Но вскоре она стала понимать своё преимущество и волшебную силу костылей. Многое значило и "участник войны", а фронтовик на костылях, да ещё с полным обаяния, молодым лицом, с синими глазами, орошёнными слезой, - имел просто "бронебойные" возможности в этих, порой недоступных, непробиваемых кабинетах - "ДОТах".
Незаметно для себя Паша становилась артисткой, и всю силу своей живой натуры она направляла на единственную цель: здоровье Вани!
Первый "ДОТ" оказался самым лёгким. Это был кабинет директора треста совхозов Набатова. Живой, обаятельный человек и - настоящий мужчина, он решил всё в считанные минуты. Видно, подобное оставляет после себя подобное. Ярыгин, уходя в обком, оставил после себя директора, внимательного к людям, и тоже - фронтовика.
Набатов поразил Пашу уже одним тем, что на её звонок по телефону из больницы ответил мгновенным положительным решением, теперь была её очередь: она сразила обладателя кабинета своей семейной трагедией, своими костылями, своей готовностью ходить в таком виде, борясь за своего мужчину.
Итак, она выходила из кабинета на костылях с бумагами, которые ей сделали в течение десяти минут. Это было ходатайство Треста совхозов Воронежской области в минздрав о выделении средств на стрептомицин. Вторая бумага, более обширная и серьёзная, адресовалась Министерству совхозов в Москве и была написана на имя министра.
В ней излагалась просьба о содействии в лечении передовика и лауреата награды "За трудовую доблесть", директора передового совхоза области Марчукова И.П. и о "выделении человеческого и транспортного ресурса" в помощь предъявителю этой бумаги, участнику войны Марчуковой Прасковье Ивановне, жене директора.
Паша села в поезд до Москвы с этими бумагами, с костылями, с чемоданчиком с продуктами и с частью пятитысячной премии, которую Ваня получил за урожай. Возможно, придётся оплачивать стрептомицин, и она, уточнив его стоимость, взяла ровно столько, сколько может понадобиться, добавив ещё на расходы по проживанию. Ещё она везла адрес и телефон родственницы, работницы совхоза, проживающей в Москве, а также телефон Раисы, с которой работала в "Тимирязевке" в сорок третьем. От неё не было никаких вестей, а так хотелось взглянуть на Раечку, которая, поди, обзавелась семейством.
Ваню после операции, как сказали врачи, не было смысла держать в больнице - ему нужно было усиленное питание. Уже на следующий день у него упала температура, и он попросил еды. Зина взяла отпуск, вместе с Лёней они перевезли его к Мильманам - Давид Ильич настоял на этом. Неслыханно! Эта семья забирала к себе человека с открытой формой туберкулёза! Паша до сих пор не могла этому поверить, но Мильман сказал: "Мы освобождаем ему комнату. Алик поживёт с Ниночкой у моих приятелей, а со мной ничего не случится - я здесь только ночую".
Пятнадцатого декабря, в снежную метель, Паша отправилась в Москву, а тридцать первого - вернулась, когда шёл проливной дождь. Она вышла из такси со своими костылями и увидела толпу у маленького магазинчика. Продавали белую муку, по два пакета в одни руки. Паша встала в очередь - белая мука была редкостью даже в Москве.
- Девушка! - обратилась к ней пожилая женщина, - берите без очереди! Ну что мы, не люди? - повернулась она к стоящим под дождём.
- Пусть пройдёт, конечно! - поддержала её очередь.
Промокшая насквозь, но радостная, Паша постучалась в квартиру Мильманов. Открыла Зиночка и ахнула: Пашу ожидали после Нового года.
Следуя инструкциям врачей, Зиночка носила повязку, постиранную в хлорамине, протирала хлорамином все предметы, имеющие отношение к Ване, и даже ручки дверей в комнате и туалете. Она держала форточки в квартире открытыми, а Ваню выпускала из комнаты только в туалет. В коридоре Зина сообщила:
- Он уже ходит! Ест всё, что даю! За две недели вес набрал. Ну а как ты съездила?
