А Джон - вот он, один, недвижимый, - никто не может прибежать или заорать вдруг и все испортить.
Дуглас обошел статую с одного боку, потом с другого. Статуя не шелохнулась. Не вымолвила ни слова. Глядела куда-то вдаль, и на губах ее застыла легкая улыбка.
Дугласу вспомнилось: несколько лет назад они ездили в Чикаго, там был большой дом, а в доме всюду стояли безмолвные мраморные фигуры, и он бродил среди них в этом безмолвии. И вот стоит Джон Хаф, и коленки и штаны у него зеленые от травы, пальцы исцарапаны, и на локтях корки от подсохших ссадин. Ноги - в теннисных туфлях, которые сейчас угомонились, словно он обут в тишину. Этот рот сжевал за лето многое множество абрикосовых пирожков и говорил спокойные раздумчивые слова про то, что такое жизнь и как все в мире устроено. И глаза эти вовсе не слепы, как глаза статуй, а полны расплавленного зеленого золота. Темными волосами играет ветерок - то вправо отбросит, то влево… А на руках, кажется, оставил след весь город - на них пыль дорог и чешуйки древесной коры, пальцы пахнут коноплей, и виноградом, и недозрелыми яблоками, и старыми монетами, и зелеными лягушками. Уши просвечивают на солнце, они теплые и розовые, точно восковые персики, и, невидимое в воздухе, пахнет мятой его дыханье.
- Ну, Джон, - сказал Дуглас, - смотри не шевелись. Не смей даже глазом моргнуть. Приказываю: стой тут и не сходи с места ровным счетом три часа. Губы Джона шевельнулись.
- ДУГ…
- Замри, - приказал Дуглас.
Джон снова устремил взгляд на дальний край неба, но теперь он уже не улыбался.
- Мне надо идти, - шепнул он.
- Не шелохнись! Правил, что ли, не знаешь?
- Никак не могу, мне пора домой, - сказал Джон.
Статуя ожила, опустила руки и повернула голову, чтобы посмотреть на Дугласа. Они стояли и глядели друг на друга. Остальные мальчишки тоже зашевелились и опустили затекшие руки.
- Сыграем еще разок, - сказал Джон. - Только теперь водить буду я. Разбегайтесь! Ребята побежали.
- Замри!
Все замерли. Дуглас тоже.
- Не шевелись. Ни на волос.
Он подошел к Дугласу и остановился рядом.
- Понимаешь, иначе никак ничего не получится, - сказал он.
Дуглас глядел вдаль, в предвечернее небо.
- Еще три минуты всем застыть, как истуканам! - сказал Джон.
Дуглас чувствовал, что Джон обходит его кругом, как только что он сам обходил Джона. Потом Джон сзади легонько стукнул его по плечу.
- Ну, пока, - сказал он.
Что-то зашуршало, и Дуглас, не оборачиваясь, понял, что позади уже никого нет.
Где-то вдалеке прогудел паровоз.
Еще долгую минуту Дуглас стоял не шевелясь и ждал, чтобы утих топот бегущих ног, а он все не утихал. Джон бежит прочь, а его слышно так громко, словно он топчется на одном месте. Почему же он не удаляется?
И тут Дуглас понял - да ведь это стучит его собственное сердце!
Стой! Он прижал руку к груди. Перестань! Не хочу я это слышать!
А потом он шел по лужайке среди остальных статуй и не знал, ожили ли и они тоже. Казалось, они все еще не двигаются. Впрочем, он и сам только еле передвигал ноги, а тело его совсем застыло и было холодное как камень.
Он уже поднялся на свое крыльцо, но вдруг обернулся и поглядел на лужайку.
На ней никого не было.!
Бац, бац, бац! - точно затрещали выстрелы. Это хлопали одна за другой входные двери по всей улице - последний закатный залп.
Самое лучшее - статуи, подумал Дуглас. Только их и можно удержать у себя на лужайке. Никогда не позволяй им двигаться. Стоит только раз позволить - и тогда с ними уже не совладаешь.
И вдруг он вскинул сжатый кулак и яростно погрозил лужайкам, улице, сгущающимся сумеркам. Он весь покраснел, глаза сверкали.
