– Бред, – отрезал я.
– Это вы о высказывании профессора? – ехидно заметил корреспондент. Для этих стервятников нет ничего аппетитнее, чем стравить между собой старых недругов.
– Нет, я вас просто поправил. Это профессор назвал мою экспедицию не фикцией, а бредом.
– И чем вы ему можете возразить?
– Ничем. Я ни с кем не собираюсь вступать в полемику. Я сам выбирал маршрут экспедиции, поэтому чужое мнение меня абсолютно не интересует. Я верю в свою звезду. О том же, кто из нас прав, мы поговорим после моего возвращения.
Кадр сменился, и я увидел на экране всё того же корреспондента, беседующего теперь уже с профессором Могоуши. Как всегда Могоуши больше растекался мыслию по древу, пространно повествуя о своей коллекции экзопарусников и о том, как он их добывал, чем отвечал на вопросы корреспондента о целях и задачах моей экспедиции. Корреспонденту удалось пару раз вклиниться и всё-таки заставить Могоуши высказаться в мой адрес, но, честное слово, лучше бы он этого не делал, потому что профессор вылил на мою голову очередной ушат помоев. Это и понятно – моя коллекция экзопарусников превосходит его коллекцию и по количеству, и по качеству, и по широте охваченных регионов. Кроме того, в моей коллекции около сотни уникальных экземпляров, а в его – лишь два десятка. Для честолюбивого Могоуши я был бельмом в глазу. Но больше всего профессора бесило то, что ни в одном интервью, ни в одной статье я не упоминал его имени. Будто профессора эстетической энтомологии Могоуши вообще не существовало.
В конце передачи показали стереослайды экзопарусников. Я насчитал около двух десятков из своей коллекции и лишь три экземпляра из коллекции Могоуши. Но, право слово, могли бы показать ещё с сотню моих, которые по красоте превосходили этих трёх профессорских.
– Красивые у него бабочки, – сказал Ниобе.
– Не у него, а у меня, – отрезал я. – Из его коллекции показали всего три слайда.
Со злости я залпом опрокинул в себя стакан янтарной жидкости и поперхнулся. Жидкость напоминала собой адскую смесь спирта, соляной кислоты и перца. Если бы смог расцепить зубы, сведённые невыносимой оскоминой, то изо рта, наверное, вырвались языки пламени.
– Это настойка зелёного пиренского гриба, – спокойно объяснил Ниобе и, как ни в чём не бывало, протянул мне бокал с какой-то мутной жидкостью, чтобы я запил. – Пробирает изумительно!
Я оттолкнул его руку, схватил со стола банку земного оранжада и опорожнил её одним глотком.
– Да уж… пробирает… – сипло выдавил, вытирая выступившие слёзы. Огненный клубок зелья медленно опускался по пищеводу, сжигая всё на своём пути.
– Напрасно вы запили оранжадом. Настойку зелёного гриба нужно нейтрализовывать соком кактуса Сибелиуса.
Я взял бокал с соком и точно также, одним духом, проглотил и эту жидкость. Зубы отпустило мгновенно, и теперь уже приятный шар мятного холода стал медленно опускаться вслед за огненным, туша пожар. Когда они встретились, я испытал нечто вроде взрыва внутри себя. Вначале огненные иглы пронзили всё тело, затем ледяные. Хмельная дурь настойки зелёного гриба, ударившая было в голову, развеялась в клочья, сознание прояснилось.
– Этот сок полностью нейтрализует настойку? – спросил я, недоверчиво прислушиваясь к успокаивающимся внутренностям.
– Полностью.
– Зачем тогда пить?
– А для контраста! – рассмеялся Ниобе. – Хотите ещё?
– Упаси боже!
Я поспешно плеснул в стакан обыкновенной земной водки, чтобы консул не успел наполнить его какой-нибудь своей гадостью.
Ниобе последовал моему примеру и поднял стакан.
– За успех вашей экспедиции, – предложил он.
