Все это строжайше запрещено. С Невидимым нельзя иметь никаких дел - даже другому Невидимому. Особенно другому Невидимому. Общество отнюдь не заинтересовано в возникновении каких-либо тайных связей среди своих отверженных.
Мне это было известно.
Но несмотря ни на что, я повернулся и пошел следом за ним.
На протяжении трех кварталов я держался шагах в пятидесяти позади. Повсюду, казалось, сновали роботы-ищейки; они мгновенно засекали любое нарушение своими чуткими приборами, и я не смел ничего предпринять. Но вот он свернул в боковую улочку, серую от пыли пятисотлетней давности, и побрел ленивым шагом никуда не спешащего невидимки. Я поравнялся с ним.
- Постойте, - негромко сказал я. - Здесь нас никто не увидит. Мы можем поговорить. Мое имя…
Он круто повернулся, охваченный неописуемым ужасом. Его лицо побелело. Какую-то секунду он не сводил с меня глаз, затем рванулся вперед.
Я загородил ему путь.
- Погодите. Не бойтесь. Пожалуйста…
Он попытался вырваться, но я опустил руку ему на плечо, и он судорожно дернулся, стряхивая ее.
- Хоть слово… - взмолился я.
Ни слова. Ни даже глухого "Оставьте меня в покое!". Он обогнул меня, побежал по пустой улице, и вскоре топот его ног затих за углом. Я смотрел ему вслед и чувствовал, как нарастает внутри меня всепоглощающее одиночество.
Потом пришел страх. Он не нарушил закон, а я… я увидел его.
Следовательно, я подлежал наказанию, возможно, продлению срока невидимости. По счастью, вблизи не было ни одного робота-ищейки. Повернувшись, я зашагал вниз по улице, стараясь успокоиться. Постепенно я сумел взять себя в руки. И тут понял, что совершил непростительный поступок. Меня обеспокоила глупость собственной выходки и, еще более, ее сентиментальность. Так панически потянуться к другому Невидимому, открыто признать свое одиночество, свою нужду - нет! Это означало победу общества.
С этим я смириться не мог.
Случайно я вновь оказался около сада кактусов. Я поднялся наверх, схватил жетон и вошел внутрь. Некоторое время я внимательно смотрел по сторонам, прежде чем мой взгляд остановился на гигантском, восьми футов высотой, уродливо изогнутом кактусе, настоящем колючем чудовище. Я вырвал его из горшка и принялся ломать и рвать на части; тысячи игл впились в мои руки. Прохожие делали вид, будто ничего не замечают. Скривившись от боли, с кровоточащими ладонями, я спустился вниз, снова одетый в маску неприступности, за которой скрывалось одиночество.
Так прошел восьмой месяц, девятый, десятый… Весна сменилась мягким летом, лето перешло в ясную осень, осень уступила место зиме с регулярными снегопадами, до сих пор разрешенными из соображений эстетики. Но вот и зима кончилась. На деревьях в парках появились зеленые почки. Синоптики устраивали дождь трижды в день.
Срок моего наказания близился к концу.
В последние месяцы невидимости я жил словно в оцепенении. Тянулись дни, похожие друг на друга. Однообразие существования привело к тому, что мой истощенный мозг отказывался переваривать прочитанное. Читал я судорожно, но неразборчиво, брал все, что попадалось под руку: сегодня труды Аристотеля, завтра библию, еще через день - учебник механики… Но стоило мне перевернуть страницу, как содержание предыдущей бесследно ускользало из памяти.
Признаться, я перестал следить за ходом времени. В день окончания срока я находился у себя в комнате, лениво листая книгу, когда в дверь позвонили.
Мне не звонили ровно год. Я почти забыл, что это такое - звонок. Тем не менее я открыл дверь.
Передо мной стояли представители закона. Не говоря ни слова, они сломали печать, крепящую знак невидимости к моему лбу. Эмблема упала и разбилась.
- Приветствуем тебя, гражданин, - сказали они мне.
Я медленно кивнул.
- Да. И я приветствую вас.
