- Ему-то тревожиться нечего! Мэтью ему чужой. Трудный случай; сейчас интересно, а вылечится - и не нужен.
- Милая, не приписывай ему таких помыслов. И потом, Мэтью не больной. Он совершенно нормален, но в нем есть еще что-то. Это совсем другое дело.
Мэри выразительно взглянула на меня - так она глядит, когда хочет придраться.
- А мне что с того? Я хочу, чтоб он был просто нормальный, без всяких "что-то". Я хочу, чтоб ему было хорошо.
Я решил не спорить. У Мэтью бывали срывы - у какого ребенка их нет? - но мне совсем не казалось, что ему плохо. Однако скажи я это Мэри, мы бы втянулись в спор о том, что такое счастье, а мне его не вытянуть.
Так мы и не решили, что делать. Я не хотел терять контакта с Лендисом: Мэтью явно доверял ему, он явно интересовался Мэтью. Но пойти против Мэри можно было только в крайнем случае. А срочности пока не было, до кризиса дело не дошло…
И вот мы снова утешились воспоминаниями о том, что кончилась же история с Пифом. Однако я намекнул Мэтью, что мама не очень любит Чокки и лучше пока о нем помалкивать.
Недели две мы слышали о нем совсем немного. Я понадеялся было, что он нас покидает - не то чтоб его уволили, а скорей он сам понемногу расплывается и блекнет. Увы, надежды мои скоро рухнули.
Как- то вечером, когда я собрался включить телевизор, Мэри меня остановила. "Постой минутку", - сказала она, пошла к своему бюро, принесла несколько листов бумаги (самый большой - дюймов шестнадцать на двенадцать), молча вручила их мне и села на место.
Я посмотрел на листы. Те, что поменьше, оказались карандашными рисунками; те, что побольше, - акварелями. Все они были странные. Сначала шли два пейзажа. Места я смутно узнал, хотя не мог понять, откуда же смотрел художник. Поразили меня фигуры: и коровы, и овцы были какие-то узкие, прямоугольные, люди - не то живые, не то деревянные, тощие, угловатые, словно куклы из палочек. Но движение он схватил хорошо.
Рисунок был уверенный, точный, краски - немного мрачные; по-видимому, художник слишком увлекся тончайшими оттенками зеленого. Я ничего не понимаю в живописи, но мне показалось, что уверенная линия и скупость изобразительных средств говорят о немалом мастерстве.
Были и два натюрморта - ваза с цветами, в которых нетрудно было узнать розы, хотя ботаник увидел бы их иначе; и миска с красными ягодами - несомненно, клубникой, только уж очень пупырчатой.
Еще там был вид из окна - кусок школьной площадки, по которой бегают очень живые, хотя и слишком голенастые фигурки.
И наконец два портрета. На первом был изображен мужчина с длинным, резко очерченным лицом. Не скажу, чтоб я его узнал, но что-то в линии волос подсказало мне, что это я - хотя глаза у меня, по-моему, ничуть не похожи на фонари. Другой портрет был женский, и этого лица я никогда не видел. Я рассмотрел рисунки, положил их себе на колени и взглянул на Мэри. Она кивнула.
- Ты в этом лучше разбираешься, - сказал я. - Это и вправду хорошо?
- Да. Они странные, но какие-то живые, простые, точные… Я их случайно нашла. Упали за комод.
Я посмотрел на верхний рисунок - на тощих коров, на овец и на бестелесного мужчину с вилами в руках.
- Может, кто-нибудь из его класса? - предположил я. - Или учительница…
Мэри покачала головой:
- Нет, ее рисунки я видела. Они выписаны очень уж тщательно. Вот последний - ее, а ты на него посмотри!
- Можно положить их обратно и ничего ему не говорить, - сказал я.
- Можно… только мне от них не по себе. Лучше б он сам нам объяснил…
Я посмотрел на второй рисунок и вдруг узнал это место, излучину реки.
- Мэри, милая, - сказал я. - Боюсь, ты сама была бы не рада.
