Край настал! Ощущение двойственности и ущербности доводило до умопомрачения!! Хотелось голову о руль разбить и оглушить противный голос старика!
– Лев Константинович, – скрипя прокуренными связками, проскрежетал Завьялов, – еще раз обзовешь меня хоть как-нибудь…
"Что будет? – хмыкнул старикан. – Себе по тыкве настучишь?"
Борис завы-ы-ы-ыл!
От безысходности, от жути, от чудовищного ощущения – я здесь застрял навеки! но лучше тыкву разобью, чем примирюсь!
Жюли испуганно затявкала, Иннокентий завопил погромче старческого тела.
"Кончай концерт, ребята!! – добавляя в какофонию волнения, внутренне забился, забеспокоился носитель Константиныч. – Заканчивай истерику!!"
Завьялов прекратил выступление столь же резко, как и начал. Не обращая внимания на внутренние призывы, обратился к Кеше:
– Кешастый, ты говорил, что путешественник не может управлять полноценным носителем. Это так?
– Да.
– Тогда почему Я разговариваю за носителя? Почему чувствую, что Я отдаю приказание губам шевелиться? А он лишь присутствует внутри, не может управлять речевыми центрами без моего содействия.
– Эффект омолодителя включился, – пожал плечами Кеша. – Вы, Борис Михайлович, молодой и энергичный интеллект, способный подавлять носителя, как более жизнеспособная, активная личность. Обычная практика интеллектуального омоложения – носитель в положении подчиненной личности. Это – правило, иначе нет эффекта.
"Это кто здесь неактивен, а?!?! Это кто здесь подчинен?!?!"
– Замолкни, Лева, – посоветовал Борис. – Кеш, я могу в о о б щ е его выключить? На время.
– Полностью – не сможете. Полноценный, против воли запертый носитель сведет вас с ума, Борис Михайлович. Он будет в ярости, он будет пробиваться, вы оба потеряете контроль над телом, поскольку управлять рефлексами может лишь – один интеллект. Два равнозначных интеллекта тело разбалансируют.
– Я это чувствую, – пробормотал Борис. – Он меня уже почти разбалансировал, мозг напрочь вынес.
– Вам надо договориться с Львом Константиновичем, Борис Михайлович.
"Да я вас всех порву, малолетки сраные!!!"
– Он обещает нас порвать, – вздохнув, сообщил Завьялов. Призрак белой березы с веревкой на суку, маячил уже совсем в конкретной близости. Если не удастся выбраться из этого тела, предпочтительно реально кони бросить, чем делить одни мозги с курящим "Беломор" охамевшим дедом.
А кстати…!
Единолично завершив на дебаты, не приведшие к консенсусу, Борис повернул ключ зажигания, вывел Порше в тихий переулок и остановился перед первым же круглосуточным магазинчиком.
Через три минуты пожилое тело благодушно дымило беломориной.
* * *
Порше, с великой долей вероятности, уже объявленный в розыск, пришлось оставить на пустынной стоянке перед каким-то административным зданием.
В том же здании, воспользовавшись ночным банкоматом, Завьялов снял с кредитной карты деньги. Забил наличностью карманы. Попутно дедушку спросил:"Константиныч, на твоей фазенде жрачки много? Или супермаркет навестим?"
"Холодильник, погреб под завязку, Боря, – самодовольно сообщил носитель Лев. – Сегодня пропитаемся, назавтра, коли подметем до крошки – сходим в магазин. Там близко".
"Тогда – порядок".
Как только Константиныч успокоил нервы дозой никотина, общаться стал вполне культурно. И даже извинился за наезд. "Не прокатило по-нахалке молодняк подмять – прошу пардона".
Компания отошла от здания, где прикорнул Порше, квартал; Борис остановил таксомотор. Кеша с Жюли устроились на заднем сиденье, заворковали. З а т я в к а л и. Завянь сидел рядом с водителем и внутренне общался.
