- Готовились мы для участия в спасательной экспедиции, которая вылетит вслед за пропавшим звездолетом, - на полном серьезе продолжал Вязов.
- Хорошо, что профессор Бурунов увязался за дамами и вас не слышит. Не надо так играть со мной!
- Повторяю, я не играю и не шучу. Я, Никита Вязов, или Джандарканов, штурман спасательного звездолета. Скоро будет объявлен экипаж.
Надя почувствовала, что кровь прилила ей к лицу. Ну вот! Так и есть! Она же догадалась, что это не простой человек! И, чтобы скрыть свое волнение, непоследовательно сказала:
- И вы, который должен был спасти моего отца, осмелились прыгнуть в реку! А если бы вы разбились?
- Не думал, цейтнот! Уж простите.
- А я? А я? - спрашивала Надя, всматриваясь в притягивающую ее улыбку Вязова. - Что я должна думать? Кого ждать прикажете? Один дал мне жизнь и не вернулся из космоса. Другой спас мне жизнь и тоже не вернется. Так кого же мне ждать?
- Обоих, - с поразительной уверенностью в голосе без всякой шутки произнес Вязов.
- Кого ждать? - послышался веселый голос Бурунова. - Разумеется, меня. Эти чудные женщины с такой благодарностью прощались со мной, что я готов был поверить, будто я спас их мальчиков.
- Что ж, вы тоже рисковали, летая на взлетолете, - с насмешкой заметила Надя.
Молодой доктор наук развел руками:
- Что делать! Иной раз техника запаздывает по сравнению с живыми импульсами. Не так ли, коллега, изучавший "смещение бессеровых функций"?
- Импульс импульсам рознь, - неопределенно отозвался Вязов.
Спортивного покроя костюм Вязова после купания имел жалкий вид. Зато Наде одна из купальщиц принесла белоснежный халат, напоминавший древнегреческую тунику. В нем она выглядела златокудрой обитательницей Олимпа. Но профессор Бурунов, когда все трое поднимались по лесистому склону, казался рядом со своими спутниками наиболее современным, а главное, красивым и элегантным.
А на Москве-реке появился электрический катер подводников. Аквалангисты один за другим бросались в воду спиной вперед.
Поиски "московского метеорита" начались.
Глава вторая
АЛЕШКИН ПРУД
Вот теперь я знаю, что ничего не знаю.
Сократ перед кончиной.
Академик Виталий Григорьевич Зернов, грузный богатырь с пышной седой бородой, спускавшейся на высокую грудь, с белоснежной гривой волос, отращивать которые до плеч стало для мужчин обычным, начиная с его поколения, признавал для себя лишь три стороны жизни (как три измерения пространства): науку, природу и внучку Надю.
Уверенный в гибели Алексея Крылова на пропавшем звездолете, он всеми силами старался заменить ей отца, настояв, чтобы дочь Наталья Витальевна вместе с Надей перебрались к нему в старинный академический городок в подмосковном Абрамцеве, вблизи знаменитой усадьбы Аксакова-Мамонтова, где сочеталась память о выдающихся художниках с красотой русской природы.
Поселились в старинном "допотопно деревянном" домике, где в Надину комнату со скошенным потолком под самой крышей вели загадочно скрипевшие под ногами ступеньки.
Дедушка старался сделать все под старину. Раздобыл где-то ветхую мебель из редких древесных пород с гнутыми спинками и резными ножками, а перед окнами разбил своими силами цветник, как заправский садовник.
В этот день он вернулся с заседания Всемирного звездного комитета мрачнее заволакивающей небо грозовой тучи.
Надя сразу заметила его состояние и приложила все усилия, чтобы увлечь деда в их обычную прогулку в парк аксаковско-мамонтовской усадьбы.
Старик не устоял перед милыми увещеваниями любимой внучки и, взяв свою суковатую палку, которую вырезал в ближней дубовой роще, отправился с Надей по живописной дороге с подъемами и спусками, привычно отшагивая два-три километра до старинного парка былой усадьбы с древним помещичьим домом, знавшим еще крепостничество.