- Сегодня одиннадцатое мая 2105 года. Твой срок кончился. Ты отдал долг и возвращен обществу.
- Спасибо. Да.
- Пойдем, выпьем с нами.
- Я бы предпочел воздержаться.
- Это традиция. Пойдем.
И я отправился с ними. Мой лоб казался мне странно оголенным; в зеркале на месте эмблемы виднелось бледное пятно. Меня отвели в близлежащий бар и угостили эрзац-виски, плохо очищенным, крепким. Бармен дружески мне ухмыльнулся, а сосед за стойкой хлопнул меня по плечу и поинтересовался на кого я собираюсь ставить в завтрашних реактивных гонках. Я ответил, что не имею ни малейшего понятия.
- В самом деле? Я за Келсо. Четыре против одного, но у него мощнейший спурт.
- К сожалению, я не разбираюсь.
- Его какое-то время здесь не было, - негромко сказал государственный служащий.
Эвфемизм был недвусмыслен. Мой сосед кинул взгляд на бледное пятно на моем лбу и тоже предложил выпить. Я согласился, хотя успел почувствовать действие первой порции. Итак, я перестал быть изгоем. Меня видели.
Однако я не посмел отказаться - это могут истолковать как проявление холодности. Пять проявлений недружелюбия грозили пятью годами невидимости.
Я приучил себя к смирению.
Возвращение к прежней жизни вызвало множество неловких ситуаций. Встречи со старыми друзьями возобновление былых знакомств… Я находился в изгнании год, хотя и не сменил места жительства и возвращение далось мне не легко.
Естественно, никто не упоминал о невидимости. К ней относились как к несчастью, о котором лучше не вспоминать. В глубине души я называл это ханжеством, но делал вид, что так и должно быть. Безусловно, все старались пощадить мои чувства. Разве говорят тяжелобольному, что он долго не протянет? И разве говорят человеку, престарелого отца которого ждет эвтаназия: "Что ж, все равно он вот-вот преставится"?
Нет. Конечно, нет.
Так в нашем совместно разделяемом опыте образовалась эта дыра, эта пустота, этот провал. Мне трудно было поддерживать беседу с друзьями, особенно если учесть, что я выпал из курса современных событий; мне трудно было приспособиться. Трудно.
Но я не отчаивался, ибо более не был тем равнодушным и надменным человеком, каким был до наказания. Самая жестокая из школ научила меня смирению.
Теперь я то и дело замечал на улицах невидимок; встреч с ними нельзя было избежать. Но, наученный горьким опытом, я быстро отводил взгляд в сторону, словно наткнувшись на некое мерзкое, источавшее гной чудовище из потустороннего мира.
Однако истинный смысл моего наказания дошел до меня на четвертый месяц нормальной жизни. Я находился неподалеку от Городской Башни, возвращаясь домой со своей старой работы в архиве муниципалитета, как вдруг кто-то из толпы схватил меня за руку.
- Пожалуйста, - раздался негромкий голос. - Подождите минуту. Не бойтесь.
Я поднял удивленный взгляд - обычно в нашем городе незнакомые не обращаются друг к другу. И увидел пылающую эмблему невидимости. Тут я узнал его - стройного юношу, к которому я подошел более полугода назад на пустынной улице. У него был изможденный вид, глаза приобрели безумный блеск, в каштановых волосах появилась седина. Тогда, вероятно, его срок только начинался. Сейчас он, должно быть, отбывал последние недели.
Он сжал мою руку. Я задрожал. На сей раз мы с ним находились не на пустынной улице. Это была самая оживленная площадь города. Я вырвался из его цепких рук и сделал шаг назад.
- Не уходите! - закричал он. - Неужели вы не сжалитесь надо мной? Ведь вы сами были на моем месте!
Я сделал еще один нерешительный шаг - и вспомнил, как сам взывал к нему, как молил не отвергать меня. Вспомнил собственное страшное одиночество.
Еще один шаг назад.
- Трус! - выкрикнул он. - Заговори со мной! Заговори со мной, трус!