- Зиночка, всё решено, через несколько дней пришлют вызов. Прямо сюда, на Студенческую. Зинуля, стаканчик горячего чая, и я всё вам расскажу!
Иван услышал голоса в коридоре, приоткрыл дверь и стоял в дверном проёме в тёплом домашнем халате. Паша поспешила к нему, обняла, прижалась щекой к его щетине:
- А почему директор небрит? Может, Новый год у нас перенесли? Ваня, у нас всё здорово! Лекарство нам выделили, через несколько дней едем в Москву.
Паша смотрела на мужа и поражалась: это был не тот Ваня, похожий на призрак с серым лицом и ввалившимися щеками, которого она оставляла, уезжая в Москву, - он действительно поправился, у него появился румянец на щеках, но при слове "Москва" улыбка исчезла с его губ.
- Что я забыл в этой Москве? Поехали-ка лучше домой. Я себя прекрасно чувствую!
Паша поначалу просто онемела. Она шумно выдохнула воздух, опустилась на диван.
- Ваня, ты что, ребёнок? - тихо вымолвила она, и взгляд её стал жёстким. - Ты хоть понимаешь, что говоришь? Я на костылях половину Москвы объехала, исходила десятки кабинетов. У тебя открытая форма. ты не хочешь о себе думать, а о детях ты подумал?
- Да, но почему здесь не могут меня полечить?
- Здесь тебя уже лечил один коновал! А там - специалисты высшей категории, они вернут тебя к полноценной жизни!
Вошла Зина, уловила повышенный тон разговора.
- Ну, ребята, не сердитесь друг на друга! Сегодня праздник!
- О каком празднике ты говоришь? Мы же с тобой всю жизнь его упрашивали сходить к врачу, а он только улыбался! Да я сознательно во второй раз лягу под поезд, если он не будет меня слушаться! Ты знаешь, что шептали мне его посиневшие губы две недели назад, когда я поняла, что он умирает? Он вспомнил старый романс и шепнул мне, как пароль, о чёрной розе - эмблеме печали. У меня сердце готово было разорваться. Он и сам чувствовал, что умирает! Нет, каково! Теперь он ожил - он прежний, несокрушимый и уже бессмертный Ванечка! Он не понимает, что его прилив сил - временный, а мои - не беспредельны, я на пятом месяце.
Паша уткнула лицо в ладони и разрыдалась. Иван подошёл к ней, положил ладонь на волосы:
- Прости, родная! На самом деле, я о многом не подумал. что ж, лечиться так лечиться! Как скажешь. Ну. не плачь! Лучше расскажи о Москве.
Паша долго не могла успокоиться. Зина принесла чай и попыталась разговорить её:
- Мильманы все здесь, в своей комнате. Ещё не знают, что ты приехала. Паша, где ты жила в Москве?
- У Анастасии Громовой, на Арбате… Ваня знает, её родственники у нас в совхозе работают. Хорошая женщина. Попыталась найти Раечку Усольцеву, стала звонить по телефону, мне ответили чужие люди, сказали, что она умерла. Помнишь, я рассказывала о ней?
- Да, помню. Какая жалость! Ну. а как твои бумаги. помогли?
- Не знаю, что помогло больше. Наверное, мои костыли! Министерство совхозов выделило свою работницу в помощь, но машины не дали. Пришлось ездить с ней в метро, на такси. Но что бы я без неё делала? Она город знает.
Сначала приехали мы в Министерство здравоохранения СССР. Повела она меня в секретариат, я написала заявление. Начальник секретариата - полковник медицинской службы - внимательный дядечка, выслушал меня и говорит:
- Идите к заместителю министра, он - фтизиатр, но он приедет на следующей неделе. Другие могут затянуть решение вопроса, а этот - ответит сразу.
Пришлось ждать следующей недели.
Приходим в приёмную. Сидит секретутка размалёванная. На нас - ноль внимания. Покопалась в своей сумочке, поёрзала задницей, потом заглянула в какой- то журнал:
- Заместитель может принять через неделю. Я запишу вас.
Тут заходит этот полковник: "В чём дело?" Снимает трубку с телефона секретарши, здоровается с замминистра, объясняет ситуацию, спрашивает: "Принять можете?" Потом мне: "Проходите!" Девица - аж перевернулась на стуле!
