И вот перед ними человек. Стремительно выскочил на свет и хохочет. Прислонился спиной к дереву, за которым только что прятался, указывает на девушек пальцем и знай себе хохочет!
- Эй, вы! Это я и есть Душегуб!
- Фрэнк Диллон!
- Фрэнк!
- Фрэнк!
- Фрэнк, - сказала Лавиния, - если вы еще когда-нибудь выкинете такую дурацкую шутку, пусть вас изрешетят пулями.
- Как не стыдно! - И Франсина истерически зарыдала. Улыбка сбежала с губ Фрэнка.
- Прошу прощенья, я никак не думал…
- Уходите! - сказала Лавиния. - Разве вы не слыхали про Элизабет? Ее нашли мертвую в овраге. А вы бегаете по ночам и пугаете женщин. Молчите, мы не хотим больше слышать ни слова.
- Послушайте, погодите…
Они пошли прочь. Он двинулся было за ними.
- Оставайтесь здесь, мистер Душегуб, пугайте самого себя. Пойдите посмотрите на лицо Элизабет Рэмсел - увидите, как все это забавно!
И Лавиния повела подруг дальше по улице, осененной деревьями и звездами. Франсина не отнимала от глаз платок.
- Франсина, ведь он пошутил, - сказала Элен. - Лавиния, почему она так плачет?
- После расскажем, когда придем в город. И что бы там ни было, мы идем в кино! А теперь - хватит! Доставайте-ка деньги, мы уже почти пришли.
В аптеке застоялся теплый воздух; большие деревянные вентиляторы разгоняли его, и на улицу вырывались волны запахов - тянуло то арникой, то спиртом, то содой.
- Дайте мне на пять центов зеленых мятных конфеток, - сказала Лавиния хозяину. Как и у всех, кого они видели в этот вечер на полупустых улицах, лицо у него было бледное и решительное. - Надо же что-нибудь жевать в кино.
Он отвесил на пять центов зеленых конфет, насыпав их в кулек серебряным совком.
- Какие вы все нынче хорошенькие, - сказал он. - А днем, когда вы зашли выпить содовой с шоколадом, мисс Лавиния, вы были такая хорошенькая и серьезная, что один человек даже стал про вас расспрашивать.
- Вот как?
- Да, мужчина, что сидел вот тут, у стойки. Вы вышли, а он долго так глядел вам вслед и спрашивает: "Это кто такая?" - "Да это ж Лавиния Неббс, - говорю. - Самая хорошенькая девушка в городе". - "И вправду хороша, - говорит он. - А где она живет?"
Тут хозяин смутился и прикусил язык.
- Не может быть! - сказала Франсина. - Неужели вы дали ему адрес? Поверить не могу!
- Видите ли, я как-то не подумал… "Да на Парк-стрит, - говорю, - знаете, у самого оврага". Так просто, не подумавши. А вот сейчас, как услыхал, что Элизабет нашли убитую, так и спохватился. Бог ты мой, думаю, что же это я наделал!
И он подал Лавинии кулек, в котором конфет было куда больше, чем на пять центов.
- Какой дурак! - закричала Франсина, и глаза ее снова наполнились слезами.
- Извините меня. Да ведь, может, тут еще и нет ничего худого.
Все как завороженные смотрели на Лавинию. А она была совсем спокойна. Только чуть дрожало что-то внутри, будто перед прыжком в холодную воду. Машинально она протянула деньги за конфеты.
- Нет, ничего я с вас не возьму, - сказал хозяин, отвернулся и стал перебирать какие-то бумаги.
- Ну вот что. - Элен вскинула голову и решительным шагом пошла прочь из аптеки. - Сейчас я возьму такси, и мы все отправимся по домам. Я вовсе не намерена потом разыскивать по всей округе твой труп, Лавиния. Тот человек замышляет недоброе. С какой это стати он про тебя расспрашивал? Может, ты хочешь, чтобы в следующий раз в овраге нашли тебя?
- Это был самый обыкновенный человек, - возразила Лавиния, медленно повернулась и обвела взглядом вечерний город.
- Фрэнк Диллон тоже человек, но, может быть, как раз он-то и есть Душегуб.
Тут они заметили, что Франсина не вышла из аптеки вместе с ними, оглянулись и увидели ее в дверях.
