- Но сейчас он ни к черту не годится. Во всяком случае, после изобретения автоверса. Особенно если располагать высокопроизводительной аналого-цифровой системой Ай-Би-Эм. Посмотри-ка сюда… как похоже на Эллиота. Такое невозможно написать всерьез.
- Я и сам думаю, что девица морочит мне голову.
- Девица? Да ей за сто лет, и она давно рехнулась. Весьма жаль. Впрочем, в ее безумии может быть какая-то система.
- Вернемся к работе, - сказал я.
В сатиристической стилизации Зиро под Руперта Брука не хватало шести строк. Тони ввел в автоверс эталонную ленту, установил размер, схему рифмовки, словесные детерминаторы и включил процессор. Когда из принтера выползла лента с готовым текстом, он оторвал шесть строчек и подал мне. Я вклеил их в верстку, даже не читая.
Два часа мы работали не разгибаясь. Закончив тысячу строк уже к вечеру, мы сделали перерыв, чтобы промочить горло. Перейдя на веранду, залитую холодным ночным светом, мы уютно устроились в креслах, любуясь меркнущими красками заката и прислушиваясь к крикам песчаных скатов в темноте, опустившейся на виллу Авроры Дей.
- Что за перфоленты у тебя везде валяются? - спросил Тони. Он подхватил одну из них, и целый клубок лег на стеклянный столик.
- "…ни псалмы, ни мусор слов пустых не воздадут…"
Дочитав строку, он разжал руку, и ветер смел ленту прочь. Тони, прищурившись глядел в ту сторону, где за черными в темноте дюнами скрывалась пятая вилла. Единственный, как всегда, огонек в одном из окон второго этажа тускло освещал пучки перфолент, плывущих, словно водоросли, к моему дому.
Тони понимающе кивнул.
- Значит, здесь она и живет.
Он снял еще одну ленту, обвившуюся вокруг перил.
- Знаешь, старик, - сказал он, - ты полностью осажден.
Тони оказался прав. Бомбардировка стихами, все более туманными и эксцентричными, продолжалась изо дня в день, причем строго по графику: первую партию ровно в девять утра привозил шофер, вторая прилетала через дюны сама с наступлением вечера. Строки из Шекспира и Паунда больше не появлялись; вечерний ветер приносил вариации тех стихотворений, которые утром привозила машина; это были, очевидно, черновые наброски. Я тщательно изучил ленты и убедился, что Аврора Дей не использует автоверс. Материал, из которого были изготовлены ленты, быт стишком нежен, чтобы пройти через скоростной принтер компьютера, и буквы на лентах были не отпечатаны, а нанесены каким-то неизвестным способом.
Ежедневно, прочитав очередную порцию стихов Авроры, я складывал их в средний ящик стола. Наконец, собрав недельный рацион, я вложил их в конверт, надписал адрес - "Аврора Дей, дом 5, Звездная улица, Пурпурные Пески", и отправил с тактичным отказом, в котором высказывал предположение, что автор получит значительно большее удовлетворение, опубликовав свои произведения в любом другом из многочисленных поэтических журналов.
В ту ночь мне приснился первый из целого ряда кошмаров, поджидавших меня впереди.
* * *
Утром я сварил крепчайший кофе и стал ждать, когда в голове наступит полная ясность. Я вышел на веранду, не понимая, что могло породить мрачные образы, терзавшие меня всю ночь. Вот уже несколько лет я спал, как дитя: крепкий сон без сновидений - одно из преимуществ здешней жизни. Более всего меня смущала внезапность кошмара. Неужели Аврора Дей, а точнее ее ненормальные вирши, задела мое сознание гораздо сильнее, чем я думал?
Головная боль долго не отступала. Я откинулся в шезлонге, рассматривая виллу Авроры Дей. Окна были закрыты, жалюзи опущены, маркизы убраны - башня из слоновой кости за семью замками. "Кто она, - спрашивал я себя, - и чего хочет добиться?"