– Спасибо.
К водке я вообще-то равнодушен, если не сказать более – предпочитаю лёгкие спиртные напитки, да и те в меру, – но сейчас ей просто обрадовался.
– Вы извините, – проговорил консул, закусывая, – я что-то не совсем понял цель вашей экспедиции. Если не ошибаюсь, млечник – это гриб?
– Не ошибаетесь, – усмехнулся я. – Но это в том случае, если исходить от латинского названия Lactarius . А если от греческого Galaktikos (и то и другое слово переводятся как млечный), то вместо гриба получаете вид хищного психофага, обнаруженного на нескольких населённых гуманоидами планетах нашей Галактики в довольно обширной области. Видели его всего несколько раз, но, по косвенным данным, предполагается, что это весьма распространённый вид.
– Почему же его так редко видели?
– Потому, что гипотетически это либо живой материальный объект, обитающий в n-мерном пространстве и появляющийся в трёхмерном когда ему заблагорассудится, либо живая энергетическая субстанция на основе полей и столь малых физических частиц, что в материальном мире является абсолютно проницаемой. Отсюда, кстати, и его другое, более звучное название – призрачный парусник. Существует всего два снимка млечника. Я видел оба. Смею вас заверить, что в мире нет ничего более прекрасного.
– Как же вы собираетесь ловить его, если он абсолютно проницаем?
Я откровенно рассмеялся.
– Вы похожи на корреспондента из программы "Загадки и тайны Вселенной". Это мой маленький профессиональный секрет. Кстати, пока я буду в экспедиции, попрошу меня не навещать и не вызывать по рации. Имеются сведения, что млечник очень чувствителен к электромагнитным полям, а птерокар создает весьма ощутимые биомагнитные помехи, которые могут отпугнуть млечника. Если возникнет чрезвычайная ситуация, я сам вас вызову.
Консул совсем погрустнел. К концу дня (обед как-то незаметно перешёл в ужин) Ниобе напился, хотя и утверждал, что к спиртному, как и я, равнодушен. Вполне возможно, что так оно и было, но мой категорический отказ остаться погостить, видимо, сказался на этом обстоятельстве. Время от времени консул возвращался к уговорам и даже пообещал подарить "скорбящую вдову", если останусь хотя бы на день, но я твёрдо стоял на своём. После каждой неудачной попытки уговорить меня, Ниобе тяжело вздыхал, от расстройства выпивал рюмку водки и на некоторое время менял тему разговора. Но минут через двадцать всё повторялось. В конце концов он таки подарил мне парусника просто так, расщедрившись под воздействием алкоголя. И я не отказался, пообещав, что если поймаю ещё один экземпляр, то этот обязательно верну. Кончилось всё тем, что после очередной порции водки консул откинулся на изголовье кресла и мгновенно заснул.
Я встал, размял затёкшие ноги и вышел на крыльцо. На каменистую равнину давно опустилась прекрасная пиренская ночь. У меня захватило дух. Я очутился меж двух звёздных сфер: одна надо мной – настоящая, неподвижная, холодная; другая в ногах – колыхающееся, мигающее, бесконечное море светлячков. Воздух звенел от жужжания, скрипа и верещания насекомых. А в озере посреди чахлой рощицы за зданием космостанции кто-то шумно, со всплесками ворочался.
"Здравствуй, Пирена", – сказал я про себя.
2
По-моему, консул солгал о своём равнодушии к спиртному. На следующее утро, наскоро позавтракав, он как живчик метался от птерокара в мою комнату, помогая прислуге переносить экспедиционное снаряжение. После такой дозы, которую принял вчера Ниобе, только потомственные алкоголики не испытывают синдрома абстиненции.
Загрузились мы быстро – экспедиционное снаряжение было упаковано относительно компактно, – и птерокар, легко взмахнув крыльями, поднялся в воздух. Я оглянулся и проводил взглядом уменьшающееся здание космостанции. Если млечник клюнет на приманку, то, чем бы ни закончилась охота, мне сюда не вернуться.
Наш путь лежал в предгорье хребта Хэнэ, откуда брала своё начало Великая Река Пирены. Во время полёта консул непрерывно тараторил, с излишней запальчивостью посвящая меня в геологические и этнографические подробности этой местности. Здесь, на берегу озера Таньтэ, из которого маленьким ручейком вытекала Нунхэн, располагалось селение племени хакусинов, где я, по словам Ниобе, мог приобрести долгоносов для экспедиции и нанять проводника. Во главе племени стоял некто Колдун (я так и не понял, то ли имя у него такое, то ли должность – на мой вопрос Ниобе ответил весьма путано и невразумительно, и получалось вроде бы и то, и другое, но вместе с тем и не совсем). Этот Колдун настолько сильный экстрасенс, что понимает галактический интерлинг без перевода, и я мог, по словам Ниобе, разговаривать с ним без транслингатора. Вообще иерархия в племенах Пирены довольно любопытна – здесь верхнюю ступеньку занимает не физически сильнейший, а обладающий наиболее выраженными парапсихологическими способностями. Учитывая, что все пирениты в той или иной степени владеют экстрасенсорикой, такое не удивительно.
Всё это я знал и без консула: готовясь к экспедиции, я основательно разобрался в психопотенциальных возможностях аборигенов. Они были огромны. Статичный патриархальный уклад почти миллионнолетней истории не позволил пиренитам развиваться по технологическому пути, а повёл их по бесконечной дороге медленной эволюции парапсихологических наклонностей. К счастью, этот путь хоть и создал из пиренитов экстрасенсориков, но эволюционировавшие вместе с психикой физиологические особенности организма не позволяли направлять психоэнергию вовне. Не будь такого ограничения, пирениты давно бы правили Галактикой. Матушка-природа лишний раз показывала, что не допустит бога над собой. И если какой-то вид она чем-то щедро одаривала, то всегда можно было найти, чем она его жестоко обделяла. Человечеству достались непомерное честолюбие, рациональное мышление и логическое восприятие мира, позволившие владеть и управлять материей. Пиренитам – величие духа и тайны сознания, но абсолютное равнодушие к материальным благам. Соприкасаясь с материальным миром, они брали от него только то, что необходимо для поддержания своей физической оболочки, как и человечество обращалось к духовному лишь при наличии хоть минимального материального комфорта. Именно это обстоятельство и сыграло огромную роль в том, что я оказался здесь. Не будь Пирены, я бы никогда не отважился на ловлю млечника. Но консула не собирался ставить об этом в известность. Как, впрочем, и никого другого.
Пирена давно пережила свою геологическую молодость и зрелость и вступила в предзакатный период спокойной тихой старости. Когда-то мощные тектонические разломы превратились в щебневые и песчаные пустыни, перемежавшиеся бесконечными лёссовыми плато и рыхлыми породами континентальных осадочных отложений. Горные кряжи выветрились и просели, почти все озёра и впадины занесло илом, и только хребет Хэнэ пока противостоял эрозии. Поверхность Пирены выровнялась и, обезводев, сбросила с себя растительность. И жизнь отступила к берегам ещё сохранившихся рек да немногих озёр. Но с высоты пяти километров она совсем не просматривалась: зелёно-жёлтые листья местных растений сливались с разводами серо-рыже-охристой почвы, и пейзаж планеты сверху напоминал марсианский ландшафт. Даже реки, насыщенные до предела взвесью лёсса и осадочных отложений, имели молочно-желто-бурые цвета и не отблёскивали на солнце.