- Я заставила хозяина описать мне того человека, - сказала она. - Расспросила, какой он с виду. Говорит, нездешний, в темном костюме. Какой-то бледный и худой.
- Все мы с перепугу невесть чего навыдумывали, - сказала Лавиния. - Не поеду я ни в каком такси, и не уговаривайте меня. Если уж мне суждено стать следующей жертвой - что ж, так тому и быть. Жизнь вообще слишком скучна и однообразна, особенно для девицы тридцати трех лет от роду, так что уж не мешайте мне хоть на этот раз поволноваться. Да и вообще это глупо. Я вовсе не красивая.
- Ты очень красивая, Лавиния. Ты красивей всех в городе, да еще теперь, когда Элизабет… - Франсина запнулась. - Просто ты чересчур гордая. Будь ты хоть немножко посговорчивей, ты бы уже давным-давно вышла замуж!
- Перестань хныкать, Франсина! Вот и касса. Я плачу сорок один цент и иду смотреть Чарли Чаплина. Если вам нужно такси - пожалуйста, поезжайте. Я посмотрю фильм и отлично дойду одна.
- Лавиния, ты с ума сошла! Мы не оставим тебя тут делать глупости.
Они вошли в кинотеатр.
Первый сеанс уже окончился, в тускло освещенном зале народу было немного. Три подруги уселись в среднем ряду, вокруг пахло лаком - должно быть, недавно протирали медные дверные ручки; и тут из-за выцветшей красной бархатной портьеры вышел хозяин и объявил:
- Полиция просила нас закончить сегодня пораньше, чтобы все могли прийти домой не слишком поздно. Поэтому мы не будем показывать хронику и сейчас же пускаем фильм. Сеанс окончится в одиннадцать часов. Всем советуют - идите прямо домой, не задерживайтесь на улицах.
- Это он говорит специально для нас, Лавиния, - прошептала Франсина.
Свет погас. Ожил экран.
- Лавиния, - шепнула Элен.
- Что?
- Когда мы сюда входили, улицу переходил мужчина в темном костюме. Он только что вошел в зал и сидит сейчас за нами.
- Ох, Элен!
- Прямо за нами?
Одна за другой все три оглянулись.
Они увидели незнакомое лицо, совсем белое в жутком неверном отсвете серебристого экрана. Казалось, в темноте над ними нависли лица всех мужчин на свете.
- Я позову управляющего! - И Элен пошла к выходу. - Остановите фильм! Зажгите свет!
- Элен, вернись! - крикнула Лавиния и встала.
Они поставили на столик пустые стаканы из-под содовой и, смеясь, слизнули ванильные усики от мороженого.
- Вот видите, как глупо получилось, - сказала Лавиния. - Подняли такой шум из ничего. Ужасно неудобно!
- Ну, я виновата, - тихонько отозвалась Элен. Часы показывали уже половину двенадцатого. Три подруги вышли из темного кинотеатра, смеясь над Элен, с ними высыпали остальные зрители и зрительницы и заспешили кто куда, в неизвестность. Элен тоже пыталась смеяться над собой.
- Ты только представь себе, Элен: бежишь по проходу и кричишь: "Свет! Дайте свет!" Я подумала - сейчас умру. А каково тому бедняге!
- Он - брат управляющего, приехал из Расина.
- Я же извинилась, - возразила Элен, глядя на потолок, где все вертелся, вертелся и разгонял теплый ночной воздух огромный вентилятор, вновь и вновь обдавая их запахом ванили, мяты и креозота.
- Не надо нам было задерживаться тут, пить эту содовую. Ведь полиция предупреждала.
- Да ну ее, полицию! - засмеялась Лавиния. - Ничего я не боюсь. Душегуб уже, наверно, за тысячи миль отсюда. Он теперь не скоро вернется, а как явится снова, полиция его тут же сцапает, вот увидите. Правда, фильм чудесный?
Улицы были пусты - легковые машины и фургоны, грузовики и людей словно метлой вымело. В витринах небольшого универсального магазина еще горели огни, а согретые ярким светом восковые манекены протягивали розовые восковые руки, выставляя напоказ пальцы, унизанные перстнями с голубовато-белыми бриллиантами, или задирали оранжевые восковые ноги, привлекая взгляд прохожего к чулкам и подвязкам. Жаркие, синего стекла, глаза манекенов провожали девушек, а они шли по улице, пустой, как русло высохшей реки, и их отражения мерцали в окнах, точно водоросли, расцветающие в темных волнах.
