Конвоиры были старше задержанных лет от силы на пять. Главной была инспектор кызылординской Детской комнаты милиции лейтенант Динашева – обладательница умопомрачительных ресниц, черной косы и редчайшего казахского имени Пенелопа. Новенький бирюзовый мундир, несомненно, ей шел, но в комплекте с этими вот километровыми ресницами и всем прочим выглядел некоей архаической нелепицей, вроде тазика, который Дон Кихот из Ламанчи таскал на своей голове, полагая шлемом Мамбрина.
Санчо Пансой при инспекторе Пенелопе Динашевой состояло некое гражданское лицо лет девятнадцати, со старательно нахмуренными бровями. На гражданском лице будто бы даже светилась надпись: "Я – студент педфака на практике; будьте снисходительны!".
Сразу после взаимных представлений инспектор начала суетиться. Она зачем-то еще раз сняла биометрию с задержанных, еще раз убедилась, что они – именно Гильямов С. О. и Заруба В. П., сделала еще одну копию акта о задержании и в конце концов затеяла еще одну разъяснительную беседу.
– По Союзу это уже восьмой случай с начала года, – сообщила она почему-то Нелыкину. – В прошлом году было зафиксировано девятнадцать попыток проникновения детей и подростков на космические суда. Восемь случаев переохлаждения, десять случаев обезвоживания, иные травмы. Одного мальчика придавило погрузчиком – в результате у него серьезно поврежден позвоночник…
Субчики наверняка слышали всю эту статистику неоднократно и не проявляли ни малейшего раскаяния по поводу возможных несчастий. Зато Нелыкин встрепенулся:
– А ведь их всех в погрузочном шлюзе отлавливают, и этих – тоже, – сказал он. – Они отчего-то уверены, что на корабль можно попасть именно таким путем…
Гражданское лицо вдруг фыркнуло:
– "Отчего-то"! Понятно – отчего. Начитались Курлыкова, вот и весь секрет. Ну, Курлыков, публицист. "Двадцать очерков с маршрута Земля – Марс – Земля". Сам-то он за пределы космопорта на Марсе не выходил, но слывет главнейшим специалистом по побегам с Земли.
Нелыкин посмотрел на него с уважением. Он вообще пренебрегал теоретической базой, потому что в уголовном деле больше полагался на практику, в которой равных ему было немного – до операции на сердце. А тут вдруг паренек с ходу объяснил то, над чем мы ломаем голову уже третий год: почему вся эта публика рвется именно в самый опасный погрузочный шлюз.
– Этот Курлыков много всякой ереси написал в книжке своей, – с хищным удовольствием продолжил изобличать практикант. – Просто удивительно, что еще никто не погиб, следуя его советам. А ведь следуют! Под впечатлением от примера московского пионера Васи Середяна, якобы бежавшего на Марс и даже принятого там в бригаду связистов. Разумеется, Вася Середян существует лишь в воображении публициста Курлыкова… Эх! Взять бы его за шкирку да заставить написать опровержение!
Белобрысый Заруба свирепо глянул на гражданское лицо и, судя по всему, собрался было заявить, что, дескать, нет такого закона – советских публицистов за шкирки хватать! – но потом вдруг передумал и с индейским хладнокровием уставился в стену.
– Ладно, – сказал я, – пакуйте эти молодые организмы.
– Что? – переспросила инспектор Динашева, моргнув несколько раз – так, что случился даже небольшой сквозняк.
– Забирайте. – Я сделал рукой величественный жест. – Вы их сразу домой отправите?
– Нет, поздно уже, ночь, – ответила она. – Переночуют у нас в Центре, а утром мы их ведомственной "стрелой" отправим в Акмолинск. Там их Ольга Павловна встретит. Ребята, вы ведь знаете Ольгу Павловну?
Судя по тому, как померкли их взоры, эту самую Ольгу Павловну ребята, уж конечно, знали очень хорошо – и воспринимали ее куда серьезней, чем старых клоунов вроде меня. Должно быть, сложная женщина.
Инспектор снова засуетилась: оказалось, что собирать в дорогу аж двух старшеклассников, оснащенных аж двумя рюкзачками, – занятие ответственное и даже драматическое. Наконец, усталые и недовольные ребята были готовы вернуться домой.
