хочу вас удивить. Мы были не так уж близки.
- Но ваша мать скончалась…
- …при родах, совершенно верно. Иных родителей я не знала, да и он был не ахти какой отец. Он не лучше разбирался в воспитании дочерей, чем я в географии Испании.
Почуяв, что разговор заходит в тупик, Хейл отважился на другой маневр, которым чаял вернуть ее расположение. Его взгляд блуждал по каморке - по добротной мебели без претензий на роскошь, по чистым, но видавшим виды полам. В глаза ему бросился коридорчик, ведущий в заднюю часть дома. С его места было видно, что все четыре двери в конце прохода закрыты.
- Видимо, вы здесь выросли? В этом доме? - изобразил он внезапную догадку.
Она не подобрела:
- Это всем известно.
- И все-таки они принесли его сюда. Один из участников побега и его брат - они принесли его сюда и попытались спасти. Послали за доктором, но…
Брайар ухватилась за провисшую нить беседы и потянула на себя:
- …но он чересчур надышался Гнили. И умер даже раньше, чем о нем узнал доктор. И честное слово, - она стряхнула в камин длинный столбик пепла, - так оно и лучше. Вы хоть представляете, что его ожидало бы, если б он выжил? Суд за измену, по меньшей мере за злостное неподчинение. В лучшем случае - тюрьма. В худшем - расстрел. У нас с отцом были разногласия, но такой участи я ему не пожелала бы. Да, так оно и лучше, - повторила она и уставилась на пламя.
Хейл на пару мгновений замешкался с ответом, собираясь с мыслями. Наконец проговорил:
- А вам удалось повидать его перед смертью? Я знаю, вы покинули Сиэтл одной из последних и наведались сюда. Удалось ли взглянуть на него в последний раз?
- Удалось, - кивнула она. - Он лежал вон в той задней комнате - на собственной кровати, под простыней, перепачканной рвотой, от которой в итоге и задохнулся. Ни следа посещения доктора, да он и не приходил, судя по всему. Я вообще не уверена, что в те дни, в разгар эвакуации, кому-то по силам было найти врача.
- Значит, он был мертв - и в доме никого?
- Никого, - подтвердила она. - Парадная дверь оказалась взломана, но при этом притворена. Кто-то с почтением уложил его на кровать, это врезалось мне в память. Тело прикрыли простыней, а возле кровати оставили его винтовку и жетон. Но он был мертв, окончательно и бесповоротно. Гниль не поставила его на ноги, спасибо Господу и на том.
Хейл строчил в блокноте, подбадривая собеседницу голосом. Карандаш порхал по бумаге.
- Как думаете, это сделали заключенные?
- Это вы так думаете, - сказала она. Интонация не казалась обвиняющей.
- Предполагаю, - отозвался он, хотя от уверенности захватывало дух.
Брат того заключенного рассказал ему, что жилище Мейнарда они оставили в полном порядке и ничего там не тронули. По его словам, тело уложили на кровать, а лицо прикрыли. Все эти подробности не всплывали ни в досужих разговорах, ни в официальных расследованиях по делу о Великом Побеге. А их за прошедшие годы хватило с лихвой.
- А затем… - с надеждой на продолжение начал он.
- Я вытащила его за дом и похоронила под деревом, рядом с его старым псом. Пару дней спустя пришли двое из городской полиции и выкопали его обратно.
- Чтобы знать наверняка?..
Она крякнула.
- Чтобы знать наверняка, что он не сбежал из города на восток; что Гниль не оживила его; что я зарыла его там, где показала им. Выбирайте сами.
Закончив погоню карандаша за словами, он поднял глаза:
- Что вы сейчас сказали насчет Гнили? Неужели они так быстро поняли, чего от нее ждать?
- Поняли. Они почти сразу смекнули, что к чему. Не все жертвы Гнили поднимались на ноги, но уж если поднимались, то выходили на охоту в считаные дни. Но по большому счету власти хотели убедиться, что Мейнард не ушел безнаказанным. А когда поняли, что им уже до него не добраться, бросили на заднем дворе. Даже не позаботились о погребении. Оставили под деревом, и все. Пришлось хоронить во второй раз.
