* * *
Неожиданно я ловлю себя на мысли о том, как дорог мне этот дом, в котором худо ли бедно, прошло больше двадцати лет интересной жизни. Мысль об этом и о своем возрасте, как всегда ужасает, но я прогоняю её. На Земле я бы столько не прожил. А в космосе совершенно неожиданно обнаружилось, что организм омолаживается, восстанавливая даже некоторые потерянные функции.
Если бы это открытие могло быть опубликовано на Земле, наша летучая клиника была бы раздавлена телами страждущих, желающих излечения и вечной жизни. Но секретность нас спасла от такого разорения.
Зато у многих старожилов стали обнаруживаться то волосы, проросшие на лысине, то вновь обретенная способность стать отцом, утерянная на Земле. Не знаю, какие недостатки пропали в моём организме, зубы как были плохими, так и исчезли совсем, но остальные органы функционировали прекрасно, тем более, что я старался не пропускать ни одного сеанса в тренажёрном зале. А главное, нормально работала голова и старческие маразмы с мочеиспусканием под себя пока что прошли стороной. Ну а боль в спине и прочие мелкие гадости я уж как нибудь…
Приближаюсь к тюрьме.
Это один из жилых отсеков, рассредоточенных по периметру Малого Кольца. Военные предполагали, что в случае прямого нападения должна как можно дольше сохраняться боеспособность станции, поэтому жилых помещений несколько сотен и они распределены равномерно на большом расстоянии друг от друга, так, чтобы не попасть в них одним выстрелом.
Электронные системы охраны молча ощупывают меня своими радио рецепторами, встают по стойке "смирно" и отдают честь, хлопая заслонками дверей. На военной базе дверей не было, от неё остались только аварийные шлюзы, которые моментально закроются, если появится опасность для жизни. Двери, поставлены для охраны полосатиков. Вон они уже видны, первый отсек, гуляют.
Внешне такие же как и мы все. Зеленые.
Только у них ещё выполнена серия полос на груди, спине и рукавах, не для того, конечно, чтобы стрелять, наверно просто стереотип такой многовековой. Раз в тюрьме, значит полосатый.
Помню, в каком-то пешкодральном походе мы в поисках маленьких цивильных радостей забрели в малюсенький городок, оказавшийся тюремным лагерем. В четырёх кирпичных домах жили офицеры с семьями, а охрана, как и зэки, в бараках.
Тогда впервые в жизни я увидел зэка, да не где-то за решеткой, нет, он просто и свободно брёл по пыльной улице с кривым и драным асфальтом по каким-то своим делам и только вот одежда на нём была полосатая. Чудаки…Если уж выпускали за колючку, зачем тогда полосатая одежда?
Отличия в одежде у нас предписаны только служащему составу, это нашивки, яркого цвета, сделанные с четырех сторон комбинезона.
У каждого зэка, конечно есть свой номер. Впрочем, у свободных тоже. Зато у свободных на комбезе есть несколько небольших удобных крепких петель, которыми можно быстро прицепиться к крючкам или карабинам, именно это и заменяет нам слово "сесть". А у зэков даже и петель нет, они никуда не "ходят", им не нужно "садиться" в общественных точках, а спят они в таких же коконах с ремнями.
Узнать кого-то зрительно издалека в длинных коридорах бывает нелегко, хотя девушки и пытаются хоть что-нибудь дополнительно на себя прицепить: ленточку или косынку, любую тряпочку, да только толку то….
Моя обязанность по Инструкции - каждый день проверять внешний вид камер. А Инструкцию нарушать нельзя. Делать мне здесь абсолютно нечего, механизм отлажен, и это одна из немногих процедур, которые я терпеть не могу.
Все камеры как ячейки в сотах прилеплены одна к другой, выходы из них узкими ходами соединяются с коридорами, в которых гуляют бывшие убийцы. В каждой камере совершенно автономно сделаны системы гигиены, висит капсула для сна, есть простенький голографический излучатель, позволяющий выбрать любой пейзаж и интерьер по вкусу из нескольких миллионов вариантов.
Уголовники одеты также как и я, все мы сливаемся в весёленьком хороводе среди стальных джунглей. Всё как обычно, всё в порядке. Первый отсек. Рапорт дежурного, осмотр, вольно, выход. Десятый отсек. Двадцатый. Быстро, по-военному.
Ко мне подлетает молоденький дежурный с рапортом, совсем мальчик, я не узнаю его и переспрашиваю имя.
- Гесс Хелл, сэр!
- Сын Бэркли Хэлла?
- Да, сэр!