- Джон! - крикнул он. - Эй, Джон! Ты мой враг, слышишь! Ты мне не друг! Не приезжай, никогда не приезжай! Убирайся! Ты мне враг, слышишь! Вот ты кто! Между нами все кончено, ты дрянь, вот и все, просто дрянь! Джон, ты меня слышишь? Джон!
Точно фитиль привернули еще немного в огромной, яркой лампе за городом, и небо еще чуть потемнело. Дуглас стоял на крыльце, рот его судорожно дергался, лицо кривилось. Кулак все еще грозил дому напротив. Дуглас поглядел на свою руку - она растаяла во тьме, и весь мир тоже растаял.
Дуглас поднимался в свою комнату в полнейшей темноте; он лишь чувствовал свое лицо, но не видел ничего, даже собственных кулаков, и опять и опять твердил себе:
"Я зол, как черт, я взбешен, я его ненавижу, я зол, как черт, я его ненавижу!"
Через десять минут он медленно дошел в темноте до верхней площадки лестницы.
- Том, - сказал Дуглас. - Обещай мне одну вещь, ладно?
- Обещаю? А что это?
- Конечно, ты мой брат, и, может, я другой раз на тебя злюсь, но ты меня не оставляй, будь где-нибудь рядом, ладно?
- Это как? Значит, мне можно ходить с тобой и с большими ребятами гулять?
- Ну… ясно… и это тоже. Я что хочу сказать: ты не уходи, не исчезай, понял? Гляди, чтоб никакая машина тебя не переехала, и с какой-нибудь скалы не свались.
- Вот еще! Дурак я, что ли?
- Тогда, на самый худой конец, если уж дело будет совсем плохо и оба мы совсем состаримся - ну, если когда-нибудь нам будет лет сорок или даже сорок пять, - мы можем владеть золотыми приисками где-нибудь на Западе. Будем сидеть там, покуривать маисовый табак и отращивать бороды.
- Бороды! Ух ты!
- Вот я и говорю, болтайся где нибудь рядом и чтоб с тобой ничего не стряслось.
- Уж будь спокоен, - ответил Том.
- Да я в общем не за тебя беспокоюсь, - пояснил Дуглас. - Я больше насчет того, как бог управляет миром. Том задумался.
- Ничего, Дуг, - сказал он наконец. - Он все-таки старается.
Она вышла из ванной, смазывая йодом палец, - она его сильно порезала, когда брала себе ломоть кокосового торта. В эту минуту по ступенькам поднялся почтальон, открыл дверь и вошел на веранду. Хлопнула дверь. Эльмира Браун так и подскочила.
- Сэм! - закричала она, отчаянно махая коричневым от йода пальцем, чтобы не так жгло. - Я все никак не привыкну, что у меня муж - почтальон. Каждый раз, когда ты вот так входишь в дом, я пугаюсь до смерти.
Сэм Браун сконфуженно почесал в затылке; его почтовая сумка уже наполовину опустела. Он оглянулся, как будто в это славное ясное летнее утро ворвался густой туман.
- Ты что-то рано сегодня, Сэм, - заметила жена.
- Я еще пойду, - сказал он, видимо, думая о другом.
- Ну, выкладывай, что случилось? - Она подошла поближе и заглянула ему в лицо.
- Кто его знает, может - ничего, а может - очень много. Я сейчас доставил почту Кларе Гудуотер, на нашей улице…
- Кларе Гудуотер?!
- Ну, ну, не кипятись. Это были книги от фирмы "Джонсон - Смит", город Расин, штат Висконсин. И одна называлась… дай-ка вспомнить… - Он весь сморщился, потом морщинки разошлись. "Альбертус Магнус", вот как. "Одобренные, проверенные, загадочные и естественные ЕГИПЕТСКИЕ ТАЙНЫ, или… - он задрал голову к потолку, словно пытаясь разобрать там слова, - белая и черная магия для человека и животного, раскрывающая запретные знания и секреты древних философов"!
- И все это для Клары Гудуотер?
- Пока я к ней шел, я успел заглянуть в первые страницы - вроде ничего худого там нет. "Скрытые тайны жизни, разгаданные знаменитым ученым, философом, химиком, натуралистом, психологом, астрологом, алхимиком, металлургом, фокусником, толкователем тайн всех магов и чародеев, а также разъяснены темные суждения всевозможных наук и искусств - простых, сложных, практических и т. д. и т. п.". Уф! Ей-богу, голова у меня - как у папы римского! Все слова помню, хоть ни черта в них не понял.
