В ту ночь мне приснился сон. Я летел в безвоздушном пространстве и потерялся. Куда бы я ни повернул, я видел все те же звезды. Не было ни Солнца, ни Луны, ни даже знакомых созвездий. Мне хотелось домой, но я понятия не имел, где был мой дом. Мне было страшно одному во Вселенной. И вдруг я увидел прота. Он жестом показал мне следовать за ним. И я с облегчением за ним последовал. Мы летели, а прот указывал мне на созвездие в форме глаза и на все остальные, и я наконец-то понял, где я нахожусь.
Потом я проснулся и никак не мог снова уснуть. Мне вспомнился эпизод, случившийся несколько дней назад: я бежал по лужайке больницы на встречу с семьей моего пациента, как вдруг увидел прота, сидящего на траве и сжимающего в руке горсть червей. Я опаздывал на встречу, и мне некогда было сосредоточиться на увиденном. И лишь позднее я подумал, что никогда прежде не видел, чтобы хоть кто-то из моих пациентов забавлялся горстью червей. И где он их только раздобыл? Я лежал в постели, не в силах уснуть, и с недоумением думал об этом, пока вдруг не вспомнил, как во время нашей второй беседы он сказал, что на КА-ПЭКСе все произошло от червеобразных существ. Может быть, он изучал их так, как мы исследуем наших "родичей" – рыб, чьи жабры, на время появляясь в человеческих эмбрионах, свидетельствуют о нашем родстве?
Я никак не мог собраться позвонить нашему офтальмологу доктору Раппопорту по поводу результатов проверки зрения у прота, но на следующее утро мне все-таки удалось это сделать.
– С моей точки зрения, – сказал он несколько раздражительно, – этот человек, вероятно, способен видеть световые волны длиной триста ангстрем. Это значит, он может видеть то, что доступно только определенным насекомым.
И хотя в голосе доктора чувствовалось сильное сомнение – как будто я пытался сделать его жертвой розыгрыша, – результаты теста он все-таки отрицать не рискнул.
А мне – в который уже раз – подумалось: до чего же сложно устроен человеческий разум! Как удалось больному мозгу прота натренировать себя видеть ультрафиолетовые лучи и как он смог представить себе схему небесного свода, видимого с расстояния семи тысяч световых лет? Последнее было в какой-то степени возможно, однако какие же у него потрясающие способности! Если он и был "зацикленным ученым", то, несомненно, очень образованным, правда, полным бредовых идей и страдающим потерей памяти. И тут я подумал: вот тебе и книга!
Синдром "зацикленного ученого" – одна из самых поразительных и самых трудно объяснимых патологий в психиатрии. Заболевание это принимает всевозможные формы. Одни из этих ученых – "календарные калькуляторы": спросите их, на какой день недели попадает четвертое июля 2990 года, и они ответят вам не задумываясь, при том что многие из них не могут научиться завязывать шнурки. Другие "ученые" способны на поразительные арифметические вычисления: могут в уме складывать гигантские числа, извлекать из них корни и т. п. Третьи – обладают необыкновенным музыкальным дарованием.
Они могут спеть или сыграть только что услышанную песню, а то и целые куски симфонии или оперы, это всего лишь после одного прослушивания!
Большинство "зацикленных ученых" страдают аутизмом. У некоторых при клиническом обследовании обнаруживается травма мозга, в то время как у других никаких видимых нарушений не находят. Но почти у всех у них IQ ниже среднего – обычно от пятидесяти до семидесяти пяти процентов. Очень редко коэффициент умственного развития "зацикленных ученых" достигает нормы или превышает ее.
Как-то раз я удостоился знакомства с одним из этих необыкновенных индивидуумов. Это была женщина лет шестидесяти с диагнозом медленно растущей опухоли головного мозга, расположенной в левой затылочной доле. Из-за этой злокачественной опухоли она почти не могла ни говорить, ни читать, ни писать. К тому же ее положение осложнялось симптомами хореи и она почти не могла есть самостоятельно. Но и это еще было не все: она была одной из самых непривлекательных женщин, которых я когда-либо встречал. Наш персонал любовно прозвал ее "Катрин Денев" – в честь необыкновенно красивой и необычайно популярной в то время французской кинозвезды.
Но какая это была художница! Стоило нам принести ей нужные материалы, как голова ее и руки переставали дрожать и она начинала создавать по памяти почти совершенные репродукции полотен величайших художников. И хотя обычно это занимало у нее всего несколько часов, ее полотна были едва отличимы от оригиналов. И что еще не менее поразительно – это то, что во время работы она казалась просто красивой!