Это оказалось выше моих сил. Я более не мог оставаться равнодушным. Слезы неожиданно брызнули у меня из глаз, и я повернулся к нему, протягивая руку к его тонкому запястью. Прикосновение словно пронзило его током.
Мгновением позже я сжимал несчастного в объятьях, стараясь успокоить, облегчить его страдания.
Вокруг нас сомкнулись роботы-ищейки. Его оттащили. Меня взяли под стражу и снова будут судить: на сей раз не за холодность - за отзывчивость.
Возможно, они найдут смягчающие обстоятельства и освободят меня. Возможно, нет.
Все равно. Если меня приговорят, я с гордостью понесу свою невидимость.
Сосед
© Перевод Б. Жужунавы
Ночью выпал свежий снег - местами высота снежного покрова составила девять-десять футов. Равнина полностью исчезла под ним. Теперь почти до самого горизонта тянулась гладкая, сверкающая поверхность.
Глядя в окно командного пункта, Майкл Хоулт видел вдалеке выступающий над горизонтом пик металлической башни над домом Эндрю Макдермота. Вот уже лет семьдесят или восемьдесят Хоулт не мог смотреть на жилище Макдермота без ненависти и раздражения. Планета достаточно велика, не так ли? С какой стати этому мерзавцу вздумалось возвести бесформенное стальное сооружение в таком месте, что Хоулт вынужден целыми днями смотреть на него? Поместье Макдермота достаточно велико. Он вполне мог построить дом миль на пятьдесят - шестьдесят дальше к востоку, у берегов широкой" мелководной реки, текущей через центральную часть континента. Хоулт вежливо высказал свое мнение прибывшим с Земли землемерам и архитекторам, однако Макдермот также вежливо настоял, чтобы дом построили там, где хотел он.
Да, ничего не изменилось - дом по-прежнему торчит на горизонте. Майкл Хоулт смотрел на него, и внутри у него все кипело. Он подошел к пульту управления оружейной панелью и на мгновение положил худые, искривленные пальцы на поблескивающий реостат.
Было что-то почти сексуальное в том, как он ласкал выступающие ручки и рычаги пульта. Этому высокому, сухопарому, с морщинистым лицом, ястребиным носом и удивительно густой копной блеклых рыжих волос мужчине вот-вот должно было исполниться двести, и теперь он редко касался тел своих жен. Но, с другой стороны, он не любил своих жен так сильно, как артиллерийские установки, позволяющие разнести Эндрю Макдермота и его дом на атомы.
"Пусть только спровоцирует меня".
Хоулт закрыл глаза и позволил себе роскошь отдаться мечтам. Он представил, что Эндрю Макдермот нанес ему оскорбление. Не просто затянувшееся оскорбление самим фактом того, что его дом мозолил Хоулту глаза, а прямое, конкретное и, еще лучше, публичное. Вторгся, например, на его территорию. Или послал робота срубить дерево на пограничной полосе. Или соорудил полыхающее неоновое табло, высмеивающее Хоулта тем или иным вульгарным образом. В общем, сделал нечто, что может послужить оправданием ответных враждебных действий.
За этим последует следующее: Хоулт приходит сюда и по радио предъявляет врагу ультиматум.
"Сними это табло, Макдермот, - мог бы сказать он. - Убери своего робота с моей земли. А иначе это будет означать войну".
Макдермот, конечно, ответит потоком вредоносного излучения, потому что по натуре он подлец и вообще мерзкий тип. Отражающие экраны защитных сооружений Хоулта с легкостью выдержат удар, поглотят его энергию и направят ее в генераторы Хоулта.
В конце концов Хоулт нанесет ответный удар. Его пальцы плотно обхватят рычаги управления. Потрескивая, энергия по дуге уйдет в ионосферу, а потом вниз, к дому Макдермота, и прорвется сквозь его жалкие защитные экраны, словно их вовсе нет. Внутренним взором Хоулт видел, как белеют костяшки пальцев, лихорадочно вцепившиеся в рычаги управления, как он обрушивает на врага молнию за молнией, как в конце концов безобразное жилище Эндрю Макдермота на горизонте сначала вспыхивает адским огнем, а потом рушится, а под обломками на снегу образуются темные проталины.