- С чего мне радоваться? Я не радовалась даже тогда, когда твой Лендис еще не болтал про одержимых. Но я хочу знать, а не гадать. В конце концов, ему могли их подарить…
Я понял по ее лицу, что она и впрямь так думает, и не стал откладывать, хотя и понимал, что таким образом мы вступим в новую фазу. Я взял Мэри за руку.
- Ладно, - сказал я. - Вряд ли он уже спит.
И, выглянув в холл, позвал Мэтью, а тем временем разложил рисунки на полу.
Мэтью явился прямо из ванной - розовый, лохматый, в пижаме. Увидев рисунки, он замер и тревожно посмотрел на Мэри.
- Понимаешь, Мэтью, - сказал я как можно беспечней. - Мама тут убирала и нашла их. Они упали за комод.
- А! - сказал он. - Вот они где.
- Они очень интересные. Нам они понравились. Это твои?
Мэтью подумал.
- Да, - не без вызова ответил он.
- Я спрашиваю, - уточнил я, - это ты нарисовал?
На сей раз его "да" звучало немного иначе - словно он защищался.
- Гм… Раньше ты рисовал по-другому. Наверное, за них тебе поставили хорошие отметки.
Мэтью попытался схитрить.
- Это не в школе, - сказал он. - Это я так.
- Ты стал по-другому видеть, - заметил я.
Мэтью согласился.
- Наверное, - с надеждой предположил он, - я просто расту.
Он умоляюще смотрел на меня. В конце концов, я сам посоветовал ему молчать.
- Ладно, Мэтью. Нам только хочется узнать, кто же это все нарисовал.
Мэтью бросил страдальческий взгляд на Мэри, посмотрел на ковер и стал водить ногой по узору.
- Я, - сказал он, и тут его решимость ослабла. - То есть, - уточнил он, - ну… я рисовал…
У него был такой несчастный и растерянный вид, что я не решался давить на него. Мэри пришла к нему на помощь.
- Бог с ними! - сказала она и обняла его. - Нам они очень понравились, вот мы и спросили.
Она наклонилась и подняла один рисунок.
- Например, этот пейзаж. Он очень умный, хороший, но какой-то странный. Ты правда так видишь?
Мэтью не сразу смог ответить, потом выпалил:
- Честное слово, мама, это я сам! Они такие смешные, потому что Чокки так видит.
Он испуганно покосился на нее, но увидел только внимание, облегченно вздохнул и стал объяснять.
- Это было после урока. У меня с рисованием не особенно, - печально признался он. - Вот мисс Сомс и сказала, что мое дело плохо. И Чокки тоже не понравилось. Я ему говорю - я стараюсь, а ничего не выходит. А Чокки говорит, я просто не умею смотреть. Я говорю - при чем тут "умею"? Или ты смотришь, или нет. А он говорит, можно смотреть и не видеть, и мы немножко поспорили. А потом он сказал: "Давай поставим опыт - ты рисуй, а смотреть буду я".
Сперва ничего не получалось, я не мог. Ужасно трудно совсем не думать. Ты думаешь, что не надо думать, а это не то, не годится. А Чокки сказал: "Сиди себе, держи карандаш и ни о чем не думай". Мне уже надоело, а он не отстает. Ну, на четвертый раз кое-что вышло, а потом пошло легче и легче. Теперь я сажусь, беру краски, что-то у меня, ну, как будто включается, и пожалуйста - картинка. Только это Чокки так видит, не я.
Я заметил, что Мэри барабанит по столу, но лицо ее не менялось.
- Кажется, я понял, - сказал я. - Это чудно, а?
- Первый раз было чудно! Тогда было как… ну, как будто тормоза убрали. А теперь дело идет скорей… - Мэтью нахмурился в поисках сравнения, потом улыбнулся, - вроде как едешь без рук на велосипеде. - Он нахмурился снова. - Нет, не совсем… Чокки держит руль… трудно объяснить, - виновато кончил он.
Не для себя, а для Мэри я спросил:
- Это не бывает насильно, против твоей воли?
