Когда мне стукнуло восемнадцать, меня отправили работать "помощницей матери". Этой семейке просто-напросто требовалась дешевая прислуга, но я не возражала, потому что не могла завербоваться, пока мне не исполнится двадцать один год. Я делала всю домашнюю работу и ходила в вечернюю школу - говорила, будто продолжаю начатые в школе курсы машинописи и стенографии, а на деле училась тому, как ловчее охмурять мужиков, чтобы иметь больше шансов при вербовке.
Потом я встретила того городского хлыща, набитого деньгами. - Он нахмурился. - У этого ничтожества и в самом деле была пачка стодолларовых бумажек. Как-то вечером он мне ее показал и предложил выбрать любую.
Но я не стала. Я любила его. Он стал первым мужчиной в моей жизни, который был со мной любезен, не пытаясь при этом залезть мне под юбку. Я бросила вечернюю школу, чтобы чаще с ним встречаться. То было счастливейшее время в моей жизни.
А потом однажды вечером в парке он все-таки залез мне под юбку.
Он смолк.
- И что потом? - полюбопытствовал я.
- А ничего! Больше я его никогда не видела. Он проводил меня домой, заверил, что любит, поцеловал, пожелал спокойной ночи - и больше не приходил. - Он помрачнел. - Если бы я смогла его отыскать, то убила бы на месте!
- Еще бы, - посочувствовал я, - прекрасно тебя понимаю. Но вот убить - за то, что произошло само собой - гммм… Ты сопротивлялась?
- Что? Да какая разница?
- Большая. Может, он на тебя так грубо накинулся, что заслужил, чтобы ему сломали руки, но…
- Он заслуживает гораздо худшего! Погоди, я еще не закончил. Мне удалось все устроить так, что никто ни о чем не подозревал, и я решила, что все кончилось к лучшему. Вряд ли я любила его по-настоящему, и больше, наверное, никого не полюблю… но после этого мне еще сильнее захотелось завербоваться в ДЕВКИ. Меня не стали дисквалифицировать, потому что на девственности они не настаивали. И я даже повеселела, Но догадалась лишь тогда, когда мне стали тесны юбки.
- Залетела?
- После этой сволочи меня раздуло, как воздушный шар! Эти жмоты, у которых я жила, не обращали внимания на мой живот, пока я могла работать - а потом дали пинка под зад. В приют меня обратно не взяли. В конце концов меня приютили в больнице, в палате для бедных, где я выносила горшки за такими же толстопузыми бедолагами, пока не настал мой срок.
И вот однажды вечером я очутилась на операционном столе. Медсестра сказала мне: "Расслабься. А теперь глубоко вдохни".
Я очнулась в постели. Ниже груди я своего тела не чувствовала. Вошел хирург.
- Как себя чувствуете? - весело спросил он.
- Как мумия.
- Естественно. Вас спеленали бинтами ничуть не хуже фараона и накачали лекарствами, чтобы вы не чувствовали боли. Вы скоро поправитесь… но сделать кесарево - это не занозу вытащить.
- Кесарево? - изумилась я. - Док… неужели ребенок умер?
- О, нет. Ребенок в полном порядке.
- Уфф! Мальчик или девочка?
- Совершенно здоровая девочка. Пять фунтов и три унции.
Я расслабилась. Я очень гордилась тем, что родила и сказала себе, что обязательно добьюсь того, чтобы добавить к своему имени "миссис", а дочка пусть думает, что ее папа умер. Мой ребенок в сиротский приют не попадет!
Но хирург еще не все сказал.
- Скажите, гм… - Он не стал называть меня по имени, - вам никогда не казалось, что у вас железы не в порядке?
- Что? Конечно, нет. На что вы намекаете?
Он немного смутился.
- Я расскажу вам все сразу, потом сделаю укольчик, чтобы вы заснули и справились с нервным потрясением. К сожалению, без него не обойтись.
- Почему? - потребовала я ответа.
- Никогда не слыхали о враче-шотландце, которая была женщиной до тридцати пяти лет? А потом ей сделали операцию, и она стала юридически и анатомически считаться мужчиной? Он женился, и у него все было в порядке.