- Как вы думаете, если мы закричим, они прибегут к нам на помощь?
- Кто?
- Ну, публика эта, из витрин…
- Ох, Франсина!
- Не знаю…
В витринах стояла тысяча мужчин и женщин, застывших и молчаливых, а на улице они были только втроем, и стук их каблуков по спекшемуся асфальту пробуждал резкое эхо, точно вдогонку трещали выстрелы.
Красная неоновая вывеска тускло мигала в темноте и, когда они проходили мимо, зажужжала, как умирающее насекомое.
Впереди лежали улицы - белые, спекшиеся. Справа и слева над тремя хрупкими женщинами вставали высокие деревья, и ветер шевелил густую листву лишь на самых макушках. С остроконечной башни здания суда показалось бы - летят по улице три пушинки одуванчика.
- Сперва мы проводим тебя, Франсина.
- Нет, я провожу вас.
- Не глупи, - возразила Лавиния. - Твой Электрик-парк - это такая даль. Проводишь меня, а потом тебе придется возвращаться домой через овраг. Да ведь если на тебя с дерева упадет хоть один листочек, у тебя будет разрыв сердца.
- Что ж, тогда я останусь ночевать у тебя, Лавиния, - сказала Франсина. - Ведь из всех нас ты самая хорошенькая.
Так они шли, двигаясь, будто три стройных и нарядных манекена, по залитому лунным светом морю зеленых лужаек и асфальта, и Лавиния приглядывалась к черным деревьям, что проплывали по обе стороны от них, прислушивалась к голосам подруг - они негромко болтали и пытались даже смеяться; и ночь словно ускоряла шаг, потом помчалась бегом - и все-таки еле плелась, и все стремительно неслось куда-то, и все казалось раскаленным добела и жгучим, как снег.
- Давайте петь, - предложила Лавиния. И они запели "Свети, свети, осенняя луна…". Они шли, взявшись под руки, не оглядываясь назад, и задумчиво, вполголоса пели. И чувствовали, как раскаленный за день асфальт понемногу остывает у них под ногами.
- Слушайте! - сказала Лавиния.
Они прислушались к летней ночи. Стрекотали сверчки, вдалеке часы на здании суда пробили без четверти двенадцать.
- Слушайте!
Она и сама прислушивалась. В темноте скрипнул гамак - это мистер Терн вышел на веранду выкурить перед сном последнюю сигару и молча одиноко сидел в гамаке. Розовый кончик сигары медленно качался взад и вперед.
Огни постепенно гасли, гасли - и погасли совсем. Погасли огни в маленьких домишках, и в больших домах, желтые огни и зеленые, фонари и фонарики, свечи, керосиновые лампы и лампочки на верандах - и все живое спряталось за медными, железными, стальными замками, засовами и запорами, думала Лавиния, все живое забилось в тесные, темные каморки, завернулось и укрылось с головой. Люди лежат в кроватях, на них светит луна. Там, у себя в спальнях, они ничего не боятся, дышат ровно и спокойно, потому что они не одни. А мы идем по улице, по остывающему ночному асфальту. И над нами светят редкие уличные фонари, отбрасывая неверные, пьяные тени.
- Вот и твой дом, Франсина. Спокойной ночи!
- Лавиния, Элен, переночуйте у меня. Уже очень поздно, почти полночь. Я уложу вас в гостиной. Сварю горячего шоколада… будет так весело! - Франсина обняла их обеих.
- Нет, спасибо, - сказала Лавиния. И Франсина заплакала.
- Ох, сделай милость, не начинай все сначала, - сказала Лавиния.
- Я не хочу, чтобы ты умерла, - всхлипывала Франсина, и слезы градом катились по ее щекам. - Ты такая красивая и милая, я хочу, чтобы ты осталась жива. Ну, пожалуйста, пожалуйста, не уходи!
- Вот уж не думала, что ты из-за этого так разволнуешься. Я приду домой и сразу тебе позвоню.
- Обещаешь?