Мэтью быстро закачал головой:
- Что ты! Если я хочу рисовать, я ни о чем не думаю, и все выходит. А теперь даже и того не нужно. Последние раза три я видел свою руку, и, знаешь, - я совсем сам рисовал. Он только смотрел за меня.
- Да, милый, - сказала Мэри, - мы понимаем, но… - она заколебалась, пытаясь найти слова помягче, - как по-твоему, хорошо так делать?
Мэтью посмотрел на рисунки.
- Наверное, хорошо, мама. Они куда лучше тех, моих… хотя немножко чудные… - честно признал он.
- Я не совсем о том… - начала Мэри, но передумала и взглянула на часы. - Поздно уже, - сказала она мне.
- Да. поздно, - поддержал я. - Только вот что скажи, Мэтью: ты никому их не показывал?
- Показывать не показывал… - ответил он. - Правда, мисс Сомс один раз ко мне подошла, когда я вот этот сделал. - Он показал на вид из школьного окна. - Она спросила, чей это, а я не мог сказать, что чужой, и сказал "мой", а она стала на меня смотреть, как будто я вру. "Ладно, - говорит, - нарисуй… ну, как машина мчится". А я говорю, я не могу рисовать, чего не вижу. Я хотел сказать, "чего он не видит", но ведь ей так не ответишь. Она опять посмотрела на меня пристально-пристально и говорит: "Ладно. Нарисуй-ка мне вид из другого окна". Я повернул мольберт к другому окну и нарисовал. Она взяла мою картинку, смотрела на нее, смотрела, долго-долго, потом на меня и спрашивает - можно ее забрать? Не мог же я сказать, что нельзя, и говорю - берите, а можно мне идти? Она кивает, а сама все смотрит на картинку.
- Странно, что она не сделала запись в дневнике, - заметил я.
- Это было в самом конце, - объяснил Мэтью, - все уже было записано.
Мне стало не по себе, но я ничего не мог поделать. А кроме того, и впрямь было поздно.
- Тебе давно пора спать, - заметил я. - Спасибо, что рассказал про рисунки. Можно, мы их оставим тут, еще посмотрим?
- Ладно, только не потеряйте, - сказал он. Взгляд его упал на портрет изможденного мужчины. - Это совсем не ты, папа. Правда, не ты, - заверил он, кивнул нам и побежал наверх.
Мы сидели и смотрели друг на друга. Глаза у Мэри медленно наполнялись слезами.
- Дэвид, Дэвид! Он был такой хороший!..
Позже, немного успокоившись, она сказала:
- Я боюсь за него, Дэвид. Этот… как его там… все реальней для него. Мэтью начинает плясать под его дудку. Я боюсь…
Я покачал головой:
- Ты не поняла. Он очень настаивал на том, что сам решает, когда рисовать и рисовать ли вообще.
- Конечно, он так думает, - возразила она.
Я старался успокоить ее, как мог. Я напомнил, что это не приносит Мэтью несчастья. У него хватило ума не рассказать ничего приятелям, так что никто его не дразнит. Полли ему просто не верит и предпочитает видеть в Чокки нового Пифа. Мэтью действительно самый нормальный мальчик - плюс что-то еще, какой-то Чокки, который, по всей видимости, ни капли ему не вредит… Но все было впустую.
На пути в спальню я заглянул к Мэтью. Он спал, не потушив света. У него на груди обложкой кверху лежала книга. Я глянул на заглавие и наклонился ближе, убедиться, что правильно прочитал. Это была "Жизнь в городах" Льюиса Мэмфорда. Я взял ее; Мэтью проснулся.
- Не удивляюсь, что ты заснул! - сказал я. - Скучновато, а?
- Ужас какая тоска, - согласился он. - А Чокки думает, она интересная - то есть те куски, которые я для него понимаю.
- А! - сказал я. - Ну что ж, пора спать. Спокойной ночи, старик.
- Спокойной ночи, папа.