Через пять минут от пятой виллы в мою сторону тронулся красный "кадиллак". Неужто снова стихи? Воистину эта женщина неутомима. Встретив шофера на крыльце, я принял тонкий конверт.
- Послушайте, - начал я как мог тактичнее, - мне не хотелось бы тормозить рост нового поэтического дарования, но вы… не сумели бы вы повлиять на свою хозяйку, чтобы… как бы поделикатнее выразиться… - Я помолчал, чтобы до него дошел смысл моих слов, и завершил: - Скажу честно: этот бесконечный мусор начинает мне сильно надоедать.
Шофер обежал меня хитрыми красными глазками, потряс крючковатым носом и скривил рот в хищном оскале. Грустно покачав головой, он захромал к машине.
Автомобиль тронулся, и я распечатал конверт. В нем оказался всего один листок.
"Мистер Рэнсом! Ваш отказ поразил меня. Убедительно прошу Вас пересмотреть свое решение: дело слишком серьезно. Стихи должны быть напечатаны в очередном номере журнала.
Аврора Дей"
В ту ночь снова накатились кошмары.
* * *
Следующая партия стихов была доставлена, когда я еще валялся в постели, пытаясь вернуться к реальности. Поднявшись, я приготовил большой стакан мартини, не обращая внимания на конверт, торчащий из-под двери, как бумажная бритва.
Приведя в себя в божеский вид, я вскрыл конверт и бегло посмотрел три коротких стихотворения. Они были ужасны. Как же убедить Аврору в том, что она напрочь лишена поэтического дара? Держа в одной руке стакан, а в другой стихи, я, не сводя глаз со строчек, добрел до веранды и рухнул в шезлонг.
Но тут же с воплем подпрыгнул, отбросив стакан. Я почувствовал под собою что-то пористое, большое, размером с подушку, но с твердыми краями. В шезлонге лежал огромный дохлый скат. Белое жало, еще не потерявшее смертоносной силы, на добрый дюйм торчало из кожистой сумки над черепным гребнем.
В бешенстве стиснув зубы, я прошел в кабинет, сделал на стандартном извещении об отказе приписку: "К сожалению, абсолютно неприемлемо. Рекомендуем обратиться к другому издателю", - и запечатал его в большой конверт вместе со стихами Авроры. Через полчаса я уже был в Пурпурных Песках, где сдал пакет на почту. Вполне удовлетворенный, я вернулся к себе на виллу.
Этим же днем у меня на правой щеке выскочил огромный фурункул.
На следующее утро Тони Сапфайр и Раймонд Майо явились выразить свое сочувствие. Они говорили, что я слишком принципиален.
- Опубликуй хоть одно стихотворение, - посоветовал Тони, присев на край кровати.
- Ни за что!
Я посмотрел через дюны на пятую виллу. Ни души - лишь шевелится створка окна, изредка бросая солнечный блик.
Тони пожал плечами.
- Стоит тебе напечатать одну ее вещь, и она успокоится.
- Думаешь? - спросил я резко. - А я считаю, что у нее припасен добрый десяток эпических поэм, а то, что она прислала, это еще цветочки.
Раймонд Майо подошел к окну, надел черные очки и начал разглядывать виллу Авроры. Он выглядел даже более франтоватым, чем обычно, - темные волосы зачесаны назад, поворот головы неотразимо эффектен.
- Вчера я видел ее на психошоу, - задумчиво произнес он. - В ложе она была абсолютно одна. Смотрится потрясающе, даже представление дважды прерывали. - Он покивал собственным мыслям. - В ней есть нечто неконкретное, расплывчатое… она напоминает "Рождение Божества" Сальвадора Дали. Глядя на нее, начинаешь до конца понимать, как кошмарны женщины. Советую выполнить все, что она требует.
Я стиснул зубы и упрямо покачал головой.
- Убирайтесь, - сказал я. - Вы, авторы, презираете редакторов, но сами пасуете, стоит чуть нажать. Нет, я не отступлю. С моим-то опытом и волей я найду выход из положения. Эта сумасшедшая психопатка хочет навести на меня порчу. Думает, что дохлым скатом, фурункулом и ночными кошмарами она сведет меня с ума, поставит на колени.