- А какое это имеет отношение ко мне?
- Самое прямое. Вы мужчина. Я попыталась сесть.
- Что?
- Не надо так волноваться. Когда я вас вскрыл, то внутри обнаружилось черт знает что, Я послал за главным хирургом, пока извлекал ребенка, и мы тут же, не отходя от стола, обсудили ваш случай. А потом несколько часов работали, спасая то, что можно. У вас оказалось два полных набора органов, оба недоразвитые, но женские развились в достаточной степени, чтобы выносить ребенка. В дальнейшем они все равно оказались бы для вас бесполезны, поэтому мы их удалили и переделали все таким образом, чтобы вы далее развились в мужчину. - Он ободряюще положил на меня ладонь. - Не волнуйтесь. Вы еще молоды, кости примут новую форму, мы проследим за гормональным балансом - и сделаем из вас прекрасного молодого мужчину.
- А что станет с моим ребенком? - заплакала я.
- Ну, выкормить вы его все равно не сможете, молока у вас не хватит даже на котенка. На вашем месте я ее стал бы забирать девочку… лучше, если ее удочерят.
- Нет!
- Решать вам, - пожал он плечами, - вы ее мать… вернее, родитель. Но сейчас на этот счет не волнуйтесь, сперва нужно привести в порядок вас.
На следующий день мне позволили увидеться с ребенком. Ее приносили ко мне каждый день - я старалась к ней привыкнуть. До тех пор мне не доводилось видеть новорожденных, и я понятия не имела, как ужасно они выглядят - дочка напоминала мне оранжевую обезьянку. Постепенно во мне созрела холодная решимость научиться правильно с ней обращаться. Но через четыре недели все это перестало иметь значение.
- Вот как?
- Ее похитили.
- Похитили?
Мать-одиночка едва не опрокинул бутылку, на которую мы спорили.
- Сперли… слямзили прямо из детского отделения! - Он тяжело дышал, - Что бы ты почувствовал, если бы у тебя украли последнее, ради чего стойле жить?
- Тяжелый случай, - согласился я. - Дай-ка я тебе еще налью. И что, никаких следов?
- Полиция так и не нашла, за что ухватиться. Некто пожелал посмотреть на девочку, назвался ее дядей. Сестра ненадолго отвернулась, а он схватил ребенка и вышел,
- А как он выглядел?
- Нечем не примечательный мужчина, самое обычное лицо, как у тебя или у меня. - Он нахмурился. - Думаю, то был ее отец. Сестра божилась, что на вид он был средних лет, но он наверняка загримировался.
Кому еще понадобилась бы моя девочка? Иногда на такую подлость решаются бездетные женщины - но мужчине-то это зачем?
- И что с тобой было потом?
- Одиннадцать месяцев в этой паршивой больнице и три операции. Через четыре месяца у меня начала расти борода; перед выпиской я уже регулярно брился… и более не сомневался в том, что стал мужчиной. - Он кисло улыбнулся. - Даже стал заглядывать медсестрам за вырез халата.
- Что ж, - заметил я, - похоже, ты перенес эта вполне успешно. Посмотри на себя теперь - нормальный мужик, зашибаешь неплохие бабки, никаких особых проблем в жизни. А у женщин жизнь легкой не назовешь.
Он зло сверкнул глазами.
- Много ты о женской жизни знаешь!
- Даже так?
- Не доводилось слышать выражение "загубленная женщина"?
- М-м-м-м, да. Много лет назад. Сейчас оно почти потеряло смысл.
- Моя жизнь была загублена так, как может быть загублена только жизнь женщины. Эта сволочь загубила ее так, что дальше некуда - я перестал быть женщиной… и не знал, как быть мужчиной.
- Наверное, пришлось приспосабливаться.
- Ты даже представить не сможешь, чего мне это стоило. И дело даже не в том, чтобы научиться Правильно одеваться или заходить в нужную кабинку туалета - это я освоил еще в больнице. Но как мне следовало дальше жить? Какую работу я мог получить? Черт, я даже машину не умел водить. У мне не была профессии, а физический труд с самого начала был заказан - слишком много внутри швов и рубцов, нельзя напрягаться.