Глава 7
На лето мы с Аланом Фрумом и его женой Фил сняли домик в Северном Уэльсе. Они поженились года на два позже нас, и дети их, Эмма и Пол, были примерно такие же, как наши. Выбрали мы Бонтгоч - деревушку в широком устье реки, где я не раз отдыхал в детстве. Тогда она была маленькая, серенькая, только на краю ее стояло несколько домов побольше. Летом туда приезжали большей частью дети и внуки местных жителей и было довольно тихо. Но потом ее открыли, и с тех пор модные бунгало усеяли берег и подножие склонов. Живут в них люди приезжие, временные.
В теплую часть года почти все они возятся с лодками. Бонтгоч для лодок не подходит - в устье мощные приливы, плавать опасно; но там, где плавать полегче, лодочники так расплодились, что места у причала приходится ждать годами. Однако теперь и Бонтгоч стал хорош; тут даже построили яркий навес и назвали его яхт-клубом.
Может, и было странно, что мы умудрялись обойтись без лодки, но нам это нравилось. Песку тут хватало - дети могли плескаться у берега и ловить креветок. К тому же с обеих сторон устье сжимают некрутые холмы; можно лазать по ним и исследовать заброшенные россыпи, где, по преданию, когда-то добывали золото. Нам нравилось уезжать на денек-другой, оставив детей под присмотром Фрумов, и нравилось оставаться, когда уезжали Алан с Фил. Все шло прекрасно целую неделю, до понедельника…
В тот день свободны были мы с Мэри. Мы прочесали чуть не все тропки, а потом, оставив машину, погуляли по холму и поели у ручья, глядя с холма на море. Позже, под вечер, мы закусили в придорожной гостинице и часам к десяти не спеша вернулись в деревню. У ворот мы остановились полюбоваться на закат и пошли по дорожке к дому.
Переступив порог, мы поняли: что-то произошло. Мэри сразу почувствовала это и впилась глазами в Фил.
- В чем дело? - спросила она. - Что случилось?
- Все в порядке, Мэри. Все хорошо, - сказала Фил. - Оба спят. Ты не волнуйся.
- Что случилось? - повторила Мэри.
- Они в реку упали. Но все обошлось.
Женщины поспешили наверх. Алан налил нам виски. Я посмотрел на него и на бутылку. Утром она была полна, сейчас - пуста на три четверти.
- Что тут у вас произошло? - спросил я.
Он поставил стакан и тряхнул головой.
- Случайность, старик. Они играли вчетвером на причале. Знаешь, какой он шаткий. Прилив уже начался, и вода прибывала быстро. Эта дурацкая моторка Билла Уэстона стояла ярдов на пятьдесят выше. Старый Ивенс говорит - он все видел, - что там, наверное, канат оборвался. По его словам, она понеслась так быстро, что остановить было нельзя. Во всяком случае, она врезалась в мостки и снесла у них, черт ее дери, конец. Мои стояли чуть подальше, их только стукнуло, а твоих потащило прямо в воду…
Он остановился и снова отхлебнул из стакана.
- Ну, ты же знаешь, какая быстрая здесь вода… Их сразу отнесло на несколько ярдов. Ивенс подумал - все, конец, и вдруг видит: Мэтью пробивается к Полли. Больше он ничего не видел, потому что поднял тревогу, побежал в яхт-клуб. За ним кинулся полковник Саммерс, но даже на моторке они догнали ребят только в миле от берега. Мэтью все еще держал Полли. Полковник очень растрогался. Говорит: "Кто-кто, а Мэтью заслужил медаль!" Он будет о ней хлопотать. Мы были дома. Мои двое ничего не сказали, пока не увидели, что моторка отчалила. Мы и сделать ничего не могли! О Господи, как мы извелись, пока ждали!.. Не хотел бы я провести еще такой час. Ну, обошлось, слава Богу, - и слава Мэтью, конечно. Если б не он, Полли погибла бы, это уж точно. Молодец! Если полковника нужно поддержать насчет медали, я готов. Мэтью ее заслужил.
Алан залпом прикончил виски и снова потянулся к бутылке.
Я тоже приложился. Мне это было очень нужно. Последние два года я часто думал: как жаль, что на воде Мэтью не может продержаться и минуты…
Меня выгнали из комнаты, где жили Полли с Эммой.