– Спасибо вам большое! – часто-часто замахала ресницами лейтенант Пенелопа Динашева. Смотреть на это можно было бесконечно.
– Нам-то за что? – ответил я. – Вот внизу, на пропускной, дежурит сержант Токорбаев, задержавший этих правонарушителей. Вот он – герой. В торжественной обстановке вручим ему орден. "За поимку космических зайцев", второй степени, да.
– За двоих разве не первая полагается? – хмуро пошутил Гильямов.
– За двоих – вторая. Вот если бы вы оказали сопротивление при задержании, то тогда бы была первая!
– Ага, – хмыкнул Заруба. – И нашивка за ранение. Пойдем, Гиля…
– До свиданья, девочки и мальчики. – Я отсалютовал им ладонью и закрыл дверь. Даже когда они зашли в лифт, было слышно, как неистовствует Пенелопа Динашева, взывая к взрослой сознательности отдельных школьников. Вот так вот. Я им полчаса объяснял, что никакие они не взрослые, а самые что ни на есть дети (во вполне свинской причем манере объяснял), а она мне сейчас всю эту педагогику порушит за пять минут. "Взрослые", да уж…
Правый висок уже давно ныл пронзительно и длинно, а в левый, наоборот, вяло долбилась невнятная тупая боль. Присев на стол, я принял свой вечерний коктейль из пилюль, запив его выдохшимся нарзаном.
– Охраниловка у нас – ни в какую, – рассеянно наблюдая за мной, сказал Нелыкин. – От верблюдов и овец еще помогает, а от старшеклассников – уже нет. Они в нужном секторе сканеры заблокировали за минуту. А уж через три забора перемахнуть таким акробатам – тьфу. Фашистов на нас нет, вот что. Расслабились… Ты домой-то едешь?
– Смысл? – спросил я, допив минералку прямо из горлышка. – В семь утра орбитальный транспорт встречать. Так что я лучше в комнате отдыха устроюсь, за аквариумом. А ты дежурь. Но до шести чтоб тишина, понял?
Нелыкин изучил болезненную гримасу на моем лице и отключил подпитывающую мигрень иллюминацию. В сумраке матово тлели панели столов и открытый нелыкинский монитор. А еще через окно валил, как пар из распахнутой бани, зыбкий белый свет.
Далеко справа от нас поднималась над степью ослепительная, равнодушная к земной гравитации медуза. Очертания корабля нельзя было угадать в этом не то облаке, не то клубке ионовых сполохов, ползущем в термосферу, но судя по тому, что начиналась среда, с одной из площадок Северного корпуса стартовал лунный грузовой.
Словно компенсируя отсутствие на ночном небе своего пункта назначения, корабль сам поливал землю белесым мерцанием, высвечивая взгорки и солончаки, обозначая непроглядными тенями рытвины и низины. Слева блестела, змеясь, Сырдарья, а наискось от нас сверкала нитка ЛЭП, прямая, как джеб. Она устремлялась сначала на север – в подстанцию Оразбай, – а потом, сложно изламываясь, тянулась через пески и степи, через Бетпак-Далу и Сары-Арку до самой Курчатовской зоны, энергетического сердца континента.
И несся к нам по той топе вырабатываемый десятками реакторов ток: через Сары-Арку с Бетпак-Далой, через степи с песками, на подстанцию Оразбай, – к пяти корпусам космопорта, в силовые ангары. Начавшее свой путь в семипалатинских пустошах, электричество заполняло аккумуляторы антигравов и ускорителей здесь, на Байконуре, чтобы уже очень скоро, обретая свободу, поднять корабли на орбиту Земли и оттуда разогнать их до скорости, близкой к своей собственной.
И так же, как все эти килоджоули, стекались к нам дети. Сначала – по два-три в год, потом – по пять-шесть, теперь вот по десятку, а скоро счет пойдет на дюжины. Со всех окрестностей, где были космоцентры: из Ташкента, из Шымкента, из Алматы, Караганды, Астрахани, Акмолинска, Омска…
Мы ведь очень длинно рассуждали о том, какими будут эти дети. Нам казалось, что самое главное – это накормить их и защитить, мы много об этом говорили, но тут вдруг получилось, что есть еще одна большая проблема. А именно: мы не предвидели дальнейших трудностей.