Глаза сверкают. Он горд тем, что я знаю его отца, тем, что он взрослый, что он полезен на станции. А я думаю о наших детях. Их много, гораздо больше, чем мы могли ожидать, уж слишком мрачным является наш дом, но после Дня Развода мы поняли, что другого дома у нас в жизни может и не быть. Именно тогда мы сняли запрет на связь и браки и разрешили семейным парам заводить детей. И какое-то время на станции шла ожесточённая борьба за женщин, которых мало, за возможность жить по человечески в нечеловеческих условиях.
- Как настроение, Гесс?
- Прекрасно, сэр!
Классный мальчишка, думаю я, взгляд умный, со скрытым юмором, который он в себе сдерживает, стоя на посту, прелесть! Еще не знает про чужих!
Он ещё так много не знает!
Трудно это осознать, но он ни разу не ходил по Земле, для него история и все рассказы о станции - сказка, в которой он, в общем-то, неплохо обитает, каждый день получая еду из водорослей и капроновые носки одного и того же цвета.
И опять острая боль вопроса пронзает меня простым и ядовитым жалом, что же с ними будет? Я то пожил на свете. Я видел коммунистический режим, я видел падение империи, я помню ещё о мировой войне, а этому большому ребёнку известна только система ходов на станции.
- Как твои подопечные?
- Гуляют, сэр! Согласно графика, сэр.
- Больных нет? Настроение как?
- Чего им болеть? Нормально всё, правда, сегодня они злые какие-то… кино не смотрят… но висят спокойно.
- Ты прослушал приказ?
- Да, сэр. Дежурный предупредил. Но они же ничего не могут! Даже ко мне приблизиться и то не могут, чего бояться?
- Какая у тебя специальность?
- Биолог, сэр! Я уже видел Глаз, сэр!
Последнее он вскрикивает, добавляя уже сверх нормы, хвастаясь как ребёнок, который боится, что его не станут слушать, гордясь тем, выходил в открытый космос, тем, что допущен к святая святых на острове науки.
- Ты уже прошел Ритуал?
- Нет, сэр! Через двадцать дней, сэр!
Правильно. Вот, почему я его и не узнаю. До Ритуала дети живут в семьях, рядом с родителями и не участвуют в больших церемониях. Но тогда он, кажется, не имеет возможности стоять в карауле и исполнять вахтенную работу, а уж в косм выходить точно нельзя! Здесь что-то не так и он, видимо, понимает это, тем более, что Первый никогда не допустит нарушения Инструкции.
Ага, до него тоже это дошло, глаза забегали…а покраснел-то как… не надо, я же не офицер трибунала, и вспомнил, действительно, год назад был мальчик, который не прошел церемонию. То есть, ты у нас уже большой, малыш…
- Я болел, сэр! Поэтому пропустил Ритуал.
- Чем болел?
Болезнь - это ЧП, на станции, где практически нет микробов, которые могли бы вызвать эпидемии, все болезни вводятся в кровь в виде прививок, чтобы не разрушить до конца человеческий иммунитет. Гесс мнётся, я вижу, что он что-то пытается скрыть. Это от меня то, старого волка, умеющего распознавать враньё ушами в темноте!
Милый белокурый атлантик, ростом вдвое выше меня, прекрасный, как ангелочек на картинках, он сутулится, покрывается красными пятнами и медленно произносит:
- Я поймал зайца у Глаза. - и с паузой в несколько секунд - Я забыл опустить стекло, сэр.
Теперь его " сэр" уже не звучит так бодро как раньше.
Я всё понимаю. По возрасту он уже давно может стоять в карауле и стоит. Наверно тут всё правильно.
А год назад его взяли в косм, там поневоле глаза разбежались от навалившегося обилия впечатлений, бедный мальчишка, он забыл опустить солнцезащитный фильтр и с детским восторгом оторвавшись взглядом от природного чуда, попал под прямое излучение Солнца.
Хорошо, что всё обошлось, мог ослепнуть, но он уже вспомнил, что не должен был проболтаться, понимает, что сейчас ему придётся назвать имя того, кто выпустил незрелого раньше времени, сумев обмануть даже Первого, видимо, запустив в чужом скафандре, после процедуры опознания. А назвать имя для него - предательство. Но мне и не нужно имя, оно очевидно.
- Грэймс?
Я спрашиваю так резко, что он сразу кивает головой, опуская ее вниз.
- И сколько же ты провалялся?
- Почти полгода, сэр! Растолстел, как бегемот!
Ну, он у меня дождётся, Носорог. Мог покалечить такого прекрасного мальчишку. И ведь ничего не доложили, это уже совсем свинство. А Спрут, который всё знает, молчал, потому что Гесс был ещё ребёнок, в его мозгу он как бы и не числился.
- Простите, сэр, это я сам виноват.
- Успокойся, Гесс, не переживай, всё в порядке….
Может ещё и сыграем как - нибудь?
Мы несколько минут (непозволительная роскошь) обсуждаем игру, в которую можно будет сразиться, Глаза у него, сначала тусклые и виноватые, загораются, пока он окончательно не успокаивается. Разумеется, это будет стрелялка-ходилка, я их тоже люблю, так что мир восстановлен и я двигаюсь дальше.
Игры в нашем плацкартном вагоне занимают половину жизни. У нас нет бумаги, книг, игрушек, дети с первых недель жизни осваивают общение с Шивой, которого часто называют "мамой", он реагирует правильно, обучая их и говорить и рисовать, универсальная нянька. Сначала через излучатель, а в четырнадцать детям вшивается капсула и они становятся полноправными жителями.
Мультфильмы и игры не просто развлекают, они открывают мир. Есть игра, в которой дети узнают всё о нашей станции, изучают названия отсеков, траектории перемещения и даже воюют друг с другом в наших помещениях, после чего, в реальном мире они лучше взрослых знают как быстрее пройти в нужное место на Ковчеге.
В другой игре надо правильно расположить гравики на корпусе станции, чтобы она двинулась к нужной планете, это уже, вроде, и не игра, а боевой тренажер.
А дяди и тёти тоже недалеко ушли от детей, с увлечением разбрызгивая свои неизрасходованные запасы эмоций и адреналина. Но не все. Многие изучают серьёзные науки, наши справочники и учебники собраны со всего света.
Мало того, наши жители сами пишут книги, сочиняют игры, оформляют свои научные открытия, пишут друг другу письма и даже сочиняют музыку, для этого им синтезируется клавиатура типа фортепьянной и Шива услужливо играет эти домашние опусы.
** В тюрьме при обходе разговор с разжалованным хакером, переведенным в охранники за попытку проникнуть в систему
Я последовательно, обхожу все помещения тюрьмы и не вижу, как всегда, никаких отклонений. Кроме мелочей - странных коротких взглядов заключенных, которыми они постреливают мне в спину, не зная, что там тоже есть видеокамера и все их первобытные реакции будут сегодня же анатомированы личным психологом.
Может быть, в обычный день я бы и не обратил внимания на эти взгляды, но сегодня день особенный. И сказанные на Круге слова Эйрика заставляют пристальнее смотреть и слушать и мне стыдно за то, что не я сам обнаружил это маленькое отклонение, которое просто бьёт в глаза!
Я думаю о том, что слухи, наверно, ползут и сюда, а надежда на жизнь или, наоборот, страх смерти всегда живут в сердце, даже в каменном сердце убийцы, каковыми эти люди всё ещё остаются.
У меня нет никаких сомнений на этот счёт. Убийцы.
Все реакции, все слова, все действия каждого заключенного анализируются психологом ежедневно и любые отклонения сразу фиксируются. Вспышки ярости, сбой ритма существования, отказ от любимого фильма, еды или игры - всё анализируется и мы всегда знаем тех, кто раскаялся и хотел бы вернуться к нормальной жизни.
И точно также знаем оголтелых, вконец испорченных единиц человеческой расы, которых надо бы по-хорошему отпустить навсегда за борт. Этот вопрос много раз поднимался и опускался. Зачем нам сейчас, после Дня Развода, нужен наш опасный балласт? Земля всех отвергла и превратила в ничто, так зачем же сохранять эту мерзость, все мысли которой на протяжении всего полёта были только об одном - как бы удрать и продолжать ту жизнь, к которой они привыкли. И двадцать лет не усмирили этих нелюдей, многие из которых постарели и тряслись от немощи, но оставались врагами человечества.
Были и другие, истинно раскаивающиеся, а точнее, изменившиеся вместе с изменением обстановки вокруг них. Может быть, на Земле они остались бы тем, кем были, но здесь мы их долгое время проверяли и потихоньку давали участвовать в общей жизни.
Психологов у нас целый отряд и каждый из них уже много лет ведёт одних и тех же заключённых, зная о них всё, вплоть до интимных подробностей. А поскольку подопытные об этом не догадываются, они и не стремятся скрыть что-то, оставшись наедине. Они искренни как дети и вовсе нетрудно понять, о чём они думают.
Но эти взгляды в спину сегодня были странными. Может быть, беспроволочный телеграф и тут работает и они знают о чужих? Или просто плохая еда так повлияла? Других поводов для изменения поведения просто не могло быть.
Узнали же они откуда-то о нашем полёте в День Развода. Узнали сразу! Ведь едва уловимое движение станции внешне невозможно было определить, заметить, что она куда-то поехала можно только с помощью специальных приборов, а охранники - народ настолько тренированный, что им бы и в голову не пришло общаться с полосатиками.
Тем более, что все их слова точно так же как у зэков записываются и ложатся на те же столы Психологов, ибо примитивные человеческие страсти давно уже изучены, препарированы и предсказуемы как три аккорда и легко распознаются. И как умеют предавать охранники, я хорошо знаю, ещё неизвестно как бы они вели себя на Земле…А ведь их немало, три смены и в каждой полторы сотни дежурных, наблюдающих, проверяющих, почти полтысячи.