Эльмира внимательно разглядывала свой почерневший от йода палец, словно пыталась понять - чей же это он.
- Клара Гудуотер, - бормотала она.
- Я ей отдал книгу, а она поглядела мне прямо в глаза и говорит: "Ну, теперь-то я стану заправской колдуньей. В два счета получу диплом и открою дело. Буду ворожить молодым и старым, большим и малым, оптом и в розницу". Тут она вроде засмеялась, уткнулась носом в книгу, да так и ушла в дом.
Эльмира оглядела царапину на локте, опасливо потрогала языком расшатавшийся зуб.
Хлопнула дверь. Том Сполдинг, который в это время стоял на коленях на лужайке перед домом Эльмиры Браун, поднял голову. Он долго бродил по соседству, смотрел, как поживают в разных кучах муравьи, и вдруг наткнулся на отличный, просто редкостный муравейник с широченным входом; здесь так и сновали всевозможные огненно-рыжие муравьи, одни мчались во весь дух, другие выбивались из сил, волоча свою ношу - клочок мертвого кузнечика или крошку какой-нибудь пичуги. И вдруг - хлоп! - на крыльцо выскочила миссис Браун; стоит, и вид у нее такой, будто она вот-вот упадет - похоже, она только сейчас обнаружила, что земля мчится в космическом пространстве со скоростью шестьдесят триллионов миль в секунду. А позади нее стоит мистер Браун, уж этот-то не знает никаких миль в секунду, а хоть бы и знал, так ему наверняка на них наплевать.
- Эй, Том, - позвала миссис Браун, - мне нужна моральная поддержка, и ты будешь мне вместо жертвенного агнца. Пойдем.
И, не разбирая дороги, кинулась на улицу; по пути она давила муравьев, сбивала головки с одуванчиков, и ее острые каблуки прокалывали глубокие ямки на цветочных клумбах.
Том еще минуту постоял на коленях, разглядывая позвоночник и лопатки убегающей миссис Браун. Эти кости сказали ему красноречивее всяких слов, что тут предстоит приключение и мелодрама, - ничего такого Том от женщин не ожидал, хоть у миссис Браун и торчали над верхней губой усики, немножко похожие на усы какого-нибудь пирата. Еще через минуту он уже ее нагнал.
- Вы какая-то ужасно сердитая, миссис Браун, прямо бешеная!
- Ты еще не знаешь, что такое бешенство, мальчик.
- Осторожно! - вскричал Том. Эльмира Браун упала прямо на спящего железного пса, который украшал зеленую лужайку.
- Миссис Браун!
- Вот видишь? - Миссис Браун села. - Это все Клара Гудуотер. Колдовство!
- Колдовство?
- Ничего, ничего, мальчик. Вот и крыльцо. Иди первым и раскидай с дороги все невидимые веревки. Позвони в этот звонок, только сейчас же отдерни руку, а не то палец у тебя почернеет, как головешка.
Том не дотронулся до звонка.
- Клара Гудуотер!
Миссис Браун нажала пуговку звонка пальцем, который был смазан йодом.
Где-то далеко в прохладных, сумрачных пустых комнатах звякнул и умолк серебряный колокольчик.
Том прислушался. Где-то еще дальше - шорох, точно пробежала мышь. В далекой гостиной шевельнулась тень - может быть, развевается от ветра занавеска.
- Здравствуйте, - произнес спокойный голос. И вдруг за сеткой от москитов появилась миссис Гудуотер, свежая, как мятная конфетка.
- Да это вы, Эльмира! И Том… Какими судьбами?..
- Не торопите меня! Вы, говорят, надумали выучиться на самую заправскую колдунью? Миссис Гудуотер улыбнулась.
- Ваш муж не только почтальон, но и блюститель закона. Он и сюда сунул нос.
- Мой муж не суется в чужую почту!
- Он от одного дома до другого идет целых десять минут, потому что он читает все открытки и смеется. Он даже примеряет ботинки, которые присылают почтой.