Жизнь моя началась с забот, диктуемых нехваткой пищи, а потом ее, жизнь мою, определяла злость. И ничего другого я не знал и знать не хотел. Но вот эти мелкие, вдруг подумал я, даже если и столкнутся с голодом – то не утратят своего человеческого достоинства. А если случится в их жизни ненавидеть – то они не позволят ненависти быть движущей силой… Что же направляет этих детей?
Детей?
Разве человек, осознающий свою нужность и взирающий на себя с точки зрения общей пользы, может быть ребенком? Вот ты, Владимир Федорович, можешь позволить себе такую роскошь – рассуждать о собственной пользе? Года через три, когда настигнет тебя пенсионный возраст, переведут тебя на должность Почетного Протирателя Штанов – в какой-нибудь Совет ветеранов МВД, и польза твоя будет метаться между конференциями и санаториями, между, видишь ли, общением с журналистами и катанием на байдарках.
В оконном стекле отражался уже начавший сутулиться пожилой человек. Несколько скособоченный от трех дырок в кишках, левее пупа, лысоватый, в расстегнутом кителе, провисающем над нестандартным, по случаю протеза, плечом. И с навсегда застывшей на физиономии гримасой подозрительной набыченности.
"Я – старый мент на списание; будьте снисходительны!".
– Леша, а как, ты думаешь, сейчас в Швеции насчет байдарок? – спросил я. – Имеет смысл?
Нелыкин встал из-за стола и тоже приковылял к окну. Осмотрел меня скептически и остался недоволен.
– Это все нервы, Федорыч, – сказал Нелыкин. – Не берегут они наши с тобой нервы… Вообще не понимаю, чем там детские комнаты милиции занимаются. Два школьника перестают ходить на уроки – раз. Выбирают программу подготовки в космоцентре – два. Что непонятно? Трудно сообразить, что будет "три"?
– Наверное, трудно…
– Трудно было в сорок девятом году Юру Маркиза с его отморозками брать! – обозлился Нелыкин. – Вот это было – трудно!
С моей-то выслугой, подумал я, меня переведут не то что в Акмолинскую ДКМ, а хоть в Африку, только попросят координаты поточнее указать. Но рапорт лучше на свежую голову напишу, утром. А на сон грядущий не худо бы ознакомиться с творчеством публициста Курлыкова, что ли.
– Управы на них нет никакой, – буркнул Нелыкин и трижды рубанул воздух напряженной ладонью: – Ни-ка-кой!
Александр Погодаев
Проба Генри
У лунной пыли особый запах – неживой. Не мертвый, нет – просто никогда живым и не бывший. Его ни с чем не спутать. В ангаре пахнет пылью. И холодно, очень холодно. Ладно, уже недолго: откроется шлюз, меня пристегнут к реактивной платформе, кто-то повернет рубильник… Разгон-торможение…
И начнется Шоу! Как всегда… и каждый раз по-своему. И отыграю я, как обычно, с полной выкладкой. На пределе. Мне иначе нельзя. Жаль, в этот раз все помощники остались на Земле, больно уж билеты дороги, но местные спецы тоже неплохи, справляются. Разве что шлифовальщикам работы больше, так ведь… им за то и платят.
Спутники увидят все, в деталях и подробностях, записи уйдут на Землю, осядут в компьютерах Студии… ненадолго. Там их разобьют на байты, проверят каждый пиксель – и, как мозаику, соберут заново. Добавят резкость, улучшат звук, цвет, поработают с запахом, выбросят лишнее. Добавят комментарии экспертов, перевод на основные языки (опционально – любое наречие планеты, лишь бы словарь существовал), субтитры, рекламу. И появится очередная серия, вызовет привычно бурю – восторг и злоба, недоумение, попытки отыскать тайные мотивы, иски "за аморальность"… и, может быть, письма, благодарственные письма от людей, оставшихся в живых.