Протягиваю замминистра бумагу от Набатова с просьбой выделить стрептомицин, он задаёт вопросы, просит присесть, а я: "Вы знаете, мне удобнее стоять". "Что с вами?" - спрашивает, начинаю объяснять: "У мужа пошла кровь горлом, поехала за билетами, чтобы вести его в Воронеж, ночью поезд на переезде врезался в нашу машину."
Моя сопровождающая встряла: "Я представитель министерства совхозов, очень просим выделить стрептомицин, мы гарантируем оплату!"
Замминистра нахмурился, смотрит в мою бумагу:
- Мы только начали производить стрептомицин. - Услышала это, сердце моё упало! Ну, думаю, сколько ж по Союзу больных, а среди них всякого начальства - что там мой директор совхоза! А он:
- Мы пролечим его в своей больнице, а вы эти деньги отдайте семье. Сколько у вас детей?
Двое, говорю, мальчиков. и третья будет - девочка. По нему видать - редко улыбается, а тут - улыбнулся! "Езжайте в Министерство здравоохранения РСФСР, там вам направление оформят и включат в приказ о выделении медикаментозных средств на курс лечения".
Едем. Встречает женщина, очень радушно, не знаю даже, кто она: "Не волнуйтесь, звонил сам замминистра, все ваши бумаги оформляются, отсюда поедете прямо в клинику".
В этот день мы не успели, поехали на следующий, а это была пятница. В пятницу в центральной туберкулёзной клинике Москвы из начальства никого не застали, пришлось ехать в понедельник.
Здесь мы с Соней Маркеловой (это моя сопровождающая из министерства) попали к заместителю главного врача Гуровскому. Энергичный такой, быстрый. Пробежался глазами по бумагам, вернул нам их.
- К сожалению, мест пока нет!
Я - в слёзы. А он взял меня за плечи и слегка так встряхнул: "Не плакать, девушка! Вон какая боевая, - говорит, - на костылях до Москвы добралась, всего добилась. Всего-то несколько дней ждать! Оставьте свой адрес и спокойно езжайте к мужу! Вышлем вам открытку".
За билетами - билетов нет! Опять министерство родное выручило, взяли мне билет на тридцатое.
В дверь постучали, в дверном проёме показалась шевелюра Давида:
- Кто-то к нам из Москвы приехал? И молчит, как мышка. Со щитом, Пашуня?
- Со щитом, со щитом. Скоро в Москву едем!
Подхватилась Зиночка:
- Давид Ильич, сюда не заходить, а то я вам быстро "намордник" привяжу!
- Привяжи, привяжи! Сама бегаешь без повязки, и Паша вон тоже.
- И верно! Сейчас я всех одену в маски, и будет настоящий Новый год! Говорить будем только глазами! Как жаль, что этот Новый год у нас будет без песен.
- Почему это? - откликнулся Иван. - За меня Пашуня споёт, у неё ещё лучше получается! А на меня не смотрите - я покушаю да спать!
- Нет, мне не до песен. Устала, хочу отдохнуть. Вот вернёмся из Москвы - и споём!
- А бокалы поднять? Мы вас ждём! - настаивал Давид Ильич, и Паша сокрушённо покачала головой. Разве он не понимает, с чем имеет дело? А если понимает, то он такой же, как Ваня, оптимист - верит, что ничто к нему не пристанет, что кому суждено заболеть, тот и заболеет.
* * *
Второго января Паша достала из почтового ящика открытку с московским штемпелем. В ней сообщалось о предоставлении места Марчукову И. П. в клинике на пятое января.
Зина с Лёней проводили их на поезд, и на следующий день они с Ваней подъехали на такси к больнице. Паша, оставив Ивана в приёмной, отправилась с открыткой к Гуровскому.
Гуровский оставил свой кабинет и сам побежал по этажам, чтобы определиться с местом. Койка нашлась в отдельной маленькой палате, на третьем этаже, рядом с окном, выходившим во двор. Из окна нещадно дуло, хотя оно и было заклеено, и Гуровский дал команду заложить его матрасом.