Карандаш и подбородок Хейла замерли над блокнотом.
- Простите, я не ослышался?.. Вы хотите сказать…
- Не делайте такой потрясенный вид. - Она шевельнулась, обивка стула скрипнула. - Яму не засыпали, и то хорошо. Во второй раз все прошло куда быстрее. Позвольте теперь задать вопрос вам, мистер Куортер.
- Хейл, если можно.
- Воля ваша, Хейл. Скажите, сколько вам было лет, когда к нам пожаловала Гниль?
Карандаш дрогнул. Биограф приложил его к блокноту и произнес:
- Почти шесть.
- Так я и думала. То есть совсем еще малютка. Вы ведь даже и не помните, какова была жизнь до появления стены?
Он покачал головой: нет, не помнит. Совсем.
- Зато я помню, как возводили стену. Как она фут за футом возносилась над зараженными кварталами. Все двести футов, вокруг всего эвакуированного района. Да, я помню… Прямо отсюда я за ней и наблюдала. Вон из того окошка рядом с кухней. - Она махнула в направлении печки и небольшой прямоугольной рамы. - И днем, и ночью. Все семь месяцев, две недели и три дня, которые ушли у них на строительство.
- Удивительная точность. Вы всегда ведете счет таким вещам?
- Нет. Но запомнить было немудрено. Они закончили ровно в день, когда родился мой сын. Одно время мне думалось, а не скучает ли он по всему этому шуму. Он ведь ничего другого и не слышал, когда я его вынашивала, - только грохот кувалд да стук зубил. Как только бедняжка появился на свет, на мир пала тишина.
Внезапно женщину посетила какая-то мысль, и она села прямо. Стул запротестовал.
Она взглянула на дверь:
- Кстати, о мальчишке. Время уже позднее. И куда только он запропастился, ума не приложу. Обычно к этому часу он возвращается. - Тут же поправилась: - Он часто возвращается к этому часу, а на улице холод собачий.
Хейл привалился к жесткой деревянной спинке присвоенного стула.
- Жаль, он никогда не видел деда. Уверен, Мейнард гордился бы им.
Брайар подалась вперед, опершись локтями на колени, потом спрятала лицо в ладонях и потерла глаза.
- Не знаю, - проронила она.
Выпрямилась, утерла лоб тыльной стороной руки. Стянула перчатки, бросила на приземистый круглый столик перед камином.
- Не знаете? Разве у него есть еще какие-то внуки? Ведь у него не было других детей, кроме вас?
- Нет, насколько мне известно, но всякое возможно. - Она нагнулась и начала расшнуровывать ботинки. - Простите, что при вас. Я в них с шести утра.
- Да что вы, не обращайте на меня внимания, - откликнулся он и стал смотреть на огонь. - Извините за назойливость, я все понимаю.
- Вы и впрямь назойливы, но впустила-то вас я, так что сама виновата. - Один ботинок с глухим чавканьем соскочил с ноги, и она взялась за второй. - И не берусь утверждать, значил бы что-то Зик для Мейнарда или наоборот. Слишком они разные.
- Быть может, Зик… - Хейл ступал на опасную почву и понимал это, но все-таки не мог удержаться, - слишком похож на своего отца?
Брайар не вздрогнула, не нахмурилась. Ее лицо вновь превратилось в неподвижную маску. Она стащила второй ботинок и пристроила рядом с первым.
- Не исключено. Отцовская кровь еще может взыграть, но пока он всего лишь мальчишка. У него еще есть время, чтобы разобраться в себе. Что же до вас, мистер Хейл, то, боюсь, пора нам прощаться. Поздно уже, рассвет скоро.
Хейл со вздохом кивнул. Слишком сильно надавил, не удержался… Нужно было и дальше говорить о покойном отце, а не о покойном муже.
- Прошу прощения, - сказал он, встал со стула и засунул блокнот под мышку. Потом надел шляпу, поплотнее запахнул пальто на груди и добавил: - И спасибо, что уделили мне время. Очень вам признателен за все, что вы рассказали. Если мою книгу когда-нибудь опубликуют, не забуду вас упомянуть.
- Угу.