Шоу – всегда настоящее. Не игровой фильм, не компьютерная реконструкция. Я действительно рискую жизнью. Раз за разом… и выигрываю. Почти как те безбашенные парни, что прыгают с небоскребов, раскрывая парашют у самой земли. Почти… именно "почти". Они уникальны, я – нет. То, что делаю я, может каждый. Может лучше, чем я. Доказано.
Иван кивает. Хороший журналист, я помню его репортажи. Молчаливый, удивительно ненавязчивый человек – так и хочется рассказать ему все. Наверное, он шпион. Русские на этом помешаны, я читал. Слежка у них – что-то вроде спорта, и ладно бы за преступниками… Дикость какая-то – чем больше уважают человека, тем сильней за ним надзор. Каждый шаг в Сеть транслируют, смотри кто хочет, разве что из ванной репортажи не ведутся. Так и называется – "народный контроль". Никакого уважения к человеческому достоинству. Иван объяснял, что это цена такая, за власть. Сперва выбирают, потом всей страной следят, чтоб не skurvilis’… ну и где тут логика?
Даже странно, вроде на одном языке говорим, все слова понятны, а ощущение – будто с инопланетянином беседа. Как эта страна вообще не развалилась? Ведь от них люди бегут каждый день, в год – десятки тысяч, самые лучшие, предприимчивые, готовые конкурировать, любой ценой выгрызать свой кусок у жизни. Покупают билеты и едут в Свободный Мир, куда угодно, лишь бы вырваться от тирании. А эти… даже не пытаются их удержать. Не понимаю.
Сидим, проверяем снаряжение. Беседуем. "Почему не "Добрыня", не "Зевс"?". Хороший вопрос, да. Ответ простой, но не грех и повторить: я никогда не использую уникальное оборудование. Если в Шоу требуется нож, то это будет не эксклюзивный клинок из легированного титана, а стандартная штамповка, взятая в ближайшем супермаркете. Если спасательный набор, то не "любезно предоставленный фирмой", а анонимно купленный в Сети. Только так и никак иначе. Я не ставлю рекорды, я просто объясняю людям, что могут они немножко больше, чем привыкли считать. Потому и "Пескарь" – он тут самый массовый скафандр…
В принципе ничего такого запредельно-сложного в замысле нет. Двести миль, пешком, в простом скафандре, с обычным аварийным набором… Точку высадки я не знаю, компьютер выберет случайным образом – хорошая модель несчастного случая. Всего-то – выжить и добраться до людей, самостоятельно. Испытатели такие маршруты ходили, другое дело, что то были испытатели. Тренированные парни, элита, лучшее, что есть у Человечества. У меня не так, я человек обычный. И спасать никто не станет, права не имеют: "Клуб самоубийц" – организация мощная, зря, что ли, много лет туда взносы плачу? Каждый человек на смерть право имеет, кто посмеет вмешаться – исками разорят. Все должно быть по-настоящему, ведь если справился я, больной и старый, то любой, кто окажется в беде… ему сдаться просто стыдно будет. В этом весь смысл.
Иван кивает. Странно… кажется, он понимает меня лучше, чем я сам. Молчит, не предлагает познакомить с хорошим специалистом, как делают обычно те, кому рассказываю историю своего безумия. Да, безумия, себе-то врать зачем? Я ведь и впрямь ненормальный. Могу даже проследить, вспомнить, как сходил с ума, шаг за шагом. Начиная с приговора: "Ходить сможешь, бегать – нет" до холодного, безжалостного анализа профессионала-спасателя, разбиравшего наши ошибки… я читал в Сети. Три способа, простых, надежных… могли выбраться сами, не дожидаясь, пока улучшится погода и прилетит вертолет. Мы не знали!
Потом… потом была книга, истории про древних мореплавателей. О глупых, нелепых смертях, не от штормов, не в боях с туземцами. От жажды. Воды просто не было. Посреди океана, на деревянных кораблях, умирали страшно. Они не знали, что пресную воду можно делать самим.