"Лев Константинович, а как ты в больнице оказался? Без документов, типа – бомж…"
"Да тут, знаешь ли, Бориска…, такая гнусная история приключилась…"
Рассказ, звучавший внутри самого тебя не только слушался, но и в и д е л с я. Всецело ощущая себя интеллектуальным путешественником, точь-в-точь – засланец будущего! – Борис как будто лично присутствовал и участвовал в событиях. Воспоминания носителя отражались в нем, как в объемном, инфернальном зеркале, погружали в эмоции-переживания до самой глубины. До дрожи, запахов и ощущения ветра на коже.
Борис как будто увидел себя на даче… Знакомой каждой травинкой, пробившейся сквозь каменные плитки дорожек.
Завянь стоял за смородиновыми, крыжовниковыми кустиками между грядок. Отличная погода с авансом на тепло. Вдоль забора зазолотились березки, низенькие елочки листвой усыпали. Красота! Живот и спину прикрывает любимая вязаная душегрейка в оленях, лысину греет старая шапочка с помпоном. Вчера застиранные треники нигде не жмут…
В заскорузлых руках, не признающих всяческих дамских перчаток, уверенно, умело запорхала острая лопата. Недавняя морковная гряда готовится под зимний отдых…
"Клубни георгинов надо бы выкопать, перенести в подвал до холодов…"
Завянь идет по дорожке вокруг большого, знатно пожившего дома в два этажа с мансардой. Пробирается под окнами к пожухлой, тронутой недавним ночным заморозком клумбе. Окно кабинета, откуда так приятно видеть пышное летнее цветение георгинов – раскрыто. Дед утром в кабинете накурил – топор повис, две створки настежь распахнул, переоделся в рабоче-огородную одежонку, пошел проветриться на свежем воздухе, лопатой помахать.
Из кабинета доносятся голоса.
Непривычно низкорослый Завянь стоит под подоконником, напрягает слух…
Внук с женой приехал! Ромка с Нонкой.
Странно, что гудения автомобильного мотора не было слышно. На электричке, что ли, прикатили?
Наверное. Доехали на электричке, прошли на участок – дедушка в дальнем углу, в огороде ковырялся – не увидели ребята.
Дед уже собрался подтянуться к подоконнику, крикнуть: "Здорово, шельмецы! Чего ж не позвонили, я б чайку сварганил…" Услышал:
– Ром, в верхнем ящике смотри, – командовала Нонна. – Он с ними каждое утро работает, далеко не убирает.
– Да я искал уже! – рассерженно шепчет внук. – Погляди на полках. Две синих папки!
Слыша, как в комнате шуршат бумаги, позвякивают падающие карандаши, Завьялов-Лёва обмер.
В нескольких метрах от него твориться гадость! Обыск. Роман и Нонна обшаривают стол и полки шкафа, разыскивают мемуары.
Несколько лет назад, когда опомнился после смерти жены Любушки, Лев Константинович засел за мемуары. Каждое утро спускался из спальни на втором этаже в кабинет, разбирал старые тетрадки дневников, делал выписки и правки, собирал листочки по двум синим папкам – "нужное", "необязательное". Делал это – для себя. К издателям не торопился. Пошутил, правда, на последнем слете ветеранов, что собирается прославиться…
– Ром, да нет негде! – хриплый голос Нонны, прошелся по нервам тупой пилой.
– Ищи, Нонка, ищи! – сипел внучок. – За рукопись вместе с дневниками заплатят больше!
– Да пошла она к черту, эта рукопись! Запалим халабуду со всем барахлом! Знаешь, сколько Ничкин за участок прелагал?!
В груди у Бори-Левы помертвело. Сосед нувориш Захар Ничкин уже дорожку к дыре в заборе протоптал, уговаривая Константиныча участок уступить…
– Нонна!
– Я двадцать восемь лет Нонна! Вот зажигалка.
– А если дед наверху спит?! – испуганно прошептал Роман.
– И черт с ним! Хватит старому маразмату небо коптить! Сваливай бумаги на пол…
Константиныч медленно повернулся, скребя плечом о стену, пошел к крыльцу…
"Дождался благодарности от внука, – сверлила сердце мысль, – дождался… Спалить меня решили… Вместе с фотографиями Любушки…, вместе с памятью".
Пошатываясь, взошел на крыльцо, попробовал утихомирить громыхавшее о ребра сердце…
Старинный шелковый ковер кабинета засыпали бумаги, вытряхнутые из ящиков стола. Два молодых вандала громили ПАМЯТЬ, Нонна поджигала свернутую в рулон бумажку…
– Что делаешь, шалава?