И она выпроводила его за дверь, в объятия темноты. Хейл потуже обмотал шарф вокруг шеи и натянул шерстяные перчатки, настраиваясь на рандеву с ветреным зимним вечером.
2
За угол дома юркнула какая-то тень, и раздался шепот:
- Эй. Эй, это я вам…
Хейл остановился и подождал. Из-за угла выглянула голова с растрепанной каштановой шевелюрой. За ней последовало костлявое, но основательно укутанное тело - подросток, ввалившиеся щеки, диковатые глаза. Его лицо то озарялось в неровном свете камина, сочащемся из окна, то исчезало в тени.
- Вы тут расспрашивали про моего дедушку?
- Иезекииль? - без труда догадался Хейл.
Мальчишка подобрался поближе, сторонясь просвета между шторами, через который его могли разглядеть из дома.
- И что вам сказала моя мать?
- Почти ничего.
- Она сказала вам, что он герой?
- Нет, - ответил Хейл. - Такого она мне не говорила.
Подросток сердито фыркнул и мазнул перчаткой по макушке, пуще прежнего взъерошивая волосы.
- Ну само собой, не говорила. Она в это не верит, а даже если и верит, то плевать хотела.
- Не могу знать.
- Зато я знаю. Она ведет себя так, будто он и не сделал ничего хорошего. Как будто остальные правы и он выпустил заключенных ради взятки - ну и где тогда деньги? Разве похоже, что у нас есть какие-то деньги?
Зик красноречиво умолк, но биограф не нашелся с ответом. Мальчишка продолжил:
- Как только до них дошло насчет Гнили, они стали эвакуировать всех кого не лень, помните? Из больницы и даже из тюрьмы, но были еще люди в полицейском участке, которых арестовали, но не успели ни в чем обвинить. Их просто оставили взаперти. И никак не выбраться. А Гниль была на подходе, об этом все знали. А им всем, значит, умирать. - Он шмыгнул носом и потер под ним рукой - то ли из него текло, то ли просто закоченел. - Но мой дедушка - в смысле, Мейнард… Капитан велел ему перекрыть последний выход из квартала, но он не стал этого делать, потому что там еще оставались люди. А они были бедняки вроде нас. И не все ведь натворили что-то плохое, какое там. На ерунде в основном попались - украли какую-нибудь мелочь, ну или сломали.
А вот мой дед уперся, и все тут. Не захотел обрекать их на смерть. Газ почти уже до них добрался, и самый короткий путь до участка был отрезан. Но он рванул туда прямо через Гниль - только прикрыл лицо, как сумел.
Как добежал до места, потянул за рычаг, который открывает камеры, а потом налег всем весом и удерживал - а то двери опять захлопнулись бы. И пока все спасались, дед оставался там.
Последними вышли двое братьев. Они поняли, что он сделал, и вытащили его. Но дед к тому времени надышался газа, и было слишком поздно. Они дотащили его до дому - пытались помочь, хотя могли бы снова угодить за решетку, если бы их кто-нибудь увидел, и знали об этом. И все равно не побоялись, прямо как он сам. Потому что не бывает так, чтобы человек был вконец плохой. Может, Мейнард поступил не совсем хорошо, но и они ведь сделали доброе дело.
В общем, расклад такой, - сказал Зик, тыча пальцем Хейлу под нос. - В камерах сидело двадцать два человека, и Мейнард спас их всех до единого. Это стоило деду жизни, а взамен ему - ничегошеньки. - Уже взявшись за дверную ручку, мальчишка добавил: - И нам тоже.
3
Брайар Уилкс закрыла за биографом дверь.
На минутку прижалась к ней лбом и постояла, затем побрела к камину. Погрела руки, составила рядом ботинки и принялась расстегивать рубашку, ослабив корсетный пояс.
В коридоре ее поджидали двери в комнаты, принадлежавшие ее отцу и сыну. Если бы ими пользовалась только она, то с таким же успехом их можно было заколотить. В отцовскую каморку Брайар не заглядывала уже много лет. К сыну… как она ни напрягала память, вспомнить не удавалось - не удалось даже представить, как выглядит его комната.
Она остановилась перед дверью Иезекииля.