От обветшалых низменных его колонн спускалась затененная аллея вековых деревьев, отгороженных каждое решетчатой оградкой.
Парк заканчивался зацветшим прудом с затейливыми арочными мостиками через впадавшую, а потом вытекавшую из него извилистую речку Ворю.
Было жарко даже в тени.
У знакомой скамеечки, облюбованной когда-то художником Васнецовым, старик сказал:
- Ну что ж, хоть наша Воря - не река, а горе, все ж Аксаков на ее берегу свой трактат о рыбной ловле написал, и вода в ней, говорят, ледяная. Так ты пойди окунись, наберись бодрости. А я подремлю, поскучаю.
Надя обрадовалась и убежала…
А он, опершись о конец палки подбородком, так что борода скрыла ее конец, закрыл глаза. И вставала перед ним недавняя сцена:
- Научная позиция академика Зернова граничит с преступлением, - звучал голос профессора Дьякова, худощавого, уже немолодого человека с острыми чертами сухого лица, провалившимися щеками и горящими, как у библейского пророка, глазами. - Трагическим оказалось его утверждение, что звездолет может превысить скорость света и достичь звездных далей. Это привело к гибели для нашего поколения всего экипажа звездолета "Скорость", низринутого не только в бездну пространства, но и в пропасть Времени. Как известно, через год после старта, когда звездолет разогнался до субсветовой скорости, течение времени на нем замедлилось, и хотя сигналы с него подавались ежесуточно, но час, а потом и минуты в его сутках по закону "сокращения времени" равнялись земному году, и мы примем посланные им сигналы через десятки и сотни лет, а самих звездолетчиков наши потомки дождутся через тысячу лет! Это означает, что для нашего поколения весь экипаж во главе с его командиром Алексеем Крыловым практически погиб. Никого из них никто из нас не увидит. Из уважения к нашим видеозрителям, следящим за нашей дискуссией по всему земному шару, я объясняю сущность "сокращения времени", как это делаю своим студентам университета. Истинное Всеобщее Время отмечается углом поворота стрелки неких Вселенских Часов, но длина дуг конца этой стрелки и любой ее точки, вплоть до оси вращения, отсчитывает собственное время тел, чем ближе точка к оси вращения, тем короче их дуги и тем замедленнее собственное время. В центре же вращения, где скорость движения тел равна скорости света, длина дуги равна нулю, а время остановилось, чего не пожелал учесть высокочтимый нами академик Зернов. В этом всеобщая наша беда и его вина.
Профессор Дьяков закончил свою обличительную речь, а позади него, готовый сменить оратора на трибуне, уже стоял громоздкий и гневный академик Зернов.
Оглядев присутствующих членов Звездного комитета, видных ученых разных стран, космонавтов и готовых к полету звездолетчиков, едва сдерживая ярость, Зернов начал:
- Не могу… не могу спокойно говорить после выступления уважаемого профессора Михаила Михайловича Дьякова. Мне трудно передать свое возмущение теми вульгарными аналогиями, которыми он пытался объяснить "сокращение времени", вытекающими из теории относительности признанного когда-то гениальным Альберта Эйнштейна. Отнюдь не уменьшая заслуг Эйнштейна, я буду говорить о его заблуждениях, с такой завидной, но бездумной настойчивостью отстаиваемых уважаемым профессором Дьяковым. Никакими экспериментами пока непосредственно не доказано "сокращение времени". Я напомню, что по Эйнштейну сокращается не только время, но и длина тела в направлении движения. Следовательно, если в полете оказался наш профессор Дьяков, то при достижении световой скорости, когда он смотрит вперед, его лицо библейского пророка превращается в блин с нулевой толщиной. А если он повернется, чтобы взглянуть в боковой иллюминатор, то в блин превратится его мефистофельский профиль. А что будет происходить с остальными частями его тела при подобном повороте? Они будут то сокращаться до нуля, то расширяться до прежних размеров. Врачи рассмеются, если их спросить о здоровье такого поворачивающегося космонавта. Вот и получается, что рассуждение о всех этих сокращениях - несусветная чепуха. И все эти нелепости произносятся с этой трибуны, чтобы убедить готовых к полету звездолетчиков, что они, когда их товарищи гибнут в космосе, из теоретических соображений должны отсиживаться на Земле. Я закончу свое выступление мыслью, что спасатели должны спасать!
И академик Зернов величественно сошел с трибуны.
Его место занял командир звездолета "Крылов" Георгий Трофимович Бережной, высокий, статный, с властными бровями и по-детски доверчивыми голубыми глазами. Заслуженный космонавт, следы которого остались не только на Луне, Марсе, Венере, но и на малых планетах кольца астероидов.
Покосившись в сторону членов Звездного комитета, он произнес:
- Я не берусь рассудить высоконаучных оппонентов, точки зрения которых на наш предстоящий космический полет не совпадают, но для меня, спасателя, бесспорны последние слова академика Зернова: "спасатели должны спасать!". Мы знаем, на что идем: на гибель или на практически вечное расставание со своим поколением. Я хочу заверить членов Звездного комитета, что для нас, спасателей, долг - помощь товарищам в космосе выше всего остального на свете. Мы не можем оставаться на Земле из-за научных сомнений о Пространстве и Времени. Своим полетом мы поможем их разрешить.
- Дедушка! А ты спал! У тебя были закрыты глаза.
- Я? Нет, я не спал!
- Тогда хочешь, скажу, что вы видел?
- Стоит ли?
- Вы видел сказочную Аленушку, грустившую здесь на пруду, когда ее вот с этого места рисовал художник Васнецов. - И Надя вздохнула. - Как бы мне не пришлось грустить на этом самом месте о пропавшем…
- Об отце?
- Нет, не только о папе. Еще об одном…
- О ком же еще?
- Дедушка, я должна признаться вам, что влюбилась.
- Влюбилась?
- Да, влюбилась, как полагалось влюбляться в прежние времена. С первого взгляда, без всякого смысла, вопреки всему!
- Да, настоящая любовь действительно может быть вопреки всему. Ничего страшного в том, что ты влюбилась, я не вижу. Не обязательно пользоваться компьютерами для определения возможной склонности друг к другу.
- Страшного не видите? Ах, дедушка, милый! Я так рада, что вы поймете меня! Но… я несчастна!
- Какое может быть препятствие в наше время для двух любящих друг друга молодых людей? Ведь он тоже любит тебя?
- Он пока не сказал. Но я думаю, что любит.
- Вот как! Кто это?
- Ну, вы помните эту историю, когда я чуть не утонула? Это он меня спас.
- Никита Вязов? Космонавт?
- Вот в том-то и беда! Он штурман спасательного звездолета, идущего в космос на помощь папе и его товарищам!
- Ну вот! Так чего же тебе над кувшинками с васильков своих росу ронять? В былые "парусные" времена жены моряков, идущих в дальнее плавание, по семь лет их ждали. А тут каких-нибудь четыре года! Хочу быть неправым и поверить, что нарушилась только связь со звездолетом, а сам он цел. И твой суженый найдет своего будущего тестя в пространстве и вернется вместе с ним.
- Он так обещает.
- Хорошо обещает. Вот ему верить надо.
- А если не Пространство, а Время?
- Ты что? Видеопередачу из Звездного слушала?
- Нет! Наш профессор Дьяков так на лекции говорил. Когда все разошлись, я плакала о папе, а он меня утешал.
- То есть как это утешал? По головке, что ли, гладил?
- Нет. Математически доказывал, что Время и Пространство связаны. И папа жив, но вернется через тысячу лет.
- Ничего себе утешил! И чему их там только учат? Время! Да знаешь ли ты, что такое Время?
- Пройденный путь за единицу времени - скорость.
- Вот то-то! Путь за единицу времени! Время, золотко мое, это длительность всех явлений, начиная от биения сердца, кончая вспышками сверхновых звезд! Временем измеряют скорость. Так как же можно говорить о скорости течения времени? Его аршином не измеришь! Как гвоздь не вобьешь в лесные трели. Глупость, нонсенс! Да это все равно, что самого себя за волосы приподнять! Время, как мерило всего происходящего, вечно и неизменно! И никак оно не может остановиться при достижении кораблем скорости света! Что такое скорость света? Школьникам и профессорам известно, что это характеристика излучения - быстрота его распространения в вакууме. Излучение подобно бегущей волне на поверхности моря, где частичка воды только колеблется, создавая эффект бегущей волны. Так же кванты вакуума передают возбуждение, оставаясь на месте. Школьный пример: поезд на запасных путях. Локомотив толкает крайний вагон, звякают буфера, и это звяканье пробегает волной по всему составу, вагоны которого не двинулись заметно с места. Состав с вагонами, буферами, пружинами подобен среде распространения волны, скорость передвижения которой зависит только от характеристик этой среды, массы вагонов, силы пружин, расстояния между буферами. Но значит ли это, что этот состав, двинувшись с места, ограничен в своем движении скоростью звякавшей перед тем волны? Или по соседнему рельсовому пути экспресс не может идти со скоростью, превышающей эту звякающую волну? Понятно?
- Дедушка! Вы замечательный! Вы так чудесно все объяснили, что умом я все поняла. А вот сердцем…
- Ну знаешь ли! В науке еще никто не предложил не от ума, а от сердца "коэффициент радости или любви"!
- Не сердитесь, дедушка! Я просто так… сама не знаю… Пойдемте на нашу гоголевскую полянку. Может быть, найдем там Чичикова или даже Вия?
- Идем, идем, - сердито говорил академик, поднимаясь вслед за Надей уже не по ухоженной аллее, а напрямик, почти по девственному лесу.
Лужайка, засыпанная ромашками, казалась лесной глушью.
- Вы, дедушка, тоже ищите грибы! Непременно ищите. Ищите.
Старик стал ворошить траву концом палки, что-то бормоча под нос.
- Какой же умница был Аксаков! А какое сердце! Так заботиться о своем госте! - восклицала Надя. - Смотрите, снова вырос не то манилов, не то собакевич!
- И Манилов, и Собакевич - поганками были, а ты настоящие грибы находишь, как и великий наш Николай Васильевич Гоголь, гостивший у Аксакова.
- А как он, наверное, радовался, когда рано поутру находил грибы! А хорошо ли, дедушка, что его обманывали?
- Как это обманывали?
- Но ведь грибы вместе с грибницами по заданию Аксакова приносили сюда из леса накануне приезда Гоголя и рассаживали по полянке. Это же обман!
- Экая ты хоть и синеглазая, а непреклонная! Небось в детстве врала родителям, шалости скрывая. Бывает ложь во спасение, так сказать, святой обман. Так и ради радости допустить можно. Вот и здесь она от добра сердечного аксаковского. От него и нам спустя столетия из былых грибниц всякие Вакулы да Вии чудятся.
- Смотрите, дедушка, два хороших белых нашла, аккуратно ножичком срезала, как вы велели. Как мы их назовем? Каким гоголевским героем?
- Хлестаковым, который нынче в Звездном комитете пыль парадоксов относительности в глаза людям пускал.
- Хорошо, - согласилась Надя, - мы его изжарим. А кто там выступал?
- Дьяков твой, из вашего университета.
Надя застыла с грибами в руках.
- Нет, дедушка, его я жарить не буду. Он про папу сказал…
- Видно, зря я старался, забивал истинами твою рыжую голову. Как была, так и осталась зеркальцем. Что тебе покажут, то и отразишь. Никакого самостоятельного мышления.
- Дедушка, милый! Вы рассердились? Не надо! Ну не судите меня строго. Пойдемте лучше домой. Мама к обеду ждет.