И… я вдруг понял – ничего не изменилось. В наше время точно так же очень часто люди гибнут потому, что не знают о возможности спастись. Или – не веря в нее. Кинотрюки ведь совсем не "школа жизни", умения каскадера или электронного дублера не по силам обычному человеку, и не зря пишут мелким шрифтом: "Не пытайтесь повторить". И не пытаются. И ничего тут не поделать…
Все просто – люди не хотят думать о плохом. И не думают. Пока не станет слишком поздно, уж я-то знаю, по себе. Это и стало "точкой срыва". Простой вопрос: что могу сделать я? И как я могу это сделать? Если нет ни таланта, ни денег, ни красоты. И власти тоже нет. Что может сделать калека? Одиночка – ведь не поможет никто…
Кто-то сравнивает озарение со вспышкой. Ко мне оно пришло холодным лязгом автоматного затвора – смерть интересна всегда! Поставь на карту жизнь, и тебя коснется равнодушно-любопытный взгляд. Сумеешь выжить… что ж, зритель запомнит, как ты это сделал. "Прикинет на себя" и поймет, что тоже может так. Ничего сложного, жизнь за жизнь. Остальное было просто…
Забавно: что мое Шоу, что этот русский Союз – они ровесники. Двадцать пятый год вообще был бурный, колесницу Истории в очередной раз занесло на повороте, казалось, еще чуть-чуть… как обычно в эпоху перемен. Будь чуть поспокойнее, и ничего бы не вышло, ни у меня, ни в России… нашлось бы кому помешать. Ха! Спокойно не было. Мир бурлил, кипел, балансировал на грани взрыва.
Китайцы развязали "Адвокатскую Войну", миллионами безумных, но абсолютно законных исков парализовав судебную систему США, "бриллиантовый предатель" Грей из лабораторий De Beers добавил хаоса, опубликовав в Сети простой и дешевый метод синтеза алмазов, Канада вывела на орбиту группировку "зеркальных" спутников, наглядно показав всем желающим, что драться и переплачивать за нефть теперь совсем необязательно. Воспользовавшись тем, что никому они в данный момент не интересны, хитрые русские деловито перерезали своих vorov и начали в очередной раз строить Новый Мир, игнорируя крики в ООН, что "младенца надо придушить в колыбели, а то ведь в этот раз у них все получится".
А я… я впервые бултыхнулся в море, даже плавать толком не умея, в очках, трусах и спасательном жилете. Все прошло по плану – что опреснитель, что отпугиватель акул работали превосходно, есть хотелось несильно, и через одиннадцать дней я самостоятельно доплыл до Флориды. С тех пор так и продолжается: я пытаюсь сломать себе шею, зрители с интересом ждут, когда мне это, наконец, удастся, фирмы, производящие спасательное оборудование, так и пишут в рекламе – "проверено Генри". Ничего особого, каждый может повторить…
И повторяют. Пассажиры с "Белой Ленты", три дня дожидавшиеся помощи, пока не утих шторм (мы связали жилеты в один плот, и никто не потерялся), русские шахтеры, самостоятельно откопавшиеся из-под завала (некогда нам под землей сидеть, водки все равно нет и медведи дома не кормлены), аризонская старушка, что "добрым словом и револьвером" навела порядок среди туристов в горящем Хилтоне… они сутки просидели в противогазах, дожидаясь спасателей, семнадцать человек в роскошном бассейне на двадцатом этаже (я смотрела "Большой Пожар", я знала, что делать).
Сотни жизней – все эти люди знали, что делать. Знали – да, реально. Был пример. Думаю, на весах, куда мы все когда-нибудь попадем, эти жизни… Надеюсь…
Теперь вот Луна. Слишком много тут людей, а закон больших чисел никто не отменял. Рано или поздно, но обязательно случится что-то. Людям нужен шаблон. Знание, уверенность: если смог Генри, смогу и я. А я смогу, еще не было случая, чтобы я не вернулся.
– Знакомая фраза, – смеется Иван.
– Это Колумб. Он так говорил кредиторам, когда снаряжал каравеллы.
– Нет, не Колумб. Другой человек, ты его не знаешь. Но ты вернешься. На Марсе тоже люди есть, как им без примера?
Смеемся. Да, на Марс мне тоже хочется. Может, и… А почему нет? Ну что я, двести миль не пройду? Мелочи какие!
Все, пора, время не ждет. Скафандр, оптимистичная улыбка в телекамеру, закрыть шлем, шлюз, платформа, обратный отсчет… Не могу сосредоточиться, больно уж задела последняя фраза: