Глава III
В ВЫСШЕЙ СТЕПЕНИ ПРАКТИЧНОЕ СЕМЕЙСТВО
Наконец-то молодой человек прибыл к своему дядюшке, господину Станисласу Бутардэну, банкиру и директору Общества парижских катакомб.
Сия важная персона обитала на улице Империаль в великолепном особняке - тяжеловесном сооружении дурного вкуса, продырявленном множеством окон; то была настоящая казарма, превращенная в частное жилище, угрюмая и приземистая. Весь первый этаж и флигели особняка занимали конторы.
"Так вот где пройдет вся моя жизнь! - думал Мишель, не решаясь переступить порог. - Неужели у этих дверей мне придется оставить всякую надежду?"
У него возникло непреодолимое желание бежать куда глаза глядят, но он справился с собой и нажал кнопку электрического звонка. Ворота распахнулись, повинуясь невидимому механизму, и, пропустив посетителя, сами же закрылись.
Через просторный двор можно было попасть в конторы, разместившиеся по кругу под общей крышей из матового стекла. В глубине виднелся громадный гараж, где несколько газ-кебов ожидали приказа своего хозяина.
Мишель направился к подъемнику, представляющему собой нечто вроде комнатки с обитым материей круговым диваном вдоль стен; там неотлучно дежурил слуга в оранжевой ливрее.
- Месье Бутардэн у себя? - спросил Мишель.
- Месье Бутардэн только что сел за стол, - отозвался лакей.
- Соблаговолите доложить о месье Дюфренуа, его племяннике.
Слуга дотронулся до металлической кнопки, видневшейся среди деревянных инкрустаций, и подъемник плавно взмыл на второй этаж, где и была столовая.
- Месье Дюфренуа, - объявил лакей.
Господин Бутардэн, госпожа Бутардэн и их сын сидели за столом. Появление молодого человека было встречено гробовым молчанием. Для него был уже накрыт прибор. Обед только начался, и по знаку дяди племянник занял за столом свое место. Никто с ним не заговорил. Здесь явно знали о его бедственном положении. К еде Мишель так и не притронулся.
Трапеза напоминала поминки. Слуги бесшумно сновали, блюда доставлялись с помощью специальных бесшумных подъемников, скользящих в шахтах, пробитых в толще стен. На обильных яствах, казалось, лежала печать скаредности: гостей угощали как бы по необходимости. В этой печальной, нелепо раззолоченной зале ели торопливо и без всякого удовольствия, словно еда являла собой не наслаждение, а бесконечный труд ради насыщения. Задумавшись, Мишель внутренне содрогнулся.
За десертом дядя наконец заговорил:
- Завтра поутру, сударь мой, нам следует побеседовать.
Мишель молча поклонился. Слуга в оранжевой ливрее проводил молодого человека в отведенную ему комнату, и тот сразу же лег в постель. При виде шестиугольного потолка в памяти его закружился рой геометрических теорем; невольно он стал представлять себе треугольники и прямые, опускающиеся с вершин на одно из оснований.
- Ну и семейка! - засыпая, бормотал Мишель, беспокойно ворочаясь.
Господин Станислас Бутардэн, типичный продукт индустриального века, был явно взращен в теплице, а не рос свободно на воле. Человек до крайности практичный, он занимался только тем, что приносило выгоду, и все его мысли были направлены на извлечение этой самой выгоды. Им руководило неуемное желание быть полезным, воистину перераставшее в идеальный эгоизм. Как выразился бы Гораций, банкир соединял неприятное с полезным. Его тщеславие проявлялось в каждом слове, а еще больше в каждом жесте. Он не позволил бы опередить себя даже собственной тени. Он изъяснялся граммами и сантиметрами и постоянно носил с собой трость с метрическими делениями, что позволяло ему досконально познавать предметы этого мира. Он выказывал исключительное презрение к искусствам, а особенно к художникам, создавая тем самым впечатление, что знаком с ними. Для него живопись остановилась на сепии, рисунок - на чертеже, скульптура - на гипсовой фигурке, музыка - на паровозном свистке, а литература - на биржевом бюллетене.
Этот человек, воспитанный на вере в механику, всю свою жизнь представлял в виде сцеплений и трансмиссий. Да и сам он двигался равномерно, стараясь производить как можно меньше трения, словно поршень в хорошо расточенном цилиндре. Свое равномерное движение он передавал жене, сыну, служащим, слугам, выступавшим в роли станков, из которых он, главный мотор, извлекал наибольшую в мире пользу.
Короче говоря, равнодушный тип, равно не склонный ни к добрым побуждениям, ни к дурным поступкам. Он не был ни плохим, ни хорошим, а просто ничтожным, крикливым и чудовищно заурядным.
Бутардэн-старший сколотил себе немалое состояние, если в этом случае вообще уместно понятие "сколотить". Индустриальный взлет века вознес нашего героя; за это он возблагодарил технический прогресс, в полном смысле слова обожествив его. Одним из первых он обрядил себя и свое семейство в одежду из железной пряжи, появившейся в 1934 году. К сожалению, ткань из нее, довольно мягкая и на ощупь напоминавшая кашемир, плохо грела, и зимой такую одежду сажали на теплую подкладку. Сносу одежде из железной пряжи не было, но рано или поздно она начинала ржаветь; тогда ее чистили наждаком и перекрашивали по моде дня.
В обществе положение банкира Бутардэна определялось так: директор Общества парижских катакомб и поставок на дом двигательной силы.
Деятельность этого общества состояла в накоплении воздуха в огромных, давно заброшенных подземельях. Воздух нагнетали туда под постоянным давлением в сорок - пятьдесят атмосфер, а затем по трубопроводам подавали в мастерские, прядильни, мукомольни, на фабрики и заводы, в общем, туда, где требовалась механическая тяга. Как уже отмечалось, этот воздух приводил в движение и поезда метрополитена, следовавшие по бульварам. Чтобы обширные резервуары не оскудевали, тысяча восемьсот пятьдесят три ветряные мельницы, сооруженные на равнине Монруж, с помощью мощных насосов бесперебойно качали в них воздух.
Идея использовать силы природы - бесспорно крайне практичная - быстро нашла в лице банкира Бутардэна самого горячего приверженца. Он стал директором вышеназванной крупнейшей компании, одновременно оставаясь членом пятнадцати или двадцати наблюдательных советов, вице-президентом Общества тягловых локомотивов, управляющим отделения Объединенной торговой конторы битумных покрытий и т. д. и т. п.
Сорок лет назад господин Бутардэн женился на девице Атенаис Дюфренуа, тетке Мишеля. Для банкира она стала на редкость достойной спутницей: угрюмая, расплывшаяся страхолюдина, типичная учетчица или кассирша, начисто лишенная женского обаяния, но зато знавшая толк в счете; она превосходно разбиралась в двойной бухгалтерии, а при надобности изобрела бы и тройную; словом, этакий администратор в юбке, управляющий женского пола.
Любила ли она господина Бутардэна и была ли любима им? Да, насколько могли любить эти индустриальные сердца. Завершая портрет нашей супружеской пары, образно скажем: она была паровой машиной, а он - машинистом-механиком. Он поддерживал ее в прекрасном состоянии, чистил, смазывал, и так она катилась уже полвека; при этом разума и воображения у нее было не больше, чем у паровоза Крэмптона.
Излишне говорить, что с рельсов она никогда не сходила.
Чтобы представить себе сынка, помножьте мать на отца, и в итоге получите главного компаньона банковского дома "Касмодаж и Кº" Атаназа Бутардэна, в высшей степени приятного молодого человека, унаследовавшего веселость отца и элегантность матушки. В его присутствии не рекомендовалось шутить: ему казалось, что над ним смеются, и он принимался хмурить брови и непонимающе глядеть на собеседника. На генеральном конкурсе он удостоился главного приза по банковскому делу; стоит подчеркнуть, что он не просто заставлял деньги работать, а умудрялся выжать из них все до последней капли. В душе он был истинным ростовщиком. Атаназ мечтал жениться на дурнушке с богатым приданым, дабы оно возместило ее уродство. В двадцать лет он уже носил очки в алюминиевой оправе. Будучи человеком недалеким и отменным занудой, он всегда находил повод придраться к своим сотрудникам, устраивая им нечто вроде игры в веревочку. Одна из его причуд состояла в том, чтобы поднять шум по поводу пустой кассы, в то время как на деле она ломилась от золота и банкнот. В общем, скверный человечек, юный бессердечный старичок, не знавший ни молодости, ни друзей. Отец просто боготворил его.
Итак, вот к какому семейству, к какой домашней троице юный Дюфренуа вынужден был обратиться за помощью и поддержкой. Господин Дюфренуа, брат мадам Бутардэн, обладал изрядной деликатностью и утонченными чувствами, то есть теми качествами, которые у его сестрицы обратились в пренеприятнейшие свойства характера. Этот несчастный художник, талантливейший музыкант, рожденный для лучшей участи, рано скончался, не выдержав нужды и лишений, оставив сыну в наследство лишь свой поэтический дар, свои способности и высокие устремления.
