Последние почести
Last Rites 1994 год Переводчик: Е. Петрова
Гаррисон Купер еще не вступил в пору старости: ему исполнилось всего тридцать девять; на таком рубеже сорок лет - это уже горячо, а тридцать - холодно; разница весьма серьезная, не только в смысле температуры, но и в смысле мироощущения. Человек незаурядных, даже блестящих, способностей, он не связал себя брачными узами и не собирался этого делать, не завел детей, которых мог бы с чистой совестью признать своими, а посему располагал свободным временем; однако летним утром 1999 года он почему-то проснулся в слезах.
- Что такое?
Выбравшись из постели, он подошел к зеркалу, чтобы рассмотреть мокрое лицо, понять причину грусти и выяснить истоки печали. Как ребенок, в котором переживания разжигают любопытство, он нарисовал свою собственную карту, но среди бескрайних пустынь тоски не смог найти столицу отчаяния - и пошел бриться.
Это не помогло: у Гаррисона Купера обнаружился тайный запас меланхолии, которая даже во время бритья стекала ручейками по намыленным щекам.
- Господи, как на похоронах! - воскликнул он. - Но вроде бы никто не умер?
На завтрак он, вопреки обыкновению, съел недожаренный тост, а затем отправился к себе в лабораторию, надеясь, что Тайм-Ровер подскажет, почему из глаз текут слезы, когда для этого нет видимых причин.
Тайм- Ровер? Ах да.
Дело в том, что после тридцати Гаррисон Купер посвящал большую часть времени разработке схем невообразимого прошлого и неизведанного будущего. Фантазии мужчин обычно реализуются в виде машины, которая прекрасна, как женщина. Гаррисон Купер направил свои мечты в другое русло: из воздуха и раскатов грома он создал свое собственное средство передвижения и назвал его машиной Мёбиуса.
Краснея от наигранного безразличия, он объяснял знакомым, что берет полосу прошлого и полосу будущего, а потом скручивает их на пол-оборота в точке настоящего, чтобы образовалась односторонняя петля. Вроде тех бумажных восьмерок, которыми в девятнадцатом веке забавлялся математик А. Ф. Мёбиус.
- Ну, конечно, Мёбиус, - начинали мямлить знакомые.
А про себя ужасались: "Караул. Надо уносить ноги".
Гаррисон Купер не принадлежал к числу одержимых ученых, но был безнадежным занудой. Не заблуждаясь на сей счет, он с некоторых пор отгородился от мира, чтобы завершить работу над машиной Мёбиуса. В то странное утро, когда у него из глаз дождем катились холодные капли, Гаррисон Купер вперился взглядом в эту хитроумную штуковину - чтоб ей пусто было - и силился понять, что же мешает ему ликовать и радоваться жизни.
Его мысли прервал звонок в дверь лаборатории: оказалось, это редкий гость - настоящий курьер компании "Вестерн Юнион" на настоящем велосипеде. Гаррисон Купер расписался в получении телеграммы и собирался было прикрыть дверь, но заметил, что парнишка жадно разглядывает машину Мёбиуса.
- Что это? - воскликнул он.
Гаррисон Купер отступил в сторону и позволил пареньку обойти машину кругом; взгляд посыльного скользил то вверх, то вниз, то вбок по громадной обтекаемой восьмерке из меди, латуни и серебра.
- Как я сразу не догадался! - вскричал наконец мальчишка, просияв улыбкой. - Это же машина времени!
- Глаз-алмаз!
- Когда вы отправляетесь? - спросил паренек. - В какие края? Кого хотите повстречать? Вам нужен Александр Македонский? Цезарь? Наполеон? Гитлер?
- Боже упаси!
Парнишка сыпал именами, как по списку:
- Линкольн?
- Уже ближе.
- Генерал Грант! Рузвельт! Бенджамин Франклин?
- Франклин? Пожалуй!
- Везет же некоторым!
- Кому, мне? - ошеломленный, Гаррисон Купер заметил, что машинально кивает головой. - Воистину, мне повезло, да еще так неожиданно…
- Неожиданно ему открылось, почему с утра пораньше у него глаза оказались на мокром месте. Он схватил паренька за руку:
- Спасибо, дружок. Ты для меня - прямо катализатор.
- Я для вас кота…- что?
- Подействовал на меня, как тест Роршаха: заставил разглядеть мой собственный список! А теперь без лишнего шума - быстро на выход. Ты уж не обижайся.
Дверь захлопнулась. Гаррисон Купер метнулся в библиотеку, схватил телефонную трубку, набрал номер и в ожидании ответа стал шарить глазами по книжным полкам, вмешавшим добрую тысячу томов.
- Да, да, - бормотал он, вглядываясь в прекрасные заглавия, тисненные золотом. - Не все, конечно. Двое, трое, от силы четверо. Алло, Сэм? Сэмюель! Можешь быть у меня через пять минут? А лучше через три! Это крайне важно! Приезжай!
Он бросил трубку и приблизился к полкам, чтобы дотянуться до книг.
- Шекспир, - пробормотал он. - Вильям-Вилли, уж не ты ли?
Дверь лаборатории открылась, и Сэм, он же Сэмюель, заглянув внутрь, остолбенел.
В самом центре огромной восьмерки Мёбиуса, поставив рядом корзину с провизией, восседал Гаррисон Купер в кожаной куртке и начищенных ботинках; он согнул руки в локтях и нацелился пальцами на кнопки электронного управления.
- Играешь в Линдберга79? Не хватает только шлемофона и защитных очков.
С самодовольной усмешкой Гаррисон Купер извлек откуда-то недостающую экипировку и тут же нацепил ее на себя.
- Поднять "Титаник", чтобы затопить его вновь! - Сэмюель сделал несколько размашистых шагов и остановился перед красавицей-машиной лицом к лицу с ее эксцентричным хозяином. - Ну, Купер, что на этот раз? - прокричал он.
- Сегодня утром я проснулся в слезах.
- Вот те раз! А я на сон грядущий читал вслух телефонный справочник. Отлично помогает!
- Не знаю, не знаю. Мне ты читал вслух совсем другое - вот это!
Купер протянул гостю книги.
- Ну, да! Мы бухтели, как два филина, до трех ночи и опьянели без вина от английских и американских классиков.
- Вот потому-то у меня и потекли слезы!
- Почему?
- Да потому, что их больше нет. Потому, что они умерли безвестными, непризнанными, потому, что, как ни прискорбно, некоторым из них воздали должное только после тысяча девятьсот двадцатого года - начали их переиздавать и превозносить до небес!
- Хватит болтать, ближе к делу, - сказал Сэмюель. - Ты меня для чего позвал: чтобы проповеди читать или чтобы совета попросить?
Гаррисон Купер выскочил из своей машины и затолкал Сэмюэля в библиотеку.
- Для того, чтобы ты помог мне проложить маршрут!
- Маршрут? Маршрут!
Я отправляюсь в путешествие, в далекие края, в Большое Литературное Турне! Армия спасения80 в лице одного человека!
- Будешь спасать жизни?
- Не жизни: души! Что проку от жизни, если душа мертва? Нет, не вставай! Назови-ка мне тех писателей, из-за которых мы не спали ночь напролет, из-за которых у меня наутро потекли слезы. Вот бренди. Пей! Сможешь вспомнить?
- Конечно!
- Составь для меня список! Начнем с Меланхолика Новой Англии. Чудом не утонул на море, жил унылым затворником - потерянная душа шестидесятых! Так, о каких еще печальных гениях мы толковали?
- Боже мой! - вскричал Сэмюэль. - Так вот куда ты собрался? О, Гаррисон, Гарри, ты просто чудо!
- Помолчи! Ты помнишь, как пишутся юморески? Сначала смеешься, а потом начинаешь думать в обратном направлении. Поэтому давай поплачем, а потом отследим источник наших слез. Поплачем по киту, чтобы наловить мелкой рыбешки.
- Кажется, прошлой ночью я читал что-то из…
- Ну-ну?
- А потом мы говорили о…
- Дальше.
- Так…
Сэмюель сделал большой глоток бренди. Горло обожгло, как огнем.
- Записывай!
Они все записали и бросились назад.
- Что ты будешь делать, когда доберешься до места назначения, профессор-библиотекарь?
Гаррисон Купер, вновь устроившийся в тени своей великолепной парящей ленты Мёбиуса, рассмеялся и закивал:
- Хорошо сказано! Гаррисон Купер, д. ф. н. Деятель филологической нивы! Исцелитель старых знаменитостей, потерявших волю к жизни из-за нехватки человеческого тепла, признания, пьянящей похвалы. Они живут в моем сердце; их имена всегда у меня на устах. Скажи "Ах!". До встречи! Прощай!
- С богом!
Он рванул на себя какой-то рычаг, повернул тумблер: металлическая спираль затрепетала, как бабочка, - и вдруг исчезла.
Через мгновение машина Мёбиуса скрутила все свои атомы - и вернулась.
- Вуаля! - вскричал Гаррисон Купер, разрумянившись и сверкая глазами. - Вот и я!
- Так быстро? - воскликнул его друг.
- Здесь прошло не более минуты, а там - долгие часы!
- У тебя получилось?
- Смотри! У меня есть доказательства! По его лицу катились слезы.
- Что там произошло? Ну, говори же!
- Вот, и вот, и вот!
Гироскоп вращался, лента торжественно продолжала безостановочное движение по спирали, тяжелая портьера, подобно призраку, витала в воздухе, а затем, тяжело вздохнув, опустилась.
Книги сыпались, как с библиотечного конвейера, опережая звук шагов; затем появились наполовину различимые башмаки, окутанные туманом ноги, туловище и наконец голова человека, который, невзирая на то что лента вновь закрутилась по спирали и растворилась в пустоте, склонился над книжными переплетами, греясь у них, словно у очага. Он касался пальцами книг и прислушивался к колебаниям воздуха в сумеречном коридоре; откуда-то снизу доносились голоса людей, сидящих за ужином, а из-за распахнутой двери веяло едва уловимым запахом болезни: этот запах то накатывал волной, то отступал, то выветривался из комнаты, то возвращался, будто повинуясь неровному дыханию больного. Между тем в мире тихого благоденствия слышался вечерний перезвон тарелок и столовых приборов. Коридор и лестничная площадка пустовали. Но в любой момент кто-то мог подняться наверх в эту мрачную палату, неся на подносе ужин для лежащего в полудреме больного.
Гаррисон Купер осторожно распрямился и проверил, не идет ли кто-нибудь по лестнице, а затем, взвалив на себя сладкое бремя книг, перешел в ту комнату. По обеим сторонам кровати горели свечи; умирающий лежал на спине, вытянув руки вдоль тела: его голова утопала в подушке, закрытые глаза ввалились, а губы были плотно сжаты; казалось, он молит, чтобы на него обрушился потолок вместе со спасительной смертью.
Услышав, как Гаррисон Купер раскладывает книги по краям постели, старик очнулся: у него вздрогнули веки, пересохшие губы приоткрылись, ноздри со свистом втянули воздух.
- Кто здесь? - прошептал он. - Который час?
- "Всякий раз, как я замечаю угрюмые складки в углах своего рта; всякий раз, как в душе у меня воцаряется промозглый, дождливый ноябрь, я понимаю, что мне пора отправляться в плавание, и как можно скорее", - тихо ответил путешественник, стоя в ногах постели.
- Что-что? - зашептал лежащий на постели старик.
- "Это у меня проверенный способ развеять тоску и наладить кровообращение"81, - процитировал гость, подкладывая по книге под ладони умирающего, чтобы дрожащие пальцы могли ощупать переплеты, отстраниться и пробежать по строчкам, как по шрифту Брайля.
Одну за другой незнакомец показывал ему книги: обложки, страницы, титульные листы с разными датами - нескончаемой вереницей плыли издания этого романа, чтобы навечно пристать к далеким берегам будущего.
Больной задержал взгляд на всех по очереди переплетах, заглавиях, датах, а потом уставился на чужое просветленное лицо и ошеломленно выдохнул:
- Никак это странник? Видно, путь был долгим?
- Разве годы заметны? - Гаррисон Купер на клонился к старику. - Итак, я принес Благую Весть.
- Такого достойны лишь безгрешные, - прошептал старик. - А меня, придавленного могильной плитой из никчемных книг, безгрешным не назовешь.
- Я пришел, чтобы отодвинуть могильную плиту. Принес новости из далеких краев.
Глаза больного обратились к книгам, накрытым его дрожащими ладонями.
- Они и вправду мои? - прошептал он. Путешественник серьезно и торжественно кивнул, но на его лице вскоре заиграла улыбка, потому что черты старика потеплели, а глаза и уголки рта ожили.
- Так значит, есть надежда?
- Конечно!
- Верю, - старик сделал глубокий вдох и вдруг спросил. - А тебе какая забота?
- Я привязан к тебе всей душой, - отвечал незнакомец, стоя в изножье постели.
- Но ведь я тебя не знаю, любезный!
- Зато я тебя знаю от левого борта до правого, от форштевня до кормы, от клотика до палубы, знаю каждый день твоей долгой жизни, вплоть до этого мгновения.
- О сладостные речи! - воскликнул старик. - В каждом слове, в каждом взгляде - высший смысл. Но разве такое возможно? - Под старческими веками блеснули слезы. - В чем тут дело?
- Дело в том, что я и есть высший смысл, - произнес путешественник. - Я прошел долгий путь, чтобы сказать: твои труды не пропали даром. Кит опустился на дно совсем ненадолго. Настанет год, пока еще затерянный в дымке времени, когда у твоей могилы соберутся великие и прославленные, простые и безвестные, чтобы сказать в один голос: он оживает, он поднимается, он оживает, он поднимается! - и белая громада всплывет на свет, и великий ужас восстанет навстречу шторму и огням святого Эльма, и ты тоже восстанешь из бездны: вы будете неразделимы, ваши голоса сольются воедино, и никто не сможет сказать, где умолк один и зазвучал другой, где ты остановился, а он пошел бороздить белый свет, чтобы в вашем общем фарватере поднималась безымянная флотилия из кораблей-библиотек, чтобы хранители и читатели книг толпились в доках и провожали вас в далекие скитания и ловили ваш одинокий крик в три часа штормовой ночи.
- Боже правый! - воскликнул старик, укутанный в саван сбившихся простыней. - Объясни, путник, объясни! Неужели это не выдумки?
- Клянусь душой, клянусь кровью сердца. Вот тебе моя рука. - Гаррисон Купер сжал ладонь умирающего. - Пусть эти подарки будут с тобою до гробовой доски. Перебирай страницы, как четки. Не говори никому, откуда они взялись. Насмешники могут вырвать это утешение из твоих рук. Сегодня ночью, в предрассветной темноте, повторяй вместо молитвы простые слова: о том, что ты будешь жить вечно. Ты бессмертен.
- Довольно, не продолжай! Замолчи.
- Я не могу молчать. Выслушай. Твои пути будут отмечены огненными чудо-тропами: в Бенгальском заливе, в Индийском океане, от мыса Горн до берегов вечности. Этот огонь будет светить всем живущим.
Он еще крепче сжал руку старика.
- Клянусь. Настанет срок - и миллионы людей потянутся к твоему надгробью, чтобы почтить твою память и воздать тебе почести. Ты слышишь меня?
- Бог свидетель, ни один священник не сумел бы так меня утешить. Смогу ли я спокойно умереть? Теперь - да.
Путешественник отпустил руку старика, и тот вцепился в книги, лежащие по бокам кровати, а незнакомец без устали открывал другие тома и вслух объявлял даты:
- Тысяча девятьсот двадцать второй… тридцатый… тридцать пятый… сороковой… пятьдесят пятый… семидесятый. Тебе видно? Ты понимаешь, что это значит?
Он поднес последнюю книгу к глазам старика: пылающий взгляд обратился к надписи, пересохшие губы раскрылись:
- Тысяча девятьсот девяностый?
- Эта книга - твоя. Ее издадут через сто лет.
- Боже правый!
- Мне пора. Но я хочу слышать твои слова. Глава первая. Читай!
Горящий взгляд заскользил по строчкам. Старик увлажнил губы, всмотрелся в текст и, наконец, прошептал, не в силах сдержать слезы:
- Зовите меня Измаил.82
Выпал снег, потом еще, потом еще больше. В рассеянном свете с шумным шелестом завертелась серебряная лента, и из тумана Времени появился странствующий библиотекарь с котомкой книг. Лента, вращаясь, входила в стену, словно разрезая припорошенную снегом булку, а путешественник, обретая телесность, проникал в больничную палату, белую, как декабрь. Там, забытый всеми, лежал несчастный; лицо его было бледнее снега и зимнего ветра. Он был вовсе не стар, но метался в предсмертной лихорадке, и его пропитавшиеся потом усы прилипли к верхней губе. Наверно, он не почувствовал, как воздух рядом с его постелью расступился, чтобы впустить посланника. Больной не открывал глаз; дыхание с трудом вырывалось из груди. Руки, вытянутые вдоль туловища, не потянулись навстречу принесенным дарам. Казалось, он уже покинул этот мир. И только при звуках незнакомого голоса его глаза дрогнули под сомкнутыми веками.
- Тебя забыли? - спросил голос.
- Как будто меня и не было на свете, - отвечал прикованный к постели.
- И ни разу не вспоминали?
- Только… только раз… во Франции.
- Неужели ты не написал ни строчки?
- Ничего стоящего.
- Чувствуешь, какую тяжесть я положил на твою постель? Не смотри, просто потрогай.
- Могильные плиты.
- Нет, это не могильные плиты, хотя на них начертаны имена. Тут не мрамор, а бумага. Здесь есть даты, но это день грядущий и следующий за ним, и день, который придет десять тысяч дней спустя. На каждом переплете - твое имя.
- Не может быть.
- Это правда. Позволь, я прочту тебе названия. Слушай: "Маска…
- …красной смерти".
- "Падение…
- …дома Эшеров"!
- "Колодец…
- …и маятник"!
- "Сердце…
- "Сердце-обличитель"! Мое сердце! Сердце!
- Повторяй за мной: ради всего святого, Монтрезор!
- Все это странно.
- Повторяй: Монтрезор, ради всего святого!
- Ради всего святого, Монтрезор.83
- Видишь это заглавие?
- Вижу!
- Прочти дату.
- Тысяча девятьсот девяносто четвертый. "Амонтильядо". И мое имя!
- Точно! А теперь тряхни головой. Пусть на шутовском колпаке зазвенят бубенчики. Я принес раствор, чтобы укрепить последний камень. Надо торопиться. Сейчас вокруг тебя сомкнутся стены из твоих собственных книг. Когда к тебе придет смерть, как ты ее встретишь? Восклицанием и словами?…
- Requiescat in расе?
- Повтори.
- Requiescat in pace!
Тут налетел Ветер Времени, и комната опустела. На смех больного в палату прибежали сестры милосердия: они попытались завладеть книгами, под весом которых надежно покоилась радость.
- Что он такое говорит? - воскликнул кто-то.