Да, ради такого мгновения стоит жить! Это будет настоящий триумф.
Потом он отойдет от пульта управления, выглянет в окно и увидит на горизонте зарево - там, где совсем недавно был дом-уродина. Он похлопает по рычагам управления, словно по крупу верного старого коня, покинет дом, отправится в поместье Макдермота, увидит обуглившиеся развалины и окончательно убедится в том, что его враг более не существует.
Позже, конечно, будет расследование. Пятьдесят лордов планеты соберутся, чтобы обсудить происшедшее, и Хоулт даст свое объяснение: "Он намеренно спровоцировал меня. Нет нужды объяснять, как меня оскорблял сам факт того, что его дом маячил передо мной, словно бельмо на глазу. Однако на этот раз…"
И лорды, товарищи Хоулта, будут глубокомысленно кивать; они поймут его - потому что и сами высоко ценят ничем не испорченный вид из окон своих жилищ. Его не только оправдают, но даруют часть земель Макдермота, простирающуюся до самого горизонта, чтобы никто и никогда не смог вновь нанести ему оскорбление неприглядным зрелищем.
Майкл Хоулт улыбнулся. Сегодняшние мечты принесли ему чувство удовлетворения. Сердце, возможно, слегка частило, когда воображение рисовало груду дымящегося шлака. Он постарался успокоиться. В конце концов, он стар и слаб, как ни претило ему признавать это, и даже погружение в радужные мечты лишает сил.
Он отошел к окну. Ничего не изменилось. Участок коричневой земли, куда благодаря плавильным аппаратам не попадает снег, потом белое поле и в конце мерзкая пика на горизонте, мерцающая медно-красным в солнечном свете.
Хоулт нахмурился. Мечтай не мечтай - ничего не меняется. На самом деле не было сделано ни одного выстрела. Дом Макдермота по-прежнему оскверняет вид из окна. Хоулт развернулся, медленно зашаркал из комнаты в сторону лифта и опустился на пять этажей.
Зазвенел коммуникатор. Хоулт удивленно посмотрел на экран.
- Да?
- Внешний вызов, лорд Хоулт. Лорд Макдермот, - вежливо произнес металлический голос.
- Ты имеешь в виду, секретарь лорда Макдермота?
- Нет, сам лорд Макдермот, ваша светлость.
Хоулт удивился еще больше.
- Шутишь? Пятьдесят лет он не связывался со мной. Если это шутка, я велю устроить тебе короткое замыкание!
- Я не умею шутить, ваша светлость. Сказать лорду Мак-дермоту, что вы не желаете беседовать с ним?
- Конечно! - взорвался Хоулт. - Нет… постой. Сначала узнай, чего он хочет, а потом скажи, что я не желаю разговаривать с ним.
Хоулт откинулся в кресле перед экраном, локтем нажал нужную кнопку, и крошечные "руки" принялись массировать мышцы спины, которая внезапно одеревенела под воздействием затопившего его яда напряженности.
Макдермот вызывает его? Зачем?
Чтобы пожаловаться, конечно. Может, случайное пересечение границы его владений - достаточно серьезное, раз он звонит лично. Кровь прилила к его лицу, сердце застучало быстрее. Пусть жалуется! Пусть оскорбляет, пусть возмущается! Может, это в конце концов даст повод для враждебных действий. Хоулт жаждал объявить ему войну. На протяжении многих десятилетий он наращивал мощь своего вооружения и теперь не сомневался в том, что в состоянии стереть Макдермота с лица земли одним-единственным выстрелом. Ни один защитный экран во всей вселенной не устоит перед ним.
"Пусть затеет что-нибудь, - молился Майкл Хоулт - О, пусть же он нападет первым! Я готов, более чем готов!"
Снова раздался звонок.
- Я поговорил с ним, ваша светлость, - доложил робот-секретарь, - Он не объяснил мне ничего. Хочет побеседовать с вами.
Хоулт вздохнул.