- Иди, иди, скажи матери, что у меня сегодня разгрузочный день. Пойду к пруду с кувшинками беседовать.
Надя знала характер деда и что безнадежно пытаться его переубедить. Она немного всплакнула, поцеловала деда в щеку и побрела обратно в академический городок.
Дед не пошел с ней даже к аллее, а напрямик через лес направился к пруду, заглушая в себе жгучую обиду, нанесенную ему то ли Дьяковым, то ли любимой внучкой.
Надя же брела по живописной дороге с подъемами и спусками, казавшейся ей сейчас нескончаемо длинной.
А в конце пути Надю встретила "веселая парочка".
- Надька! Мама бушует, обед стынет. Нас послали тебя с дедом искать! А характер у нее, как у Виталия Григорьевича, ждать не умеет, - щебетала подруга Нади, по-южному жгучая Кассиопея Звездина, за имя и внешность прозванная Звездочкой.
Отпустив профессора Бурунова, с которым шла под руку, она ухватилась за Надю.
- Где же Виталий Григорьевич, наш академик? - поинтересовался Бурунов.
- Дедушка, кажется, рассердился на меня. И объявил голодовку.
- Что слышу? На вас? Разве на несравненных сердятся?
- Я усомнилась в опровержении теории относительности. Сказала, что время может остановиться при световой скорости.
- Ужас! - воскликнул молодой профессор. - Весь научный мир исповедует теорию абсолютности академика Зернова, а внучка его…
- Кажется, я догадываюсь, в чем тут дело! Правда, Надька? - вмешалась Кассиопея и, понизив голос, прибавила: - Боюсь, что некий звездный штурман стоит на чьем-то пути.
- Молчите, беспощадная! - воскликнул Бурунов, деланным жестом закрывая руками уши. - Вас ошибочно назвали не тем созвездием. Есть в небе и другие…
- Какое? Ну какое? - шаловливо допытывалась Кассиопея, искрящимися глазами заглядывая в лицо Бурунова.
- Например… созвездие Змеи.
- Ах вот как! Ну подождите, я тоже могу мстить!
- Почему тоже?
- Да так уж! Просто я все насквозь вижу. У меня глаза такие. Вишневые, как вы определили!
- Видеть ими надо, что наука и чувства вещи несовместные.
Кассиопея звонко рассмеялась.
- Ты слышишь, Надька! Он, оказывается, против чувств! А все студентки… думали, что они у него на первом месте.
- На первом месте у меня, несомненно, наука.
- После созвездия Девы! - со смехом сказала Кассиопея.
- А не лучше ли нам перейти от астрономии к теории относительности? Я беспокоюсь за академика. Чем, Надя, вы задели его?
- Я беспокоилась за папу… и за спасательный звездолет, который идет ему на помощь. А при субсветовой скорости время у них может остановиться. Так нас учил в университете профессор Дьяков.
- Ах, какая вы неосторожная! Ну что можно спросить с этого старого ретрограда, который до сих пор держится за произвольный перенос координат системы отсчета наблюдателя с одного тела на другое. И даже инквизиторов, преследовавших Галилея, поверившего в систему Коперника, Дьяков объективно оправдывает, утверждая, что мы в равной степени правы, считая, что Земля движется вокруг Солнца и что Солнце всходит и заходит, кружась вокруг Земли, как полагалось считать в сверхдревние времена.
- Признаться вам, я это не слишком понимала.
- Вот это уже слова не женщины, а мужа. В смысле мужественности признания, отнюдь не вредящей вашей женственности.
- А здесь, дорогой профессор, две женщины! - лукаво вмешалась Кассиопея. - Или вы собираетесь переносить координаты внимания с одного тела на другое?
- Нет-нет! Я готов превозносить обеих в собственных координатах восхищенного наблюдателя, но при отказе от теории относительности, разумеется. Здесь я несгибаем!
- Несгибаем, как ива! - хохоча, крикнула Кассиопея и повлекла Надю к домику академика, показавшемуся за листвой деревьев.