Тихий голос Константиныча прозвучал как выстрел.
Нонна дернулась, суматошно затрясла, чуть занявшейся бумажкой… Внук испуганно отскочил, создавая между собой и дедом преграду из стола…
– Спалить меня решили?
– Дедушка ты все неправильно понял!!
Идиот. Всегда был идиотом и бесхребетной сволочью, лентяем и слюнтяем. С самого малолетства в и с т о р и и влипал.
Да только дед надеялся, что поумнеет, повзрослеет – выправится. Не сам, так умная жена направит.
Напрасно. Напрасно возлагал на Нонну. Ей деньги глаза застят. Соседи по городской квартире намекали – наркоманка Нонка. Как только Константиныч всесезонно на дачу перебрался, квартиру превратила в сущий притон.
Сухая, тощая, с провалившимися под густые брови глазами внучатая невестка смотрела на деда загнанной в угол пантерой. Облизывала губы и молчала – поумней внучка была.
– Пошли отсюда вон, – стискивая кулаки, прошептал Лев Константинович. – Сегодня же поеду к нотариусу, переоформлю дачу на Ирину.
– А ей не жирно будет? – сипло усмехнулась Нонна. – Хату – ей, дачу – тоже ей…
– Заткнись, дешевка! Вон отсюда! Вон! – старик затопал ногами.
Внучатая невестка мрачно и многозначительно поглядела на мужа и с места не сошла. Если бы Роман не стоял возле железного оружейного ящика, Лев Константинович достал бы оттуда наградной ТТ и выгнал обнаглевших мерзавцев под пистолетным дулом!
Но Роман не двигался. По изжелта бледному, одутловатому лицу внука стекали крупные капли пота, посеревшие губы поджались в неприятную упрямую щель…
– Ах ты кры-ы-ыса…, – пораженный страшной догадкой, прошептал Лев Константиныч. – Чего удумал…
Крысиная порода атакует стаей. По приказу вожака. Когда почует кровь – уже не остановишь.
Нонна чуть двинулась… Лев скосил глаза – мягкий сапожок невестки прижал к ковру его валяющийся паспорт.
– Стоять, шалава!! Дернешься – порву кадык руками!!
Невестка замерла. Про деда знала много.
Не поворачиваясь к двум родственникам спиной, бдительно приглядывая за малейшим жестом, мимикой, Лев Константинович допятился до крыльца, и только там перевел дух.
Сомнений не было – его едва не грохнул родной внук. Задержись Константиныч в комнате еще хоть на минуту, Нонка бы совсем опомнилась – дала команду "фас!".
Походкой пьяного кавалериста Лев Константинович прошаркал до калитки, выскочил на узенькую, засаженную березками и елками улочку. Упал спиной на дверное полотно.
"Завещание переоформлю без паспорта, – глядя перед собой, упираясь взглядом в глухой соседский забор, равнодушно-отстраненно думал. – Нотариус – сосед знакомый, приведу еще Сережу в качестве свидетеля… Подпишем. Сейчас на электричку, авось контролеры пожалеют дедушку…, не высадят…"
Едва переставляя ноги, Лев Константинович брел по тропинке. "Как хорошо, что Любушка-голубушка не дожила! Не испила позора!" До станции недалеко, умыться можно в туалете… Запасные ключи от квартиры у соседки Тони есть… Переодеться и к Сереже. Потом – к нотариусу… Ирине-внучке и доченьке Татьяне ничего рассказывать пока не стоит… зачем срывать из-за границы? Пусть работают спокойно…
"Ох! Душно-то как что-то…"
За белыми березовыми стволами уже угадывалась промоина железной ветки, Лев Константинович пошатнулся. Ноги заплелись, сами по себе сошли с тропинки…
Пенек. Как хорошо… Немножко посижу…
Сознание уже мутилось… Перед ослепшими глазами появилось белое одутловатое лицо… Куда-то потащили, куда-то сбросили, ветками слегка присыпали…
Хо-о-о-олодно…, внучо-о-ок…
Завьялов испытал все то, что день назад – еще в четверг, пережил его носитель. Бориса даже начало потряхивать от озноба в теплом салоне такси. Казалось тело и душа насквозь промерзли, пока Лев Константинович лежал в глубокой яме, засыпанный сухими, обманными ветками… Ведь если следовать памяти Льва Константиновича, он сутки пролежал в лесу.