- Ладно. В таком случае соедини нас.
Пока робот переключался с внутреннего канала на внешний, по экрану бежали помехи. Хоулт напряженно замер, внезапно охваченный тревогой. Странно, но он забыл, как звучит голос врага. На протяжении многих лет связь между ними осуществлялась исключительно через роботов.
Экран вспыхнул, на нем возник тестовый шаблон.
- Хоулт? - произнес хриплый, раздраженный голос. - Хоулт, где ты?
- В своем кресле, естественно, Макдермот. Что у тебя за дело ко мне?
- Включи изображение. Дай мне взглянуть на тебя, Хоулт.
- Ты можешь высказать все, что пожелаешь, не видя меня. Зачем тебе видеть мое лицо? Лишний раз убедиться в моей красоте? Ха-ха-ха…
- Пожалуйста. Сейчас не время препираться. Включи изображение!
- Позволь напомнить, - холодно ответил Хоулт, - что это ты вызвал меня. В этом случае, согласно нормам этикета, мне принадлежит привилегия решать, в какой форме будет происходить наше общение. И я предпочитаю, чтобы ты меня не видел. Я вообще предпочел бы не разговаривать с тобой. Даю тебе тридцать секунд, чтобы высказать свои претензии. Меня ждут важные дела.
Молчание. Хоулт стиснул ручки кресла, давая тем самым знак ускорить массаж. С раздражением осознав, что руки дрожат, он уставился на экран, как будто одного злобного взгляда было достаточно, чтобы выжечь врагу мозги.
Наконец Макдермот снова заговорил.
- У меня нет никаких претензий, Хоулт. Только приглашение.
- На чай?
- Как тебе угодно. Я хочу, чтобы ты пришел ко мне, Хоулт.
- Ты с ума сошел!
- Пока нет. Приходи. Давай заключим перемирие, - прохрипел Макдермот. - Мы оба старые, больные, глупые люди. Пора положить конец ненависти.
Хоулт рассмеялся.
- Ха-ха-ха! Мы оба старые, да. Но я не болен, а если кто и глуп, так это ты. Не поздновато ли для оливковой ветви?
- Никогда не поздно.
- Макдермот, ты же знаешь - мир между нами невозможен. По крайней мере, пока твой дом торчит на горизонте. Нет тебе прощения за то, что ты построил его.
- Когда меня не станет, можешь взорвать его, если это доставит тебе удовольствие. А пока я хочу одного - чтобы ты пришел сюда. Я… я нуждаюсь в тебе, Хоулт.
- Почему бы тебе в таком случае не прийти ко мне? - зло усмехнулся Хоулт. - Я распахну перед тобой двери. Мы посидим у огонька и предадимся воспоминаниям о годах, когда ненавидели друг друга.
- Если бы я мог прийти к тебе… Необходимости встречаться не было бы.
- Что ты имеешь в виду?
- Включи изображение и поймешь.
Майкл Хоулт сердито нахмурился. Он знал, что возраст наложил на него свой мерзкий отпечаток, и не горел желанием демонстрировать свою старость и немощь врагу. Однако увидеть Макдермота без этого невозможно. Резким, импульсивным движением Хоулт нажал вмонтированную в кресло управляющую кнопку. Дымка на экране рассеялась, и появилось изображение.
Хоулт мог видеть лишь лицо - ссохшееся, морщинистое, бледное. Макдермоту уже перевалило за двести, и это было хорошо заметно. На лице практически не осталось плоти - только кости и обтягивающая их, похожая на пергамент кожа. Левая сторона лица перекошена, соответствующая ноздря расширена, веки полуопущены, уголок рта обвис, обнажая зубы. Ниже подбородка ничего не разглядишь; по всей видимости, тело с прикрепленными к нему многочисленными аппаратами плавает в капсуле с питательным раствором. Да, старик очень плох.
- У меня был удар, Хоулт, - пояснил он. - От шеи вниз я парализован. Я не в состоянии причинить тебе вреда.
- Когда это произошло?
- Год назад.
- Ты неплохо скрывал это.