В отцовское жилище она не заглядывала из некой философской необходимости; комнаты мальчика она сторонилась без особой на то причины. Если бы кто-нибудь ее об этом спросил (а никто, естественно, не спрашивал), Брайар могла бы сказать в свое оправдание, что уважает его право на личную жизнь; однако на деле все обстояло проще, не сказать - хуже. Она забросила его комнату, потому что та не будила в ней ровным счетом никакого любопытства. Кто-то мог бы усмотреть в ее равнодушии безразличие к сыну, но то был лишь один из побочных эффектов постоянной усталости. И все равно ее кольнуло чувство вины. "Я плохая мать", - произнесла она вслух, потому что ни одна живая душа не могла ее услышать - некому возразить, некому согласиться.
Мимолетное наблюдение, не более, - и все-таки в ней заговорила потребность как-то его опровергнуть. Она взялась за дверную ручку и провернула ее.
Дверь открылась внутрь, и лампа разогнала непроглядную пещерную тьму.
В углу притулилась знакомая кровать с плоским изголовьем. На ней Брайар спала в детстве. Она была вдвое уже ее нынешнего ложа, хотя по длине вполне сгодилась бы взрослому человеку. На поперечинах покоилась старая пуховая перина, слежавшаяся в блин толщиной дюйм-два. Поверх замызганной простыни комком валялось стеганое одеяло, сбитое к изножью.
У окошка в изножье кровати притаился грузный коричневый комод, там же - груда грязной одежды, из которой тут и там выглядывали распарованные ботинки.
- Надо бы постирать его вещички, - пробормотала она, прекрасно зная, что либо придется с этим повременить до воскресенья, либо горбатиться ночью - и что Зик, скорее всего, устанет до той поры от беспорядка и займется стиркой сам.
Ей не доводилось еще слышать о мальчишке, до такой степени наловчившемся ухаживать за собой, - впрочем, вместе с Гнилью в жизнь каждой семьи вошли перемены. Да, перемены коснулись всех. Но Брайар и Зика в особенности.
Ей нравилась мысль, что мальчик хотя бы отчасти понимает, почему так редко видит свою мать. И приятнее было считать, что он не слишком осуждал ее. Чего хотят мальчишки, как не свободы? Они ценят независимость, носятся с ней как со знаком зрелости - и если так рассуждать, то ее сыну невероятно повезло.
В парадную дверь что-то стукнуло, шумно завозились с замком. Вздрогнув, Брайар прикрыла дверь спальни и скользнула под защиту собственной комнаты. Там она сбросила с себя остатки рабочей одежды и, заслышав топот в гостиной, крикнула:
- Ты пришел, Зик?
И почувствовала себя глупо - хотя вместо приветствия сгодится и такой вопрос.
- Что?
- Я спросила, ты пришел?
- Пришел, - донеслось в ответ. - Ты где?
- Уже иду, - заверила она, но показалась из спальни добрую минуту спустя - зато теперь от нее не так несло машинной смазкой и угольной гарью. - Где был?
- Гулял.
Он успел снять пальто и повесить его на крючке возле двери.
- Ты ел? - спросила она, стараясь не замечать его худобы. - Мне вчера выдали жалованье. Знаю, в кладовке у нас сейчас шаром покати, но скоро я это исправлю. Ну и кое-что все-таки найдется.
- Да нет, я уже поел. - Он всегда так говорил - и оставалось только гадать, правда это или нет. Предупреждая дальнейшие расспросы, Зик продолжил: - Ты сегодня поздно вернулась, да? Что-то холодновато тут. По-моему, камин и разгореться толком не успел.
Она кивнула и направилась к чулану с продуктами. Ужасно хотелось есть, но чувство голода так часто навещало ее, что Брайар привыкла на него не отвлекаться.
- Взяла дополнительную смену. У нас там кое-кто заболел.
На верхней полке в чулане обнаружилась смесь для тушения - сушеные бобы и кукуруза. Снимая банку, Брайар мысленно посетовала на отсутствие мяса, но увлекаться сожалениями не стала.
Она поставила на огонь кастрюльку с водой и нашарила под полотенцем кусочек хлеба, зачерствелого чуть ли не до несъедобности, однако сунула его в рот и принялась жевать.