А ведь были в те дни и поп
ытки бунта и самоубийства и даже с ума кто-то сошел, надо было мне раньше насторожиться….Хотя, не до этого было!
- Первый! Сообщить сто десятому, что мною замечены странные, необычные взгляды охраняемых, для анализа.
- Есть сообщить сто десятому.
Накляузничал, старый стукач! Нет, правда, а кто же я после этого? Чёртова работа, гнусная должность! Лучше бы корешки сажал на плантации! Или дерьмо утилизировал!
Кажется, начинаю злиться…
Проверяя свои фантазии я, теперь уже медленно, ползу по тюремным закоулкам и, видимо, действие чёрной пронизывающей энергии постепенно накапливается, вызывая напряжение и боль в голове.
Это настолько неуютно, что, наконец, я не выдерживаю и в одном из отсеков резко поворачиваюсь, ловя тупое, ускользающее в сторону лицо и раздраженно спрашиваю:
- Что?!!
Заключенные стоят оторопевшие от неожиданности, потому что кроме Шивы с ними никто никогда не разговаривает. Их здесь не больше шестнадцати, между собой они тоже не общаются. Точнее, не разговаривают. За разговоры на прогулке Шива им так влепит по ушам, треск пойдёт. А вот общаться, похоже, им как-то удаётся.
Я в упор смотрю на невысокого поседевшего уже южанина, когда-то весьма красивого, сохранившего свой дерзкий и надменный взгляд. Ну, мои пламенные взоры его не смутят, он не такое видел, нечего и здоровье терять. Как бы я ни злился внутри себя, понимание этого факта заставляет меня остыть и я спрашиваю более внятно:
- What's happend? Say! Первый, номер F94.
Дурак, зачем по английски-то?! Нельзя злиться, начальник, нельзя психовать. Вот сейчас, по номеру, Спрут определит на каком языке разговаривает этот тип с номером F94 и соединит. А заодно откроет экран с его данными. Тогда и поговорим.
- Есть Первый, соединяю.
- Что случилось?
Да ладно, он и сразу всё прекрасно понял. Только молчит.
Итальянец, Джованни Формоза, кличка "devil", то есть чёрт, куча мокрых дел, разбой, зверства, особоопасен, полный букет. А чего ждать ещё, здесь все такие. Я внимательно смотрю на его руки. Просто потому, что глаза он спрятал за завесой нежелания отвечать.
Сцена наша затягивается, я вижу, как напряженно смотрят на нас и друг на друга остальные заключенные. Я ещё раз настаиваю, уже, конечно, по русски, Шива ему разъяснит, что к чему:
- Говори!
- Мы все умрём?
- Почему?
- Это убийцы!
Через капсулу я слышу переводчика - спокойный механический голос Спрута, а в уши лезут злые как осы итальянские фразы. Забавно слышать их из уст человека, всю свою жизнь убивавшего других. Оказывается, его что-то еще волнует. Но не это главное. Открытие, которое сваливается на меня потрясает, заставляя изменить все представления и стереотипы, сложившиеся за годы работы.
- Откуда ты узнал?
Молчит….Нет, конечно же он не скажет. Ну и день задался! Новость за новостью!
Придётся всё же перетряхивать весь персонал, это даже хорошо, что именно сегодня я догадался об утечке информации, которая существует, несмотря на все пароли и уровни секретности. Надо заткнуть все эти дыры до приближения незнакомца. Или не надо?
- Ты разве хочешь жить?
- Si! Si, Mamma mio!
От волнения он переходит на свой итальянский поэтому перевод на секунду задерживается, но всё и так понятно.
- Почему? Разве вы здесь не ждёте смерти?
Его глаза вдруг сверкают, на миг обретают осмысленность и он выстреливает совершенно неожиданную тираду:
- Мы хотим на Земле… И умереть готовы. Не здесь. На Земле.
Он мой враг. Несмотря на то, что Земля отказалась от нас, мы не стали ближе. Мы враги, но то, что он сказал, неожиданно проводит между нами единственную общую линию. Я бы тоже хотел умереть на Земле, сам не знаю, почему.
Краем глаза я замечаю мельканье пальцев. Да, я так и думал, мы с Полем также общаемся, когда не хотим, чтобы это услышал Первый. Пятнадцать таких же мрачных фигур смотрят на его руки, но заметив, что я увидел это, отворачиваются, ещё больше подчёркивая важность открытого. Их знаки отличаются от моих, но это явная речь глухонемых.
- А если будет серьёзная работа, ты готов умереть?
Ответ приходит не сразу и для меня он звучит неожиданно.
- Да, на это мы все готовы.
Опять не "я", а "мы все". Или это ошибка перевода?