- Ну конечно, и скажу, что все в порядке. А завтра мы устроим в Электрик-парке пикник. Я сама приготовлю сандвичи с ветчиной. Ладно? Видишь, я вовсе не собираюсь умирать.
- Значит, ты позвонишь?
- Я же обещала!
- Ну, тогда спокойной ночи, спокойной ночи! Франсина одним духом взбежала на крыльцо и юркнула в дверь, которая тотчас же захлопнулась за ней, и следом загремел засов.
- Теперь я отведу домой тебя, Элен, - сказала Лавиния.
Часы на здании суда пробили полночь. Звуки летели над пустынным городом - никогда еще не был он таким пустынным. И замерли над пустынными улицами, над пустыми палисадниками и опустелыми лужайками.
- Девять, десять, одиннадцать, двенадцать, - считала Лавиния, держа Элен под руку.
- Правда, чувствуешь себя как-то странно? - спросила Элен.
- Ты о чем?
- Как подумаешь, что мы сейчас идем по улице, а все люди преспокойно лежат в постели за запертыми дверями. Ведь сейчас, наверно, на тысячу миль вокруг только мы одни остались под открытым небом.
До них донесся смутный шум, идущий из теплой и темной глубины: овраг был уже недалеко.
Через минуту они стояли у дома Элен и долгим взглядом смотрели друг на друга. Ветер дохнул запахом прозрачной свежести. По небу потянулись облака, и луна померкла.
- Может быть, все-таки останешься у меня, Лавиния?
- Нет, я пойду домой.
- Иногда…
- Что иногда?
- Иногда мне начинает казаться, что люди сами ищут смерти. Сегодня вечером ты ведешь себя престранно.
- Просто я ничуть не боюсь, - ответила Лавиния. - И мне, наверно, немножко любопытно. И я не теряю головы. Если рассуждать трезво. Душегуб никак не может сейчас быть где-нибудь поблизости. Такой переполох, и вся полиция на ногах.
- Твоя полиция давно уже дома и спит сладким сном.
- Ну, скажем так: я развлекаюсь, хоть и чуть рискованно, но в общем не опасно. Если бы это было и в самом деле опасно, я бы, конечно, осталась у тебя.
- А вдруг в глубине души тебе и правда не хочется жить?
- Глупости! И что вы с Франсиной такое выдумываете!
- Мне так совестно! Ты только еще доберешься до дна оврага и пойдешь по мосту, а я уже буду пить горячее какао!
- Выпей чашку за мое здоровье. Спокойной ночи!
Лавиния Неббс вышла одна на спящую улицу, в безмолвие августовской ночи. Дома стояли темные, ни одно окно не светилось, где-то лаяла собака. "Через пять минут я буду уже дома и в безопасности, - думала Лавиния. - Через пять минут я позвоню этой глупышке Франсине. Я…"
И тут она услышала голос.
Вдалеке, меж деревьев, мужской голос пел: "Под июньской луной жду свиданья с тобой…"
Лавиния прибавила шагу.
Голос пел: "Я тебя обниму… и своей назову…"
В тусклом лунном свете по улице ленивой, беспечной походкой шел человек.
"Если уж придется, побегу и постучусь в любую дверь", - думала Лавиния.
"Под июньской луной жду свиданья с тобой", - пел незнакомец, помахивая длинной дубинкой.
- Ба, кто это тут бродит? Нашли время для прогулок, мисс Неббс, нечего сказать!
- Сержант Кеннеди? Разумеется, это был он.
- Давайте-ка я провожу вас до дому.
- Спасибо, я и одна дойду.
- Но ведь придется идти через овраг…
Да, думала Лавиния, но с мужчиной я через овраг не пойду, даже если он полицейский. Откуда мне знать, кто из вас Душегуб?
- Ничего, - сказала она. - Я пойду быстро.
- Тогда я подожду здесь, - предложил он. - Если вам понадобится помощь, только крикните. Я услышу и тотчас прибегу.
- Спасибо.
И она пошла дальше, а он остался один под фонарем и опять замурлыкал свою песенку.
"Ну вот", - сказала она себе.
Овраг.