Я ненавидел его за то, что он погубил мою будущую карьеру в ДЕВКАх, но по-настоящему возненавидел, когда провалилась моя попытка завербоваться в космические войска. Меня признали непригодным к любой воинской службе, едва взглянув на живот. Офицер-медик осмотрел меня из чистого любопытства - он уже слышал про мой случай.
Поэтому я сменил имя и приехал в Нью-Йорк. Перебивался, торгуя с уличной жаровни, потом взял напрокат машинку и подал объявление о том, что перепечатываю рукописи и документы. Смех, да и только! За четыре месяца мне заказали перепечатать четыре письма и одну рукопись. Рукопись предназначалась в журнал "Настоящие жизненные истории" и не стоила бумаги, которую на нее потратили, но ведь козел, что ее сочинил, продал ее в журнал! У меня возникла идея, я купил пачку журналов, где печатают такие "признания", и изучил их от корки до корки. Теперь ты знаешь, откуда в моих историях про матерей-одиночек такое понимание женского взгляда на мир… хотя одну-единственную версию я им так и не продал - свою собственную, настоящую. Так что, выиграл я бутылку?
Я подтолкнул бутылку к нему. После его рассказа у меня на душе тоже кошки скребли, но дело есть дело, и за меня его никто не сделает.
- Сынок, - спросил я, - ты все еще хочешь ухватить за шиворот того сукиного сына?
Его глаза вспыхнули - холодным, жестоким блеском.
- Эй, полегче! - предупредил я. - Ты ведь его не убьешь?
- Дай попробовать - узнаешь, - зловеще усмехнулся он.
- Успокойся. Я о нем знаю больше, чем ты можешь вообразить. И могу тебе помочь. Я знаю, где он. Его рука метнулась через стойку;
- Где он?
- Отпусти мою рубашку, сынок, - тихо посоветовал я, - или тебя найдут в переулке, а фараонам мы скажем, что ты перебрал и отрубился. - Я показал ему дубинку.
Он выпустил рубашку и посмотрел на меня.
- Извини, но где он? И откуда ты так много знаешь?
- Потерпи, всему свое время. Остались разные архивные записи - в больнице, в приюте, медицинские. Матрону в твоем приюте звали миссис Феверэдж - верно? Потом ее сменила миссис Грюнштейн - правильно? А когда ты был девочкой, тебя звали Джейн - так? И ничего из этого ты мне не говорил - правильно?
Он смутился и слегка испугался.
- Что-то не пойму. Неужто ты собрался решать мои проблемы за меня?
- Не совсем. Просто ты мне по душе, парень. И того типа могу подать тебе на блюдечке. Можешь сделать с ним все, что сочтешь нужным - а я гарантирую, что тебе за это ничего не будет. Но убивать его и думать не смей. Для этого нужно быть психом - а ведь ты не псих. Вернее, не совсем еще псих.
Он нетерпеливо махнул рукой.
- Слушай, кончай треп. Где он? Я плеснул немного в его стакан. Он был пьян, но злость начала пересиливать спиртное.
- Не гони лошадей, Я сделаю кое-что для тебя - а ты для меня.
- Э-э… а что?
- Ты не любишь свою работу. А что ты скажешь насчет высокого жалованья, постоянной должности, неограниченного счета на служебные расходы, полной самостоятельности и целого мешка приключений?
Он выпучил глаза.
- Знаешь, что я скажу? Не вешай мне лапшу на уши!
Сливай воду, Папуля, - такой работенки не бывает.
- Ладно, сделаем иначе: я вручаю его тебе тепленьким, ты с ним рассчитываешься, потом пробуешь мою работу. И если окажется, что я наобещал тебе лишку… что ж, удерживать не стану.
Он покачнулся - последний стакан довел его до кондиции.
- К-к-гда ты его мне д-д-ставишь? - выдавил он.
- Если согласен, то прямо сейчас!
- По рукам! - сказал он, протягивая ладонь. Я кивнул своему помощнику, чтобы приглядывал за обоими концами стойки, отметил время - ровно 23.00 - и уже присел, чтобы нырнуть в дверку под стойкой, но тут музыкальный автомат рявкнул "Я свой собственный дедуля!" Техникам было приказано зарядить его американской попсой и классикой, потому что я на дух не выношу "музыку" семидесятых годов, но я и не знал, что в автомате имелась и эта запись.