Покачав головами и еще раз осудив мое упрямство, Тони и Раймонд покинули меня.
Через два часа фурункул исчез так же внезапно, как и появился. Не успел я разобраться в причинах этой метаморфозы, как из типографии приехал пикап с пятьюстами экземплярами свежего номера "Девятого Вала". Затащив коробки в гостиную, я раскрыл одну, не без ехидства вспоминая требование Авроры Дей опубликоваться именно в этом номере. Ей невдомек было, что последние гранки я передал в типографию за два дня до того, как ей приспичило напечататься, так что я не мог пойти ей навстречу, даже если бы захотел.
Раскрыв журнал, я начал с редакционной статьи - очередной работы в серии моих исследований о причинах прогрессирующего упадка современной поэзии. Но вместо десятка абзацев, набранных привычным скромным шрифтом, в глаза назойливо лезла строка гигантского курсива:
ПРИЗЫВ К ВЕЛИЧИЮ!
Ошеломленный, я посмотрел на обложку - тот ли журнал я получил? - и начал лихорадочно листать его.
Первое стихотворение я узнал сразу: прошло всего два дня, как я забраковал его. Три следующие я тоже читал и отверг. Затем шли вещи, которых я в глаза не видел, и все они были подписаны Авророй Дей. Они занимали почти весь журнал.
Поддельным был весь номер! В нем не сохранилось ни одного стихотворения из моей корректуры, все было подменено другими стихами. Я бросился в гостиную и посмотрел еще десяток экземпляров. Все они были подложными.
За десять минут я перетащил коробки к мусоросжигателю, свалил в топку, облил бензином и устроил погребальный костер. Потом такой же экзекуции подверглась в типографии оставшаяся часть пятитысячного тиража.
Объяснить мне эту ошибку так никто никогда и не смог. Обнаружился экземпляр журнала на той же роскошной бумаге с инициалами Авроры Дей, но с редакторской правкой, сделанной моей рукой! Что же касается моих гранок, то работники типографии уверяли, будто вообще его не получали.
Когда бурное пламя поднялось высоко к жаркому солнцу, сквозь дым я заметил суету на вилле моей соседки. Растворились настежь окна под натянутыми маркизами, на веранде заметался горбун-шофер. Хозяйка виллы в белых одеждах, окутывавших ее сверкающим облаком, стояла на плоской крыше и сверху смотрела на меня. Была ли причиной солидная доза "мартини", выпитая натощак, недавний уродливый фурункул на щеке или пары бензина, не знаю, но, возвращаясь в дом, я вдруг покачнулся, сел на ступени и ощутил, что теряю сознание.
Через несколько секунд я пришел в себя. Опершись о колени локтями, я пристально смотрел на нижнюю ступеньку. На синей прозрачной поверхности виднелись четко вырезанные буквы:
"Отчего так ты бледен,
Возлюбленный мой безрассудный,
О скажи мне, молю, отчего?"
До глубины души возмущенный таким вандализмом, я встал и вынул из кармана халата ключ. Поднеся его к замочной скважине, я увидел еще одну надпись, на этот раз на бронзовой пластине замка:
"Ключ не спеша поверни
В смазанном жиром запоре…"
Черная кожаная обивка двери тоже была покрыта надписями. Изящные строки бессистемно скрещивались образуя филигранный орнамент.
Захлопнув дверь, я прошел в гостиную. Стены казались темнее обычного, потому что все они были покрыты рядами ювелирно вырезанных букв - бесконечные стихотворные строки спускались от потолка к полу. Я поднял со стола бокал и поднес его ко рту. По голубому хрусталю от края к основанию вилась змейка таких же каллиграфических букв:
"О, выпей меня без остатка очами…"
Стол, абажуры, книжные стеллажи, клавиши пианино, стереопластинки - все в комнате было густо исписано.
Я закачался, поднял руку к глазам и оцепенел: вытатуированные строки, как рассвирепевшие змеи, обвивали кисть и предплечье. Бросив бокал, я кинулся к зеркалу, висевшему над камином, и увидел свое лицо в немыслимой татуировке - живая рукопись, в которой невидимое перо прямо у меня на глазах выводило стихотворные строки:
"Прочь, змеи с разящим раздвоенным жалом.
Прочь, племя паучье, плетущее сети…"
Я отшатнулся от зеркала, промчался через террасу, оскальзываясь на клубках цветных лент, заброшенных вечерним ветром, и перепрыгнул через перила. За считанные секунды я был у пятой виллы, пронесся по темной аллее и остановился перед черной парадной дверью. Едва я коснулся звонка, как дверь отворилась, и я буквально ввалился в знакомый холл.
Аврора Дей ждала меня в шезлонге у бассейна. Она кормила древних белых рыб, собравшихся у стенки. Когда я приблизился, она нежно улыбнулась рыбам и что-то шепнула им.
- Аврора! - взмолился я. - Ваша взяла! Ради всего святого, делайте, что вам угодно, только оставьте меня в покое.
Некоторое время она продолжала заниматься рыбами, никак не реагируя на меня. Страшная мысль пришла мне в голову: эти огромные белые карпы, которые так стремятся прикоснуться к пальцам Авроры, не были ли они некогда ее любовниками?
Мы сидели в закатных сумерках. За спиной Авроры длинные тени ложились на пурпурный холст Сальвадора Дали "Постоянство памяти". Рыбы не спеша пересекали бассейн.
Она поставила ультиматум: абсолютный контроль над журналом, личный диктат, включая отбор материалов для публикаций, Ни одна строчка не может появиться в "Девятом Вале" без ее санкции.
- Не волнуйтесь, - сказала она рассеянно. - Наш договор касается только одного номера журнала.
Как ни странно, она не стремилась напечатать собственные стихи - флибустьерская акция с последним выпуском имела лишь одну цель - сломить мое сопротивление.
- Вы считаете, что одного номера хватит? - спросил я, пытаясь понять, чего же она хочет.
Аврора лениво подняла взгляд, небрежно водя пальчиком с зеленым ноготком по глади бассейна.
- Это зависит от того, когда вы и ваши коллеги одумаетесь, наконец, и снова станете поэтами.
Узор на воде необъяснимым образом не расплывался, сохраняя четкие очертания.
Часы, проведенные мною с Авророй, были похожи на тысячелетия. За это время я рассказал ей о себе все и не узнал о ней почти ничего. Одно было несомненно; она жила и дышала поэзией. С непонятной одержимостью она считала себя лично ответственной за глубокий упадок этого искусства. Правда, средство, избранное ею для его возрождения, напоминало мне лекарство, которое много хуже болезни.
- Вам обязательно нужно познакомиться с моими коллегами. Приезжайте к нам, - пригласил я.
- Непременно, - ответила она. - Думаю, что буду им полезна - ведь им предстоит столькому научиться…
Я улыбнулся.
- Боюсь, что у них другое мнение. Любой из них мнит себя виртуозом. Для них нет такой проблемы, как, скажем, поиск идеальной формы сонета - компьютер исчерпал ее много лет назад.
Аврора состроила презрительную гримасу.
- Они не поэты, а обыкновенные технари. Посмотрите сборники этой, с позволения сказать, поэзии. На три страницы текста - тридцать листов программного обеспечения. Одни вольты и амперы. Когда я упрекаю их в невежестве, то говорю о душевной глухоте, а не о владении техникой стихосложения, я говорю о духе поэзии, а не о форме. - Аврора замолчала и потянулась всем своим удивительным телом - так удав проверяет, туги ли его кольца, - потом нагнулась ко мне и заговорила подчеркнуто серьезно:
- Поэзию убили не машины, а сами поэты, переставшие искать источник подлинного вдохновения.
- Но что есть подлинное вдохновение? - спросил я.
Она грустно покачала головой:
- И вы еще смеете называть себя поэтом?
Пустым, отсутствующим взглядом она смотрела в бассейн. На краткое мгновение на ее лице мелькнула глубокая скорбь, и я ощутил, что ее тяготит чувство горькой беспомощности, будто она лично повинна в том, что поэзию поразил тяжелый недуг. И я сразу же ощутил, что больше не боюсь ее.
- Вы слышали легенду о Меландер и Коридоне? - вдруг спросила Аврора.
- Что-то припоминаю. Меландер была феей поэзии. А Коридон… кажется, он был придворным поэтом, покончившим с собой ради нее?
- Уже неплохо, - сказала она. - Хоть что-то вы знаете. На самом же деле случилось так, что все придворные поэты потеряли свое вдохновение, и прекрасные дамы отвернулись от них, высказывая предпочтение рыцарям. Поэты пожаловались фее поэзии Меландер, но та сказала, что сама наложила на них заклятие за их самонадеянность и забвение источника поэзии. Поэты пытались протестовать, утверждая, что они ни на миг не забывали о своей фее, что было наглой ложью, но Меландер не поддалась на обман и объявила, что вернет им поэтический дар, лишь когда один из поэтов пожертвует ради нее своей жизнью. Конечно, никто не пожелал расстаться с этим светом, кроме юного и талантливого Коридона. Он любил Меландер и один не утратил поэтического дара. Но ради остальных поэтов он убил себя… - к великой скорби Меландер. Фея не верила, что он пожертвует жизнью ради поэзии.
- Красивый миф. Но, боюсь, в нынешнем мире Коридона трудно найти.
- Посмотрим, - тихо молвила Аврора. Она опустила руку в бассейн. Разбуженные блики побежали по стенам и потолку, гостиную опоясал фриз на сюжет легенды, только что рассказанной Авророй Дей. На первой фреске, левой от нас, трубадуры и миннезингеры окружали фею - стройную женщину в белоснежных одеждах, точную копию хозяйки виллы. Скользя взглядом по фризу, я лишний раз убеждался в поразительном сходстве Авроры Дей с феей поэзии и решил, что художник писал Меландер с Авроры. Не считала ли она себя божественным существом? И кто был ее Коридоном? Может быть, сам живописец? Я всмотрелся в рисунки. Вот он, поэт, добровольно ушедший из жизни, - гибкий юноша с длинными белокурыми прядями. Я не узнал модель, хотя было в его лице что-то знакомое. Зато другая фигура - она присутствовала на всех фресках позади главных персонажей - узнавалась безошибочно: это был шофер с лицом старого сатира, козлиными ногами и с неизменной свирелью - он был Паном.
Я стал замечать что-то знакомое и у других персонажей, но Авроре не понравилось мое слишком пристальное внимание, и она вынула руку из бассейна. Вода успокоилась, блики погасли, и фрески растаяли во мраке. С минуту Аврора внимательно изучала меня, словно пыталась вспомнить, кто я такой.
Тень утомления и отрешенности омрачила ее прекрасное лицо - древняя легенда напомнила о пережитых страданиях. Сумрачнее сделались коридор и застекленная веранда, как бы разделяя настроение хозяйки виллы. Казалось, что она властвовала над окружающим настолько, что даже воздух бледнел, когда бледнела она. И вновь я ощутил, что мир, в который я оказался вовлечен, целиком иллюзорен.
Аврора задремала, и все вокруг погрузилось в полумрак. Померк свет, источавшийся бассейном. Хрустальные колонны, поблекли, погасли, превратившись в обычные тусклые подпорки. Лишь драгоценная брошь, изображавшая экзотический цветок, продолжала светиться на груди Авроры.
Я встал, тихо подошел к ней и заглянул в странное лицо - гладкое и серое, как у египетских статуй, забывшихся в каменном сне. У двери топталась горбатая фигура шофера. Низко опущенный козырек скрывал его лицо, но настороженные глазки краснели, как два уголька.
Мы вышли, осторожно пробрались между сотен спящих скатов, усыпавших светлый под луной пустырь, добрались до машины. "Кадиллак" бесшумно тронулся.