- И ничего он не видел, а вы ему сказали про эти ваши книжки, что он принес.
- Да я просто пошутила! Стану колдуньей, сказала я ему, и хлоп! - Сэм удирает со всех ног, точно я стрельнула в него молнией. Говорю вам, у этого человека нет ни единой извилины в мозгу!
- Вы вчера толковали про свое колдовство и в других местах.
- Наверно, вы имеете в виду Сандвич-клуб?
- А меня туда нарочно не пригласили!
- Так ведь вы всегда навещаете в этот день свою бабушку, сударыня.
- Ну уж если б меня пригласили, я всегда могла бы уговориться с бабушкой насчет другого дня.
- Да там и не было ничего особенного, просто я сидела за столом, ела сандвич с ветчиной и маринованным огурцом и как-то между прочим сказала: "Наконец-то я получу свой диплом! Ведь я уже сколько лет учусь на колдунью!" Сказала громко, все слыхали.
- И мне сразу же передали по телефону.
- Эти новомодные изобретения - просто чудо! - сказала миссис Гудуотер.
- Вот вы - председательница нашего клуба "Жимолость" чуть ли не со времен Гражданской войны, так уж скажите честно: может, мы не по доброй воле вас столько раз выбирали, а вы нас колдовством принудили?
- А разве вы в этом хоть сколько-нибудь сомневаетесь, сударыня?
- Завтра опять выборы, и мне очень интересно узнать: неужели вы опять выставили свою кандидатуру и неужели вам ни капельки не совестно?
- Да, выставила, и ничуть мне не совестно. Послушайте, сударыня, я купила эти книги для моего двоюродного брата Рауля. Ему всего десять лет, и он в каждой шляпе ищет кролика. Я давно твержу ему, что искать кроликов в шляпах - гиблое дело, все равно как искать хоть каплю здравого смысла в голове у некоторых людей (у кого именно - называть не стану), но он все не унимается; вот я и решила подарить ему эти книжки.
- Хоть сто раз присягните, все равно не поверю!
- А все-таки это чистая правда. Обожаю шутить насчет всяческого колдовства. Наши дамы так и завизжали, когда я рассказала им про свое тайное могущество. Жаль, вас там не было!
- Зато я буду там завтра, буду бороться с вами золотым крестом и поведу на вас все добрые силы, - сказала Эльмира. - А теперь скажите-ка мне, какие еще колдовские штуки есть у вас в доме?
Миссис Гудуотер указала на столик, что стоял в комнате у самой двери.
- Я покупаю разные волшебные травки. Они очень странно пахнут, и Рауль от них в восторге. Трава вот в этом мешочке называется "рута душистая", а вот эта - "копытень", а та - "сарсапарель". Здесь - черная сера, а тут, говорят, мука из молотых костей.
- Из костей! - Эльмира отпрянула назад и стукнула Тома по щиколотке. Том взвыл.
- А тут - горькая полынь и листья папоротника; полынью можно замораживать пули в ружьях, а если пожевать листья папоротника, можно летать во сне, точно летучая мышь, - так сказано в десятой главе вот этой книжечки. По-моему, для воспитания мальчиков очень полезно забивать им голову подобными вещами. Но, судя по вашему лицу, вы не верите, что у меня есть двоюродный братишка Рауль. Постойте, я дам вам его адрес, он живет в Спрингфилде.
- Ну конечно, - фыркнула Эльмира, - и как только я ему напишу, вы сядете в спрингфилдский автобус, доедете до почтамта, получите мое письмо и напишете мне каракулями ответ. Знаю я вас!
- Миссис Браун, скажите откровенно: вы хотите стать председательницей нашего клуба, да? Вот уже десять лет подряд вы этого добиваетесь. Сами выставляете свою кандидатуру. И неизменно получаете один-единственный голос - ваш собственный. Поймите же, если бы наши дамы хотели вас выбрать, они бы давным-давно за вас проголосовали. Но я же вижу, вы так и остаетесь одна, сама за себя, и ваш голос - глас вопиющего в пустыне. Знаете что? Давайте я завтра выдвину вашу кандидатуру и сама буду за вас голосовать, хотите?