- Вырубите музыку! - крикнул я. - А клиенту верните деньги. Я в кладовую, сейчас вернусь, - добавил я и отправился туда. Мать-одиночка шел следом.
Кладовая находилась в конце коридорчика напротив туалета - стальная дверь, ключ к которой имели только я и дневной управляющий, а внутри еще одна дверь, открыть которую мог только я. Мы вошли.
Он обвел помутневшими глазами глухие стены.
- Г-где он?
- Сейчас, - отозвался я, открывая саквояж, - единственный предмет, находившийся в комнатке. То был координатный трансформер в полевом исполнении, выпущен в 1992 году, вторая модель. Прелесть приборчик - ни одной движущейся детальки, весит полностью заряженный всего двадцать три килограмма, и замаскирован под саквояж. Я уже провел днем точную настройку, и теперь мне осталось лишь вытряхнуть металлическую сетку, ограничивающую поле трансформации.
- Это что т-т-кое? - встревоженно спросил он.
- Машина времени, - ответил я и набросил на нас сеть.
- Эй! - завопил он, делая шаг назад. Тут есть особый приемчик: сеть нужно набросить так, чтобы субъект инстинктивно шагнул назад и наступил на сеть, а потом сомкнуть ее, полностью укутывая и его, и себя - иначе можно оставить на этом месте подошву, а то и кусок ноги, или же прихватить с собой кусок пола. Но опыт приходит с годами. Некоторые агенты заманивают клиента под сеть; я же говорю правду и пользуюсь моментом, пока клиент пребывает в изумлении, чтобы щелкнуть переключателем. Так я и поступил.
19.39, зона V, 3 апреля 1963 года, Кливленд, штат Огайо, Эпекс-билдинг:
- Эй! - повторил он. - Сними с меня эту чертову сеть!
- Извини. - Я стянул сета, сунул ее в саквояж и щелкнул замком. - Ты говорил, что хотел его отыскать.
- Но… Ты сказал, что это машина времени! Я ткнул пальцем в окно.
- Разве там ноябрь? Или Нью-Йорк? Пока он, разинув рот, пялился в окно на набухающие почки и весеннее солнце, я снова открыл саквояж и вынул пачку стодолларовых купюр, затем убедился, что номера и подписи на них не вызовут в 1963 году подозрения. Темпоральное Бюро мало заботит, сколько ты тратишь (ему эти деньги ничего не стоят), но лишние анахронизмы ему ни к чему. Если станешь допускать слишком много ошибок, полевой суд приговорит тебя к изгнанию в какой-нибудь гнусный период, скажем, в 1974 год - время скудных пайков и принудительного труда. Я таких ошибок не допускаю, деньги оказались в порядке.
- Что произошло? - спросил он, оборачиваясь.
- Он здесь. Выходи и делай с ним, что хочешь. Вот тебе на расходы. - Я протянул ему деньги и добавил: - Когда кончишь свои деда, я тебя отыщу.
Стодолларовые купюры оказывают гипнотический эффект на тех, кто к ним не привык. Когда я ввел его в прихожую и открыл наружную дверь, он все ещё теребил пачку, не веря своим глазам. Следующий прыжок предстоял легкий легкое перемещение в той же эре.
17.00, зона V, 10 марта 1964, Кливленд, Эпекс-билдинг: Под дверь подсунули записку с извещением, что срок аренды квартиры истекает на следующей неделе, во всем прочем комната выглядела точно так же, как и секунду назад. Деревья на улице стояли голыми, низкие тучи обещали снегопад. Я торопливо вышел, задержавшись ровно настолько, чтобы надеть пиджак, - шляпу и пальто, припасенные еще с той поры, когда я снял эту квартиру, поймал такси и поехал в больницу. Всего за двадцать минут я настолько наскучил помощнице медсестры, что смог незаметно похитить младенца и тут же вернулся с ним домой. На сей раз настройка оказалась сложнее, потому что в 1945 году это здание еще не существовало, но мне помогли справиться предварительные расчеты.