"Гаденыш твой Ромка, Константиныч, – нашелся что сказать Завянь. – Повезло еще, что на тебя наткнулись…"
"Грибники, наверное", – спокойно буркнул недоубитый, недомороженный внуком дед.
Таксомотор сворачивал к обочине. Разумный старикан заранее предупредил: не стоит ехать к даче на первом же такси, машину надо поменять, дабы запутать сыскарей.
Кеша, бережно держа четвероногую жену, выполз из автомобиля на обочину. Замороженный чужими воспоминаниями Завьялов, сумрачно спросил носителя: "Константиныч, а мы не на пепелище едем? Может – зря?"
"Не, Борька. Рома – жадный. За целый дом возьмешь дороже, цела моя дачка, Боря. Цела".
Довольно быстро на ночной дороге показался радушный частник. Лев Константинович продиктовал Завьялову адрес…
"Ни фига себе! – мысленно присвистнул Боря. – Не хилый у тебя поселок, дедушка!"
"А ты, в н у ч о к, как думал? – усмехнулся старикан. – Я как никак являюсь генералом".
"Да ну!"
"Да чтоб мне сдохнуть".
Завянь порядком засмущался:
"Вы это…, Лев Константинович…, простите… Я думал…"
"Я знаю, что ты думал, Боря, – оборвал носитель. – Точнее – слышал. Ты думал – залетел в бомжа, ругался…"
"А вы, мгм…, все мысли мои слышали?"
"Зачем ты спрашиваешь, Боря? Теперь ты знаешь – как о н о бывает".
Действительно. Вопрос пустой.
Пообщавшись с носителем, Борис понял, что прочитать стремительно проносящиеся, пунктирно обозначенные, но понятные самому интеллекту мысли – невозможно. Они недооформлены, проскакивают по верхушкам, не увлекаясь окончательной конкретикой. Как крупные мазки художника импрессиониста, выписывают настроение, не форму.
Общаться можно, лишь отправляя внутрь себя четко сформулированный словесный текст. Хотя рассказ и наполняется густой палитрой личных ощущений, не сформированная до деталей мысль укрыта в эмоциях, как в отвлекающей шелухе.
"И вот что я хочу тебе сказать, дружок… Мне надоело видеть призрак белой березы с намыленной веревкой на суку… Ты эти думы, Боря, брось. Еще – прорвемся, повоюем".
Занятный старикан.
"Лев Константинович, а вы на какой войне бывали?"
"Приму за комплимент, дружок, – хмыкнул генерал-носитель. – На финской не был, Великую Отечественную отмахал – от края и до края. Закончил в Праге в чине капитана".
"Так сколько же вам лет?!"
"В позапрошлом годе девяносто стукнуло", – в манере шамкающего деда, доложил Лев Константиныч.
"Твою ма-а-а… Простите", – шокированный возрастом носителя, Завьялов даже машинально рот рукой прикрыл!
Несколько часов назад, разглядывая в зеркале дряхлый организм, Завянь решил, что попал в древнейшего столичного бомжа – ребята редко доживают до почтенных лет. А оказалось? Оказалось – залетел в дедка с военной выправкой, генерала отставника, прошедшего, небось, все лучшие военные санатории и клиники.
Хоть с этим повезло…
"Еще раз спрячешь под одним ругательством другое – "старую развалину", к примеру, – бурчал тем временем носитель, – заставлю зубы заболеть. Я знаю, где дупло".
"Ой! Простите, дяденька, засранца!".
Если скинуть деду лет десять, обещанных засЛанцем Кешей, – а уже, пожалуй, что и двадцать! – то выглядит он сейчас на то, что нужно – на семьдесят с малюсеньким хвостом.
Интересно, на сколько еще можно Константиныча о м о л о д и т ь? Дедуля бравый, адекватный, дерется лихо, педали тормоза и газа пока не путает.