Мишель знал, что у него где-то есть еще дядя, некий Югнэн, о котором, впрочем, никогда не упоминали; дядя был одним из образованных и скромных бедняков, смирившихся со своей судьбой, одно лишь упоминание о которых вгоняло в краску богатых родственников. Мишелю запретили видеться с дядей, и поскольку он не был с ним знаком, то и не помышлял о встрече.
Положение нашего сироты в обществе было, таким образом, четко предопределено: с одной стороны - дядюшка, бессильный ему помочь, с другой стороны - семейка, нуждавшаяся в сердце исключительно для того, чтобы проталкивать кровь в артерии, и богатая только теми достоинствами, что чеканятся на Монетном дворе.
Поэтому благодарить Провидение было явно не за что.
На следующий день Мишель спустился в дядюшкин кабинет - помещение в высшей степени внушительное, затянутое строгих тонов тканью; там его уже ждали банкир, его супруга и их сын. Встреча обещала быть торжественной.
Стоя у камина, господин Бутардэн, выпятив грудь и заложив руку за борт жилета, произнес следующее:
- Месье, сейчас вы услышите слова, которые я попрошу вас запомнить раз и навсегда. Ваш отец был художником. Этим все сказано. Мне хотелось бы надеяться, что вы не унаследовали его плачевных наклонностей. Однако я обнаружил в вас задатки, которые следует искоренить. Вы любите витать в облаках, и до сих пор самым ощутимым результатом всех ваших потуг явился бесславно выигранный вами вчера приз за латинские стихи. Подведем итог. У вас нет ни гроша, что само по себе прискорбно. Еще немного, и вы рискуете лишиться родственников. У себя в семье я не потерплю поэтов! Вы меня поняли? Не желаю видеть этих субъектов, что плюются рифмами людям в лицо! Отныне вы живете в богатом семействе, и будьте любезны не компрометировать его! Художник недалеко ушел от клоуна, которому я бросаю из своей ложи сто солей, дабы он потешил меня после трапезы. Вам ясно? Никаких талантов. Только способности. А поскольку я не обнаружил в вас никаких особых склонностей, то решил, что вы будете служить в банке "Касмодаж и K°" под руководством вашего кузена. Берите с него пример, старайтесь стать практичным человеком! Помните: в ваших жилах течет также кровь Бутардэнов, зарубите это себе на носу и потрудитесь никогда не забывать об этом!
Как видно, в 1960 году порода Прюдомов еще не исчезла; напротив, они преуспевали в сохранении своих славных традиций. Что мог возразить Мишель на подобную тираду? Да ничего. Он промолчал, в то время как тетушка и кузен согласно кивали.
- Ваши каникулы, - продолжал банкир, - начались сегодня утром и заканчиваются сегодня вечером. Завтра вас представят главе дома "Касмодаж и Кº". А теперь ступайте.
Молодой человек покинул дядюшкин кабинет. На глаза его навернулись слезы, но он сдержался и не заплакал.
- У меня только один день свободы, - сказал он себе, - и я проведу его так, как мне будет угодно. У меня осталось несколько солей. Положим начало собственной библиотеке и накупим книг великих поэтов и знаменитых авторов прошлого века. Вечерами они помогут мне позабыть мои дневные невзгоды.
Глава IV
О НЕКОТОРЫХ АВТОРАХ XIX СТОЛЕТИЯ, А ТАКЖЕ О ТОМ, КАК ТРУДНО РАЗДОБЫТЬ ИХ КНИГИ
Мишель быстро вышел на улицу и направился к Дому книги пяти частей света, огромному пакгаузу на улице Мира, которым руководил крупный государственный чиновник.
"Тут наверняка сосредоточены все сокровища человеческого разума", - думал наш герой.
Он вступил в обширный вестибюль, посередине которого размещалось центральное Бюро заказов, связанное телеграфом с самыми удаленными точками магазина. Многочисленные служащие беспрестанно сновали во всех направлениях. Специальные подъемники, приводимые в движете противовесами, скользящими по проложенным в стенах шахтам, поднимали служащих к верхним рядам стеллажей. Толпы посетителей осаждали бюро, и разносчики сгибались под тяжестью книг.
Застыв от изумления, Мишель тщетно пытался пересчитать бесчисленное множество томов, теснившихся на полках, но вскоре взгляд его заблудился в бесконечных галереях этого имперского учреждения.