Некоторые из ее творений теперь можно встретить по всей стране – в различных музеях и частных коллекциях. Когда эта женщина умерла, ее семья великодушно подарила больнице одну из ее картин, и сейчас она украшает наш конференц-зал. В этой совершенной копии "Подсолнухов" Ван Гога – оригинал ее висит в музее изобразительных искусств "Метрополитен", – несомненно, отразился не только гений Ван Гога, но и талант этой художницы.
В прошлом психиатры стремились привести таких пациентов в норму, пытались "слепить" из них существ, более соответствующих запросам общества. Даже нашу "Катрин Денев" поощряли тратить больше времени не на живопись, а на то, чтобы научиться самостоятельно одеваться и есть. Однако если эти необычайные способности не поощрять, они заглохнут, так что теперь в различных психиатрических заведениях подобным пациентам стараются дать возможность развить их таланты в полной мере.
Правда, с большинством из этих "зацикленных ученых" общаться очень трудно. Например, беседовать с "Катрин" было просто невозможно. Прот же, в отличие от них, проявлял ко всему живой интерес, рассуждал вполне разумно и мог функционировать совершенно нормально. Чему же интересному мы можем научиться от такого индивидуума? Что еще, к примеру, он знает о звездах? А вдруг существуют иные пути познания, помимо тех, что мы признаем и согласны признать? И где в конечном счете граница между гениальностью и безумством, как, скажем, у Блейка, Вульф, Шумана, Нижинского и, разумеется, Ван Гога? Ведь даже Фрейд был подвержен серьезным психическим расстройствам. Поэт Джон Драйден сказал об этом так:
Великий ум, сомненья нет, сродни безумству,
Их разделяющая грань едва приметна.
Я поднял эту тему на утреннем собрании нашего персонала в понедельник, предложив дать возможность проту болтать о чем ему заблагорассудится, и при этом попытаться понять, есть ли в том, что он говорит о своем (нашем) мире, что-либо ценное, а также определить его состояние и кто он есть на самом деле. К сожалению, несмотря на убедительное присутствие полотна "Катрин Денев", моя идея была встречена без особого энтузиазма. Клаус Виллерс, например, ни разу не видя пациента, заявил, что это случай абсолютно безнадежный и что при первой возможности следует перейти к применению более радикальных мер. Правда, в консервативности подхода к его собственным пациентам доктор Виллерс, наверное, перещеголяет любого из наших сотрудников. Тем не менее, в конце концов решили, что невелика будет потеря, если предоставить ему "свободу" еще на неделю-другую, а уж потом отдать на милость фармакологов и хирургов.
В этом деле был еще один аспект, который я не упомянул на собрании: похоже, что присутствие прота оказывало положительное влияние на других пациентов его отделения. Эрни, например, стал реже измерять температуру, а Хауи стал немного спокойнее. Мне рассказали, что как-то раз вечером он даже сел перед телевизором и прослушал концерт нью-йоркской филармонии. Да и некоторые другие пациенты теперь проявляли больше интереса к окружающему их миру.
Одной из таких пациентов была двадцатисемилетняя женщина – назовем ее Бэсс. С тех пор как эту бездомную, истощенную женщину привезли в больницу, я ни разу – ни единого раза! – не видел, чтобы она улыбнулась. С самого ее детства семья Бэсс обращалась с ней как с рабыней. Она делала все: убирала, готовила, стирала. На Рождество если ей и дарили подарки, то это была кухонная утварь или что-нибудь еще, нужное в хозяйстве, вроде гладильной доски. И потому, когда многоквартирный дом, где они жили, сгорел дотла, Бэсс считала, что это она должна была погибнуть в огне, а вовсе не ее братья и сестры. Вскоре после пожара ее привезли к нам в больницу совершенно замерзшей, так как она отказывалась идти в городской приют, предоставляемый бездомным.
С самого начала стоило большого труда уговорить Бэсс что-нибудь поесть. Но она, в отличие от Эрни, который боялся умереть, или Хауи, которому всегда было некогда, считала, что просто недостойна того, чтобы есть: "Какое право я имею есть, когда в мире столько голодающих?" В самый солнечный день Бэсс была уверена, что идет дождь. Что бы вокруг ни случалось, все напоминало ей о какой-либо трагедии, о каком-нибудь страшном несчастье из ее прошлого. Ни электрошоковая терапия, ни всевозможные нейролептические препараты не помогали. Бэсс была самым грустным человеком из всех, кого я знал.
Но вот во время одного из моих, теперь уже нечастых, обходов я увидел Бэсс: она сидела, обхватив руками колени, и сосредоточенно слушала все, о чем говорил прот. Она не улыбалась, но и не плакала.
А семидесятилетняя миссис Арчер, бывшая жена одного из виднейших американских магнатов, в присутствии прота совсем перестала ворчать.