"Ваше высокопревосходительство…"
"Не перебарщивай с комплиментами, сынок. По табели о рангах, "высокопревосходительство" относится к двум первым классам, я же…, скромный генерал-майор. Достаточно "превосходительства".
Дедуля ерничать изволил. За "старую развалину" обиделся.
"Миль пардон, превосходительство, – попадая в унисон, ответил Боря. – В каких войсках служить изволили?"
"О СМЕРШе слышал?"
"Ну-у-у… армейская контрразведка?"
"Так точно".
"Вот ведь казус… А я, по правде говоря, Лев Константинович, подумал, вы – зэка…"
"Так я и был, – вздохнул разведчик. – В пятьдесят первом вместе с Абакумовым залетел. Если не знаешь, то СМЕРШ делился на три различных организации, одну из которых возглавлял Виктор Семенович… – Завьялов почувствовал, как его грудь раздувается от вздоха. – Стоящий мужик был…, как ни пытали – ничего не признал. Меня уже в апреле пятьдесят третьего без предъявления обвинений выпустили. Нас всех, Бориска, выпустили. Кроме Семеныча… Его уже Никита "кукурузник" расстрелял…"
Перед внутренним взором Завьялова пронеслись обрывочные, п у н к т и р н ы е воспоминания: тюремная камера, два бравых костолома и усталый следовать в прокуренном кабинете валяют его по полу кирзовыми сапожищами… Грязь, кровь, вонь, вши… Первая жена Глафира, скончалась в камере от воспаления легких… Могилки не нашел…
На заднике воспоминаний, легким облачком промелькнула девушка с длинной русой косой – Любушка-голубушка… Стоит над волжским обрывом, ветер подол ситцевого сарафана мягко треплет…
"А дальше? Что было дальше, Лев Константинович? Как вы до генерала дослужились?"
"Генерала мне уже перед пенсией, Бориска, дали. Почетно, так сказать, отправили".
Завьялов почувствовал, что Константинович не хочет говорить о службе. Воспоминания как будто – захлопнулись, разведчик четко выставил перед мысленным взором блок. Картинку: на клумбе перед старым деревянным домом подмерзают астры.
"Скажи, Борис, водиле, чтоб после автобусной остановки налево поворачивал…"
Отправляя Завьялову эту просьбу, генерал как будто ставил точку в споре – признал главенство молодого интеллекта.
Борис, общаясь с шофером, испытывал кошмарное ощущение неловкости. Словно ограбил на большой дороге славного дедулю-ветерана…
"Лев Константинович, а вы давно…, как бы сказать – очнулись? Вы слышали все, о чем я с Капустиным разговаривал?"
"Очнулся – в ванной, – четко отрапортовал носитель. Завьялов тут же вспомнил, как его – накрыло. Он думал, что похмелье, на самом деле никотиновый голод чудовищно одолевал. – Так что, в основном, я в курсе. Понимаю, что коли выпутаемся, мне могут память уничтожить. А это – плохо. Что у старика останется, если припомнить нечего?"
"Я постараюсь что-нибудь придумать!"
"Да ладно…, как пойдет, Бориска… Я кстати, попрошу. Ты с этим выканьем завязывай. Мы вроде как, Завянь, – едины, к чему между своими реверансы".
"Да неудобно как-то…"
"Отставить розовые сопли! Батька сказал – на "ты", значит на "ты"! – и, помолчав, добавил: – Я, Борь, себя и в самом деле помолодевшим чувствую. Так что, не напоминай мне мафусаиловы лета, нервы не драконь…"
"Договорились, Константиныч".
Двухэтажный дом с мансардой прятался за глухим забором и старыми, разросшимися яблонями. Вдоль ограды, уже виденные по воспоминания Льва Константиновича березки, елочки. Лужайки не имеют отношения к газонам: слегка облагороженное косой, примятое пространство разнотравья, подмерзающие стрельчатые листья одуванчиков.
Разглядывая жилище генерала-пенсионера, Завянь испытывал непередаваемое, чуть тоскливое ощущение родства и с о п р и ч а с т н о с т и. Любимая скамейка Любушки-голубушки, под этой яблонькой летом стоял бассейн, когда правнуки с Иришкой приезжали, здесь маленький Ромка коленку занозил…
Покой и тишина.