"Мне никогда не удастся прочесть все это", - подумал он, занимая очередь в Бюро заказов. Наконец он добрался до окошечка.
- Что желаете, месье? - спросил его служащий, заведующий секцией заказов.
- Я хотел бы Полное собрание сочинений Виктора Гюго, - ответил Мишель.
Служащий вытаращил глаза:
- Виктора Гюго? А что он написал?
- Это один из великих, даже величайших поэтов девятнадцатого века! - проговорил, краснея, Мишель.
- Вам известно это имя? - спросил служащий у своего коллеги, заведующего секцией поиска.
- Никогда о нем не слышал, - удивился тот. - Вы уверены, что правильно написали имя? - обратился он к Мишелю.
- Совершенно уверен, - подтвердил молодой человек.
- Честно говоря, - продолжал служащий, - нам не часто приходится продавать литературные сочинения, но раз вы так уверены… Рюго, Рюго… - повторял он, передавая по телеграфу заказ.
- Гюго, - поправил Мишель. - Будьте любезны, справьтесь также о Бальзаке, де Мюссе и Ламартине.
- Это ученые?
- Нет! Писатели.
- Ныне живущие?
- Нет. Умершие сто лет назад.
- Месье, мы приложим все усилия, чтобы выполнить ваш заказ. Но, боюсь, наши поиски будут долгими, а главное, совершенно напрасными.
- Я подожду, - растерянно произнес Мишель и отошел в сторону.
"Значит, всей этой славы не хватило даже на век! - думал он. - И "Восточные мотивы", "Раздумья", "Первые стихотворения", "Человеческая комедия" забыты, затеряны, утрачены безвозвратно, никому не известны! В общем, канули в Лету!"
Тем временем гигантские паровые подъемные краны опускали в различные залы огромные пачки книг, а возле центрального бюро толпилось изрядное количество покупателей. Один заказывал "Теорию трения" в двадцати томах, другой - "Обзор работ по проблемам электричества", третий - "Руководство по смазке ведущих колес", четвертый спрашивал "Монографию о новейших открытиях в области рака мозга".
"Вот так, - размышлял Мишель, - опять естественные науки! Опять промышленность! Здесь, как и в коллеже, ни звука об искусстве! Надо быть безумцем, чтобы спрашивать художественную литературу! Может, я и впрямь не в своем уме?"
В таких вот раздумьях наш герой провел целый час. Поиски продолжались, телеграф работал без устали, требуя подтверждения имен авторов. Перерыли подвалы и чердаки - все тщетно. Пришлось смириться.
- Месье, - заведующий отделом ответов наконец обратился к Мишелю, - у нас указанных вами авторов нет. В свое время они были, наверное, не слишком известны; их сочинения вряд ли переиздавались…
- Но "Собор Парижской Богоматери", - отозвался молодой человек, - был издан тиражом в пятьсот тысяч экземпляров.
- Охотно верю, месье, но из старых авторов, переизданных в наши дни, у нас имеется только Поль де Кок, моралист прошлого века; сдается мне, что он недурно писал. Если вы желаете…
- Я поищу в другом месте, - уклонился Мишель.
- О! Вы обегаете весь Париж и ничего не найдете. Чего нет здесь, нет нигде.
- Посмотрим, - пробурчал Мишель, направляясь к выходу.
- Но, месье, - настаивал служащий с усердием, достойным приказчика из бакалейной лавочки, - может, вам предложить современных авторов? У нас есть несколько сочинений, наделавших немало шума в последнее время. Для поэтических сборников они идут совсем неплохо…
- О! Весьма заманчиво, - оживился Мишель, - у вас есть и современная поэзия?
- Разумеется. Например, "Электрические гармонии" Мартийяка, отмеченные Академией наук; или, к примеру, "Раздумья о кислороде" господина де Пюльфаса, "Поэтический параллелограмм", "Обезуглероженные оды"…
Дальше Мишель слушать уже не мог. Ошеломленный и обескураженный, он выскочил на улицу. Даже то немногое, что осталось от искусства, не избежало гибельного воздействия времени! Естественные науки, химия, механика безжалостно вторглись в сферу поэзии!
- И такую галиматью читают, - повторял он, шагая по улицам, - и даже покупают! И авторы под ней подписываются! И занимают место на книжных полках, отведенных под беллетристику! А Бальзака и Виктора Гюго в магазинах не найти! Но где же тогда их искать? Конечно, в библиотеке!