Известной во втором отделении под именем Герцогиня, миссис Арчер приносят еду в отдельную палату и подают ее на тончайшем фарфоре. С рождения приученная жить в роскоши, она без конца жалуется на плохое обслуживание и на дурные манеры всех и каждого. Просто поразительно, но Герцогиня, которая, узнав, что муж ее бросил из-за молоденькой женщины, пробежала нагишом целую милю по Пятой авеню, в присутствии моего нового пациента была как шелковая.
Единственным, кто, казалось, недолюбливал прота, был Рассел, решивший, что прота заслал разведчиком на Землю сам дьявол.
– Изыди, сатана! – выкрикивал он то и дело, ни к кому лично не обращаясь. И хотя многие пациенты по-прежнему стекались к Расселу за советом и сочувствием, "свита" его таяла с каждым днем, тогда как число поклонников прота ежедневно росло.
Короче говоря, суть в том, что присутствие прота оказывало благотворное влияние на многих наших давнишних пациентов, и это ставило нас перед занятной дилеммой: если нам удастся поставить проту правильный диагноз и вылечить его, не пойдет ли это во вред его товарищам по несчастью?
БЕСЕДА ПЯТАЯ
Перед моей следующей встречей с протом я попросил принести из кладовой два старых торшера и вставить в них пятнадцативаттные лампы ночного света в надежде на то, что более мягкий свет побудит прота снять темные очки и я тогда смогу увидеть его глаза. Так оно и случилось, и, хотя теперь в моем кабинете было недостаточно светло, чтобы ясно видеть его целиком, мне – пока он вытаскивал из корзинки плод папайи и предлагал мне от него откусить – наконец удалось разглядеть его, цвета обсидиана, сиявшие, как у ночных животных, глаза.
Пока прот жевал, я как бы невзначай сказал ему дату своего рождения и спросил, на какой день недели оно приходится. Прот пожал плечами и продолжал громко чавкать. Я попросил его извлечь квадратный корень из числа 98 596, на что прот ответил: "Математика не мой конек". Тогда я попросил его сделать то, что он уже однажды делал, а именно нарисовать картину звездного неба, видимую с КА-ПЭКСа, только не со стороны Земли, а с противоположной. Когда он закончил свой рисунок, я сравнил его с тем, который Стив прислал мне по факсу неделю назад. В рисунке прота звезд было меньше, чем в компьютерном, но в общем и целом он с ним совпадал.
Я не стал терять время и спрашивать, откуда ему известно, как выглядит ночное небо с КА-ПЭКСа. Наверняка он бы фыркнул и выдал что-нибудь насчет того, что "я ведь там вырос". Вместо этого я включил магнитофон и дал ему возможность говорить о чем заблагорассудится. Я хотел поточнее выяснить, насколько ему удалось развить свою бредовую идею и что полезного из нее можно почерпнуть – если, конечно, есть что – о его прошлом и о Вселенной вообще.
– Расскажите мне о планете КА-ПЭКС, – попросил я. При этих словах прот просиял. И, не переставая жевать карамболу, многозначительное присутствие которого в корзинке не прошло для него незамеченным, спросил:
– А что вы хотите о ней узнать?
– Все. Опишите, скажем, типичный день в типичном году.
– А, – кивнул прот, – типичный день.
Эта идея, судя по всему, не показалась ему отталкивающей. Он прожевал фрукт, и в тусклом свете я увидел, как он сложил вместе кончики пальцев и закатил глаза. Несколько секунд он собирался с мыслями, а может быть, проектировал их на свой внутренний экран или уж не знаю, что он там с ними делал.
– Итак, начнем с того, что у нас нет "дней" в вашем понимании этого слова. У нас большую часть времени сумеречный свет, вроде того, что сейчас в этой комнате. – Последнюю фразу он произнес с уже знакомой кривой усмешкой. – К тому же КА-ПЭКСиане не спят так долго, как вы, и не спят в определенные часы, а лишь тогда, когда у них в этом возникает необходимость.
К тому времени я уже получил доклад персонала о том, как и сколько прот спит. Большую часть ночи он бодрствовал: читал, писал или совершенно явно размышлял, а днем, в неурочные часы, дремал.
– И наконец, КА-ПЭКС не вращается вокруг оси все время в одну и ту же сторону, как ЗЕМЛЯ, а всякий раз, завершив свой цикл, равный вашему двадцати одному году, начинает вращаться в противоположную сторону. Таким образом, длина "дня" варьирует от примерно одной вашей недели до нескольких месяцев, в течение которых КА-ПЭКС замедляет свой ход и начинает вращаться в противоположную сторону.
При этих словах я сделал себе пометку о том, что забыл упомянуть Стиву: траектория движения КА-ПЭКСа вокруг или между их солнц, представленная протом, не совпадала с траекторией в форме восьмерки доктора Флинна.