Приземлились мы на песчаном берегу небольшого озера Таньтэ рядом с селением хакусинов, и птерокар сразу окружила восторженная толпа аборигенов. По-моему, единственное, что сближает пиренитов с людьми – это любопытство. Но если человек смотрит на необычную вещь с утилитарной точки зрения, оценивая, что она собой представляет, и стоит ли стремиться заполучить её в свою собственность, то любопытство пиренитов абсолютно бескорыстно. Мысль о том, что необычной, выходящей за рамки их патриархального уклада вещью можно владеть и как-то ею пользоваться, им чужда. Их цивилизация основана на чистом созерцании и осмысливании увиденного.
Хакусины помогли выгрузить из птерокара моё снаряжение, а затем провели к Колдуну. Колдун нас встретил, сидя на циновке перед своей хижиной. Пожалуй, и в племенах, где уважали прежде всего физическую силу, ему была бы уготована роль вождя. Высокий, чуть ли не с меня ростом, грузный в отличие от своих соплеменников, с непомерно крупной головой и неподвижным тяжёлым взглядом чёрных глаз.
– Здравствуй, Ниобе, – сказал он. – Приветствую и тебя, тёмный человек.
Транслингатор, заблаговременно прицепленный мною к мочке уха, мгновенно перевёл его слова.
Ниобе с удивлением покосился на меня.
– Здравствуй, Колдун, – сказал он. – Это – господин Бугой из Галактического Союза. Он…
– Знаю, – оборвал его Колдун и жестом предложил сесть на циновки напротив себя.
Мы сели. Колдун смотрел мне прямо в глаза пронизывающим взглядом. Обычной улыбки аборигенов на его лице не было. Хорошо, что полгода назад мне вживили в подкорку мозга электроды, и теперь череп прикрывала экранирующая сетка. Экранирование преследовало иную цель, но не будь его сейчас, на моей экспедиции можно было поставить крест.
– Почему ты прячешь свои мысли? – напрямик спросил Колдун.
– Я иду на опасную охоту, – также прямо ответил я.
– На бабочек? – приподняв брови, удивился Колдун. Видно, все сведения обо мне он уже извлёк из головы Ниобе.
– Эта бабочка – хищный психофаг.
Колдун задумался. Похоже, транслингатор достаточно точно перевёл ему смысл сказанного. Зато Ниобе недоумённо уставился на меня.
– На Пирене таких бабочек нет, – наконец сказал Колдун.
– Людей на Пирене тоже не было, – возразил я. – Но мы пришли. Прилетит и млечник.
Колдун вновь задумался.
– Хорошо, – тяжело уронил он. – Все имеют право на тайну своих знаний. Что ты хочешь?
– Я хочу купить у вас трёх выносливых долгоносов и нанять проводника.
– Я понимаю, что ты подразумеваешь под словами "купить" и "нанять". Но у нас так не делается. Мы делимся всем, чем можем. Выбирай себе проводника, а он подберёт из стада лучших животных.
Я оглянулся. Полукругом нас обступила толпа аборигенов. Все они доверчиво улыбались, и каждый готов был сопровождать меня.
– Я полагаюсь на ваш выбор, – уклончиво ответил я. Но в этом уступать Колдуну не собирался.
Колдун помрачнел.
– Когда ты уходишь? – спросил он.
– Сейчас.
По лицу Колдуна заходили желваки. Он встал.
– Темны твои мысли, пришелец Бугой, – глухо сказал он. – С тобой пойдёт Тхэн.
Он повернулся ко мне спиной и, не проронив больше ни слова, скрылся в хижине.
"Чёрт! – пронеслось в голове. – Видно не так уж безукоризненна сетка экранирования, как мне обещали!" Холодок страха заструился между лопатками. Но отступать было поздно.
Тхэн оказался улыбчивым парнем с весёлым взглядом и беззаботным характером. Не мешкая, он привёл трёх тягловых долгоносов, мы навьючили на них экспедиционное снаряжение и, не откладывая, тронулись в путь. Ниобе, вконец растерянный после странного, непонятного ему разговора с Колдуном, что-то невразумительно бормотал на прощание, но мне было не до него. Мне тоже очень не понравился разговор с Колдуном, и я спешил как можно быстрее покинуть селение. Поэтому я сухо попрощался с консулом, напоследок ещё раз предупредив, чтобы он не вздумал вызывать меня по рации, или навещать на птерокаре.