В этот же день Паша познакомилась с профессором Шульцем - лечащим врачом мужа. Паша не представляла себе профессора без бороды, и в этом Арнольд Францевич - то ли еврей, то ли немец, а может, и то и другое вместе - её не разочаровал: седая бородка с усами, белоснежный халат с такой же шапочкой, тонкая оправа пенсне - в общем, видом "нашего" врача она осталась довольна. Теперь, когда её Ваня был в надёжных руках, - она отправилась на Арбат, к Анастасии. На базар они пошли с ней вместе: нужно было купить Ване что-нибудь тёплое, чтобы грело грудь и спину, а также баранины и молока.
На толкучке Паша увидела заячью безрукавку, подержала в руках - лёгкая, тёплая и недорого - как раз то, что надо.
Утром Паша была уже в больнице. Безрукавка пришлась впору, на неё можно было надевать сверху длинный больничный халат из байки.
- Ваня, а вот это ты должен пить утром и вечером, перед сном! - она достала из сумки металлический немецкий термос, который Володька привёз в подарок. - Здесь кипячёное молоко с топлёным бараньим жиром.
- Фу, какая гадость! - сморщился Иван. - А нельзя ли по отдельности?
- Нельзя! Я ещё добавила туда мёда, буду приносить каждый день.
Паша пробыла в Москве неделю. Каждый день она приезжала в больницу утром и вечером. Ивану кололи стрептомицин каждые четыре часа. Окно утеплили, матрас сняли, и он целыми днями читал: в больнице оказалась хорошая библиотека. На его тумбочке лежали томик Пушкина, "Анна Каренина".
Утром двенадцатого января Паша сообщила Ване, что взяла билет на поезд и вечером уезжает. Они уже обговорили её отъезд: шутка ли, она не была дома три месяца! Но Ваня погрустнел.
Когда в последний раз Паша звонила Ане, та сообщила, что Боря предлагает ей поехать с ним вместе в Воронеж, как он выразился, "помочь моим родителям", на что она ответила: "Как же мы оставим Саньку? Одной Феклуше не справиться с ним!"
- Может, вызовем Борьку на помощь? Очень хотел приехать! - пошутила Паша. - Вот в Воронеже сниму гипс - и домой! Может, ребята болеют, да разве Аня скажет? Сам подумай!
- Поезжай, родная, поезжай! Ты и так сделала невозможное. Здесь я точно не пропаду. А вот как моё хозяйство? Обязательно напиши обо всех делах. Я верю Зотову, он справится, но мало ли что.
- Настя будет приходить к тебе каждый день, но только вечером. Будет приносить термос с молоком и жиром, продукты. Я оставила ей денег на всё это и за её хлопоты.
- Да продуктов пусть не приносит. Вчера приезжали из министерства, привезли ветчину, колбасу, фрукты, сливочное масло. Сказали, будут привозить каждую неделю. Возьми с собой в поезд да Настёне передай. Мне всё равно этого не съесть, пропадёт!
- Может, кого подкормишь, кому не привозят? Пошли, посмотрим, чем тебя потчует твоё родное министерство.
* * *
В феврале Паша получила письмо от Вани. В нём была поздравительная открытка, он поздравлял Саньку, которому исполнилось два годика, писал, что у него всё нормально, просил забрать его.
Паша пошла в правление, выписала и оплатила полтыщи яиц, кур, гусей. Ванина премия постепенно таяла, но на поездку должно было хватить с небольшим остатком.
В московской клинике к ней уже привыкли, но без костылей сразу не признали. Медсестра предупредила её: "Вас просил зайти к нему профессор Щульц, до встречи с мужем".
Профессор принял радушно, усадил её.
- Как Вы сами-то? Смотрю, уже бегаете?
- Да не обо мне речь, Арнольд Францевич! Скажите всё, как на духу!
- Не волнуйтесь! Такие лекарства и такая забота кого хочешь поднимут. Мы прокололи ему полный курс - пятьдесят граммов. Одна каверна зарубцевалась, вторая - деформировалась. Но вызвал он Вас рано. Хоть он и рвётся в бой, месяц как минимум ему надо пронаблюдаться у меня, то есть у того врача, который лечил изначально и знает его картину болезни. Надо исключить возможные рецидивы.
- Профессор, родненький! Спасибо Вам за всё! Он останется, даже не пикнет! А приехала я не напрасно, всё равно хотела его увидеть, да и гостинцев Вам из совхоза привезла, сейчас притащу.
- Ни в коем случае! У нас это не принято! Что бы Вы ни принесли, Вам всё непременно вернут! Кормите своего мужа, своих родных и близких!
Паша заплакала, подошла к профессору, схватила его руку, стала целовать.
- Что вы. что вы, милая. не надо! Идите быстренько к мужу!
Иван был рад несказанно: он обнял Пашу и долго не отпускал её. А она удивлялась его свежему виду, округлившемуся лицу, прежней улыбке.
Профессор, под свою ответственность, разрешил принести в комнату вторую кровать на несколько дней. Паша была на седьмом месяце, и Иван был к ней очень внимательным. И если считать эти дни для них медовыми, то их можно было назвать так по взаимному духу двух близких людей, празднующих победу над тёмной птицей "рок": радость этой победы они переживали вместе…
Тяжёлые сумки с продуктами из совхоза скоро опустели: Паша раздала все санитаркам, медсёстрам, часть завезла Анастасии.
Подошло время уезжать, и Паша вновь потратила много сил, чтобы убедить Ивана остаться. В конце концов, он согласился и передал ей для Зотова, который присылал ему письма с отчётами о делах совхоза, три листа исписанной бумаги с рекомендациями и указаниями. И большей частью эти указания касались его любимых лошадей.
Глава 24. И СНОВА - ВЕСНА
Весь март держались морозы, одаривало весенним светом солнце, но настоящее тепло пришло только в конце месяца: весна грянула сразу, стремительно наполняя водой ручейки и реки.
Пойма маленького притока Чиглы за два дня превратилась в море разливанное без берегов, спрятав под собой единственный мостик, по которому можно было попасть на станцию Таловая.
Подходило время рожать, и Паша стала жалеть, что не уехала в Воронеж раньше. Но делать нечего, надо было собираться. Зотов вызвал к себе водителя - Ивана Ивановича Сергиенко, человека во всех смыслах положительного. До него было два водителя: Андрей Иванович, который с Пашей въехал под поезд и после этого случая ездить перестал, да и было не на чем. Потом совхоз получил новенький ЗИС-5, и сел на него прилежный работник и тихий пьяница, как выяснилось впоследствии, Данила Митьков.
Если Митьков лихо подруливал на блестевшем зелёной краской ЗИСе к своему дому, жена знала: трезвый! Если плёлся как-нибудь на машине - и на ногах еле доходил до калитки. Однажды он подъехал и просто вывалился из кабины на траву, оставшись лежать там, где упал. Весь секрет в том, что до того, как стать водителем, Митьков в пьянстве замечен не был и начал пить, обуреваемый гордостью за высокое доверие. Не то чтобы он сильно возгордился перед товарищами, но все в посёлке просили что-нибудь привезти, все несли "магарыч", и каждый хотел иметь Данилу в друзьях.
Зотову пришлось поменять водителя на непьющего Сергиенко. Этому заместитель Марчукова мог доверить беременную жену директора, к тому же он знал, что она ненавидит пьяниц.
- Иван Иваныч! - ставил задачу водителю в своём кабинете Зотов. - Одеваешь цепями колёса.
- Одеты! - перебил его Сергиенко.
- Молодец! Берёшь с собой пару резиновых сапог для рыбалки и везёшь Прасковью Ивановну до мостика. Там её обуешь и переведёшь. Говорят, его переходят, воды - по колено. Потом проводишь её пешком до станции. Не утопи её чемодан! Возьми кого-нибудь в помощь, держать чемодан и женщину одному человеку в воде будет несподручно. Да и в машине надо кого-то оставить. Сколько там до станции, километра три? Ну, давай, действуй, уточни у неё, во сколько поезд.