– Между прочим, – продолжал прот, и глаза его на мгновение открылись, – у нас есть и календари, и часы, только мы очень редко ими пользуемся. С другой стороны, наши часы не надо ни заводить, ни чинить – они, по вашему определению, вечные. Но вернемся к вашему вопросу. Скажем, я только что пробудился после короткого сна. Что я стану делать? Если я голоден, я что-нибудь поем. Вымоченное зерно, например, или фрукты.
Я спросил прота, что он подразумевает под "вымоченным" зерном, и попросил описать какие-нибудь их фрукты.
Глаза его снова открылись, и он выпрямился, словно в радостном предвкушении возможности рассказать во всех подробностях о своем "мире".
– Вымоченное зерно – это вымоченное зерно, – сказал он. – Вымачиваешь зерно до тех пор, пока оно не размягчается, вроде как ваш рис или овсянка. На ЗЕМЛЕ вы предпочитаете их варить. А мы их просто вымачиваем, обычно в фруктовых соках. На нашей ПЛАНЕТЕ есть двадцать один вид употребляемого в пищу зерна, но, в отличие от вас, мы не едим ни одно из них само по себе. Мы их смешиваем, чтобы получить нужный аминокислотный баланс. Моя любимая комбинация – драк, тон и адро. У нее ореховый привкус, похожий на ваши орехи кешью.
– Gesundheit.
У прота было не то хорошо развитое чувство юмора, ни то чувства юмора не было вообще – я этого так и не смог понять.
– Спасибо, – сказал он не моргнув. – Фрукты же – совсем другое дело. У нас есть несколько совершенно замечательных, особенно я люблю те, что мы называем йортами, или сахарными сливами. Но нашим фруктам не сравниться с ЗЕМНЫМИ, разнообразие которых обусловлено необычайным разнообразием климата. Подводя итог, скажу: если проголодались, мы берем вымоченное – обычно во фруктовом соке – зерно, садимся, облокотившись на дерево балнок, и принимаемся за еду.
– А овощи?
– А что овощи?
– У вас есть овощи?
– О, конечно. Подремав еще немного, мы скорее всего примемся за пучок кри или лика.
– А мясо? Рыба? Продукты моря?
– Ни мяса, ни рыбы, ни продуктов моря, ни моря.
– И никаких животных?
Прот постучал очками по ручке кресла.
– Послушайте, джин, я ведь уже вам рассказал об апах и мотах, помните?
– А как насчет свиней, коров и овец?
Прот глубоко вздохнул.
– Как я уже указал в нашей второй беседе, у нас на КА-ПЭКСе нет никаких "одомашненных" существ, но есть дикие свиньи, дикие коровы и дикие овцы…
– Дикие коровы?!
– Ну, мы их называем рулями, но они очень похожи на ваших коров, такие же большие, неуклюжие и безмятежные. Вы когда-нибудь замечали, что крупные существа на ЗЕМЛЕ – ваши слоны, жирафы, киты – очень кроткие, даже когда с ними плохо обращаются?
– Так получается, что на вашей планете вы в основном едите и спите?
– Пожалуй, я должен кое-что пояснить. Я сказал вам, что мы спим, когда испытываем в этом потребность, и вы, наверное, сразу представили кровать, стоящую в спальне в доме вроде вашего. Оши-и-ибка! На КА-ПЭКСе это совсем не так. Видите ли, погода у нас очень надежная. Каждый день она одна и та же. У нас обычно тепло, и совершенно нет дождей. И повсюду находятся помещения, где хранится кухонная утварь и всякое такое, и каждый, кто проходит мимо, может этим всем пользоваться. Там же хранятся еда, коврики, музыкальные инструменты и многое другое, но кроватей там нет. Чаще всего…
– А кому принадлежат эти помещения?
– На КА-ПЭКСе никому ничего не "принадлежит".
– Продолжайте.
– Чаще всего мы спим не в доме, а на улице – если не считать того, что у нас нет улиц, – каждый раз спим час-другой, не более, и, конечно, в таком месте, где на нас не наступит ап. Между прочим, – перебил он сам себя и снова выпрямился, – так как на нашей ПЛАНЕТЕ, как и на большинстве других, никто не стремится к сексуальному контакту, мужчины и женщины свободно общаются друг с другом, не боясь обмана и вероломства. Случается, ляжешь поспать и окажешься рядом с существом противоположного пола, и совершенно не нужно волноваться, что об этом подумает ее муж, или его жена, или кто еще, узнавший про это, и не чувствуешь никакого смущения или неловкости, при том что мы обычно ходим полуодетыми или вообще голыми. Сексуальным "аппаратам" на КА-ПЭКСе никто особого значения не придает, поскольку их всего-то два типа; так что, как вы сами знаете, если ты уже видел оба, считай, ты видел их все.
Прот откинулся на спинку кресла и снова прикрыл глаза, явно получая удовольствие от своего описания.