- Ну тогда уж наверняка ничего не выйдет, - сказала Эльмира. - В прошлом году, как раз в самые выборы, я ужасно простудилась; надо было проводить свою предвыборную кампанию, а я как назло не могу выйти на улицу! А в позапрошлом году об эту пору я сломала ногу. Очень, знаете, странно. - Она с ненавистью глянула на хозяйку дома через москитную сетку. - И это еще не все. В прошлом месяце я шесть раз порезала палец, десять раз расшибала коленку, два раза падала с заднего крыльца, слышите? - два раза! Еще я разбила окно, уронила четыре тарелки и вазу - я заплатила за нее целый доллар и сорок девять центов! И теперь я буду предъявлять вам счет за каждую разбитую тарелку, все равно, разобьется она у меня в доме или в его окрестностях!
- Ай-я-яй, к рождеству я совсем разорюсь, - сказала миссис Гудуотер. Она вдруг распахнула дверь и вышла на веранду. Дверь хлопнула. - Эльмира Браун, сколько вам лет?
- У вас это наверняка записано в какой-нибудь черной книге. Тридцать пять.
- А-а, как подумаешь, что вы прожили тридцать пять лет… - Миссис Гудуотер поджала губы и заморгала, погружаясь в вычисления. - Это получается примерно двенадцать тысяч семьсот семьдесят пять дней… стало быть, если считать по три в день, двенадцать с лишним тысяч суматох, двенадцать тысяч шумов из ничего и двенадцать тысяч бедствий! Что и говорить, жизнь ваша полна и богата событиями, Эльмира Браун. Вашу руку!
- Да ну вас, - отмахнулась Эльмира.
- Нет, сударыня, вы не самая неуклюжая женщина в Гринтауне, штат Иллинойс, вы всего лишь вторая. Вы толком и сесть-то не можете - непременно наступите на кошку. Пойдете по лужайке - непременно свалитесь в колодец. Всю жизнь вы катитесь по наклонной плоскости, Эльмира Элис Браун. Почему бы вам честно в этом не признаться?
- Все мои несчастья происходят вовсе не оттого, что я неуклюжая, а только из-за вас! Как вы подойдете к моему дому ближе чем на милю, так у меня сразу кастрюля с бобами из рук валится или мне палец дернет током.
- Сударыня, в таком маленьком городишке мудрено от всех держаться за милю, хоть раз в день поневоле к каждому подойдешь поближе.
- Так вы признаетесь, что были поблизости?
- Признаюсь, что я здесь родилась, это да, но дорого бы дала, чтоб родиться в Кеноше или Зионе. Мой вам совет, Эльмира, пойдите к зубному врачу, может, он сумеет что-нибудь сделать с вашим змеиным жалом.
- Ой! - вскрикнула Эльмира. - Ой-ой-ой!
- Вы окончательно вывели меня из терпения. Прежде я ничуть не интересовалась чародейством, но теперь, пожалуй, займусь. Слушайте! Вот вы уже и невидимы! Пока вы тут стояли, я вас заколдовала. Вы совсем пропали из глаз.
- Не может этого быть!
- По совести говоря, я и раньше никак не могла вас разглядеть, - призналась колдунья.
Эльмира выхватила из кармана зеркальце.
- Да вот же я!
Присмотрелась внимательней и ахнула. Потом подняла руку над головой, точно настраивая арфу, осторожно выдернула волосок и выставила его напоказ, словно вещественное доказательство на суде.
- Ну вот! До этой самой секунды у меня в жизни не было ни единого седого волоска! Ведьма прелюбезно улыбнулась.
- Суньте его в кувшин со стоячей водой, и наутро он обернется червяком. Нет, вы только поглядите на себя, Эльмира! Всю жизнь вы обвиняете других в том, что ноги у нас спотыкливые, а руки - крюки! Вы когда-нибудь читали Шекспира? Там есть указания для актеров: "Волнение, движение и шум". Вот это вы и есть. Волнение, движение и шум. А теперь ступайте-ка домой, не то я насажаю шишек вам на голову и прикажу всю ночь вертеться с боку на бок. Брысь отсюда!
И она замахала руками перед носом Эльмиры, точно отгоняя стаю птиц.
- Ну и мух нынче летом! - сказала она. Вошла в дом и заперла дверь на крюк. Эльмира скрестила руки на груди.