Лавиния стояла на верхней из ста тринадцати ступенек, которые вели вниз по крутому склону; потом надо было пройти семьдесят ярдов по мосту и снова подняться наверх, к Парк-стрит. И на всем этом пути - только один фонарь. Через три минуты я поверну ключ, и отопру дверь моего дома, и войду, подумала она. Ничего со мной не случится за какие-нибудь сто восемьдесят секунд.
Она начала спускаться по бесконечным, позеленевшим от плесени ступенькам в овраг.
- Одна, две, три, четыре, пять, шесть, семь, восемь, девять, десять, - считала она их шепотом.
Лавиния шла медленно, но задыхалась, точно от быстрого бега.
- Пятнадцать, шестнадцать, семнадцать, восемнадцать, девятнадцать, двадцать ступенек, - задыхаясь, шептала она.
- Это уже пятая часть пути, - объявила она себе. Овраг был глубокий и черный, черный, непроглядно-черный! И весь мир остался позади, мир тех, кто спокойно спит в своей постели; запертые двери, город, аптека, кинотеатр, огни - все осталось позади. А здесь - один овраг, только он вокруг - черный и огромный.
- Ведь ничего не случилось, правда? И никого здесь нет. Двадцать четыре ступеньки, двадцать пять. А помнишь, в детстве мы пугали друг друга сказками о привидениях?
Она прислушалась к собственным шагам - они отсчитывали ступеньку за ступенькой.
- Помнишь сказочку про то, как в дом к тебе приходит черный человек, а ты уже лежишь в постели? И вот он уже на первой ступеньке лестницы, которая ведет к тебе в спальню. Вот он уже на второй ступеньке. Вот уже на третьей, на четвертой, на пятой! Помнишь, как вы все визжали и смеялись, слушая эту сказочку? И вот ужасный черный человек уже на двенадцатой ступеньке, вот он открывает дверь в твою комнату, вот стоит у твоей кровати. "АГА, ПОПАЛАСЬ!"
Лавиния вскрикнула. Никогда в жизни она не слыхала такого отчаянного вопля. И сама никогда в жизни не кричала так громко. Она остановилась, замерла на месте и ухватилась за деревянные перила. Сердце в груди разрывалось. Его неистовый стук, казалось, заполнил вселенную.
"Вот, вот оно! - кричало что-то у нее внутри. - Там, внизу, под фонарем кто-то стоит! Нет, уже скрылся. Но он меня ждал!"
Лавиния прислушалась.
Тишина.
На мосту - никого.
Ничего там нет, думала она, держась за сердце. Ничего. Дура я! Зачем было вспоминать эту сказку? До чего глупо! И что мне теперь делать?
Сердце понемногу успокоилось.
Позвать сержанта Кеннеди? Может, он слышал, как я завопила?
Она снова прислушалась. Ничего. Ничего.
Пойду дальше. Это все та глупая сказка виновата.
Она опять начала считать ступеньки.
- Тридцать пять, тридцать шесть, осторожно, не упасть бы. Я просто дура. Тридцать семь, тридцать восемь… девять, сорок и еще две, значит, сорок две, уже почти полпути.
Она снова замерла.
- Погоди, - сказала она себе. Сделала шаг. Раздалось эхо. Еще шаг. Снова эхо. Чужой шаг, на долю секунды позже.
- Кто-то идет за мной, - шепнула она оврагу, черным сверчкам, и затаившимся зеленым лягушкам, и черной речке. - Кто-то идет сзади по лестнице. Я боюсь обернуться.
Еще шаг, снова эхо.
- Как только я шагну, он тоже шагает. Шаг и эхо.
- Сержант Кеннеди, это вы? - нерешительно спросила она у оврага.
Сверчки молчали.
Сверчки прислушивались. Ночь прислушивалась к ней и к ее шагам. Все дальние ночные луга и все ближние ночные деревья вокруг, против обыкновения, застыли и не шевелились; листья, кусты, звезды и трава в лугах - все вдруг замерло и слушало, как бьется сердце Лавинии Неббс. И может быть, где-то за тысячу миль, на глухом полустанке, где от поезда до поезда - целая вечность, одинокий путник читает сейчас газету при тусклом свете единственной лампочки - и вдруг поднимет голову, прислушается и спросит себя: что это? И подумает: наверно, просто дятел стучит по дуплистому стволу. Но нет, это не дятел, это Лавиния Неббс, это ее сердце стучит так громко.