01.00, зона V, 20 сентября 1945 года, Кливленд, метель "Скайвью": Трансформер, младенец и я появились в пригородном мотеле. Я заблаговременно зарегистрировался под именем Грегори Джонсона из Уэррена, штат Огайо, поэтому мы возникли в комнате с задернутыми шторами, закрытыми окнами и запертыми дверьми. Всю мебель я сдвинул к стенам - машина при срабатывании иногда рыскает в пространстве, и если, к примеру, стул стоит в неподходящем месте, можно сильно ушибиться. Стулу-то ничего не сделается, зато поле дает отдачу.
Появление прошло гладко. Джейн безмятежно посапывала, я вынес ее на улицу, уложил в заранее приготовленную корзинку на заднем сиденье машины, доехал До приюта, поставил корзинку на ступеньки, проехал пару кварталов до "станции обслуживания" (там продавали нефтепродукты) и позвонил в приют. Подъехал снова, как раз вовремя - корзинку на моих глазах внесли в приют, добрался до мотеля, бросил возле него машину, вошел и переместился в Эпекс-билдинг, в 1963 год.
22.00, зона V, 24 апреля 1963 года, Кливленд, Эпекс-билдинг: Я вернулся с вполне приличной точностью - темпоральная точность, кроме случаев Возврата в исходную точку, зависит от длительности прыжка. Если мои расчеты верны, то как раз сейчас в парке, пряным весенним вечером, Джейн обнаруживает, что она не совсем та "примерная" девушка, каковой себя считала. Поймав такси, я помчался к дому тех скупердяев, у которых она жила, велел водилу подождать за углом, а сам затаился в тени.
Наконец я заметил их в дальнем конце улицы, в обнимочку. Он поднялся с ней на крыльцо и занялся серьезным делом - целовал на прощание. Времени на это ушло куда больше, чем я предполагал. Потом она зашла в дом, а он спустился по ступенькам на тротуар и отвернулся. Я незаметно приблизился и взял его под РУКУ.
- Вот и все, сынок, - прошептал я. - Я вернулся за тобой.
- Ты! - Он ахнул и затаил дыхание.
- Он самый. Теперь ты знаешь, кто он такой… а если пораскинешь мозгами, то догадаешься, кто ты… если же напряжешься еще чуток, то вычислишь, кто этот младенец… и кто такой я.
Он не ответил, настолько оказался потрясен. И неудивительно - если тебе только что доказали, что ты не удержался и попытался обольстить сам себя. Я отвел его в Эпекс-билдинг и мы совершили новый прыжок.
23.00, зона VII, 12 августа 1985 года, база под Скалистыми горами: Я растолкал дежурного сержанта, сунул ему свое удостоверение и велел дать парню снотворное, уложить в постель, а утром завербовать. Сержант насупился, но начальство в любой эре остается начальством; он выполнил мой приказ, наверняка думая о том, что при нашей следующей встрече он может оказаться полковником, а я сержантом. В наших подразделениях такое не исключается.
- Как его звать? - буркнул сержант. Я написал имя. Его брови поползли вверх.
- Вот как? Г-м-м-м…
- Просто сделайте свое дело, сержант. - Я повернулся к своему компаньону. - Сынок, все твои неприятности кончились. Скоро ты приступишь к лучшей из работ, известных людям… и станешь делать ее хорошо. Я знаю.
- Но…
- Никаких "но". Выспись хорошенько, потом обдумай мое предложение. Оно тебе понравится.
- Еще как понравится! - согласился сержант. - Ты на меня посмотри родился в 1917 году, а все еще служу, молод и наслаждаюсь жизнью.
Я вернулся в комнату для темпоральных прыжков и установил прибор на заранее рассчитанную нулевую точку.
23.01, зона V, 7 ноября 1970 года, Нью-Йорк, бар "У Папули": Я вышел из кладовой с литровой бутылкой "драмбуйе", чтобы оправдать проведенную там минуту. Мой помощник все еще спорил с клиентом, запустившим в музыкальном автомате "Я мой собственный дедуля!".
- Да пусть доиграет до конца, потом выключишь автомат, - сказал я, борясь с усталостью.