Провожали нас всем селением с весёлыми шутками и добрыми напутствиями. Вначале я воспринял это благодушно, однако, когда мы прошли уже километра три по берегу озера и достигли истока Нунхэн, а толпа всё не отставала, понял, что "провожание" может затянуться до самого устья реки. Причём на полном серьёзе – из справочника мне был хорошо известен благожелательный нрав аборигенов и их готовность оказывать помощь вплоть до самопожертвования. Тогда я поблагодарил всех и объяснил, что такое количество сопровождающих будет мешать мне охотиться на бабочек. Слово "мешать" для пиренитов как табу. С многочисленными извинениями они, наконец, отстали.
И моя экспедиция началась. Правда, через полчаса продвижения вдоль узенькой здесь, как ручей, Нунхэн нас догнал птерокар, медленно плывший на небольшой высоте. Консул высунулся из фонаря и помахал мне рукой. Но я состроил зверское лицо и погрозил ему кулаком. Птерокар поспешно затрепыхал крыльями, набрал высоту и ушёл за горизонт. Оставалось надеяться, что этот идиот, страстно жаждущий общения со мной, не испортит охоту.
Наш путь вдоль реки был не из лучших. Предгорье есть предгорье. Крупный щебень, валуны, а чуть дальше от берега – глыбы потрескавшихся скал и крутые осыпи. Местами они подступали к самой реке, и тогда приходилось брести по колено в холодной воде. К счастью, Нунхэн – река не быстрая и не сбивала с ног, хотя я пару раз искупался с головой, поскользнувшись на невидимых в мутной воде валунах.
Тхэн дикой козой скакал по камням, радуясь, как мальчишка, для которого такой способ передвижения был самым лучшим развлечением. Долгоносы шли подобно танкам на суставном ходу в марш-броске по пересечённой местности – уверенно, монотонно, на одной скорости. Будь у меня восемь ног и такая же ориентация в пространстве, и я бы не спотыкался на каждом шагу, всмятку разбивая самовосстанавливающиеся бригомейские кроссовки. Пожалуй, при такой ходьбе кроссовкам не хватит ночи, чтобы полностью регенерироваться. Хорошо, что я не поскупился и заказал две пары, хотя за обувь, выращенную на Бригомее по спецзаказу, мне пришлось выложить баснословную сумму. Но, право слово, кроссовки того стоили. Мало того, что они самовосстанавливались, они ещё и массировали ступни, снимали усталость и перерабатывали кожные выделения.
Однако больше всего досаждала жара. Сухая, безветренная, от которой не помогало даже невольное купание. Добровольно же окунаться в холодную, но ужасно мутную, как грязевой поток, воду не хотелось. Пот лил с меня ручьями. Единственным утешением было то, что впадавшие днём в диапаузу местные насекомые не кружили назойливо надо мной. Сил отмахиваться от них просто не было.
Вконец выбившись из сил и начав отставать, я крикнул ушедшему вперед Тхэну, чтобы он остановил долгоносов, и в изнеможении рухнул ничком на осыпь. Тхэн подскочил ко мне, схватил за руки и попытался войти в контакт с моей нервной системой, чтобы помочь прийти в себя и снять усталость. Пуще жары я боялся именно этого. Рыкнув на Тхэна диким зверем, я ногой отшвырнул его, как котёнка. Не хватало, чтобы он таким образом проник в моё сознание.
– Запомни… – прохрипел я пересохшим горлом. – Прикосновение ко мне – табу!
Тхэн сидел на корточках и испуганно смотрел на меня во все глаза.
– Сахим, – пролепетал он, – я только хотел…
– Даже если буду умирать, – отрезал я, – не смей прикасаться ко мне!