- Она спит, - сказала Мэри. - Знаешь, она сильно расшибла правое плечо. Наверное, об лодку. А так все в порядке, только очень устала. Дэвид, Дэвид!..
- Все обошлось, Мэри. Все прошло.
- Да, слава Богу. Фил мне рассказала. Дэвид, как же он ее спас?
Я зашел к Мэтью. Свет у него еще горел. Мэтью лежал на спине и смотрел на лампу. Я успел уловить его озабоченный взгляд, прежде чем он меня заметил.
- Привет, папа, - сказал он.
На секунду ему как будто стало легче, потом он опять погрузился в мрачное раздумье.
- Привет, - сказал я. - Ну как ты?
- Ничего. Озябли мы здорово. Тетя Фил сделала нам горячую ванну.
Я кивнул. С виду он и правда был ничего.
- Слышал про твои подвиги, Мэтью.
Взгляд его стал еще озабоченней. Он опустил глаза и стал вертеть в пальцах простыню. Потом снова взглянул на меня.
- Это все неправда, - сказал он очень серьезно.
- Я и то удивился, - вставил я. - Еще на днях ты и плавать не умел.
- Да папа… только… - Мэтью снова принялся закатывать уголок простыни. - только… Чокки умеет. - закончил он, неуверенно глядя на меня.
Я постарался изобразить на своем лице только внимание.
- Расскажи-ка мне все.
Мэтью стало как будто полегче.
- Это случилось очень быстро. Я увидел, что лодка сейчас врежется, и сразу же оказался в воде. Попробовал плыть и очень испугался - я же знал, что не выйдет и я все равно утону. Тут Чокки сказал: "Не дури! Без паники". Знаешь, он рассердился. У него был голос, как у мистера Кефера, когда он орет в классе, даже еще хуже. Я никогда его такою не слышал, удивился, и страх прошел. Тогда он сказал: "Теперь ни о чем не думай, как тогда с рисованием". Я попробовал и вижу - плыву! - Мэтью нахмурился. - Не знаю уж, как я плыл - Чокки показывал, что делать ногами и руками… ну, вроде наших рисунков. Так что, видишь, это правда он, а не я. Понимаешь, папа?
- Да, - сказал я не совсем честно.
- И ты меня плавать учил, и другие, и я сам пробовал, а до Чокки ничего не выходило.
- Да… - я снова притворился, что понял. - Значит, ты увидел, что плывешь, и повернул к берегу?
Внимательный взгляд Мэтью стал настороженным.
- Как же я мог? А Полли? Она ведь тоже в воду упала.
Я кивнул.
- Да, - в третий раз сказал я, - Полли тоже упала… в том-то и дело…
Мэтью подумал минутку и вздрогнул - наверное, вспомнил первые, страшные секунды. Потом лицо его стало твердым.
- Ее Чокки спас, - упрямо повторил он.
Наутро Алан смотрел на меня смущенно.
- Наверное, это от волнения… Ждал чертову лодку… Не знал, спасли их или нет - и помочь не мог… Сорвался, понимаешь…
- Ладно, - сказал я, - оставь.
Мне было не лучше.
Мы присели на солнышке, пока не позовут завтракать.
- Нет, - сказал Алан, - не пойму, как это он. Полковник говорит, когда они подплыли, он ее еще держал. Больше мили продержал, а течение быстрое. Устал, говорит, но не сдавался. Два дня назад Мэтью мне сам жаловался, как ему стыдно - все плавают, а он нет. Я пробовал его учить, но дело не пошло.
- Да, он никак не мог научиться, - сказал я и - поскольку он знал про Чокки, сам привел Лендиса - поведал ему версию Мэтью. Он недоверчиво смотрел на меня.
- А, черт… Не хочу обидеть Мэтью, но ты-то ему веришь?
- Я верю, что он в это верит. Как же объяснить иначе? И потом… - я рассказал про рисунки. - После этого мне не так трудно поверить хоть наполовину.
Алан задумался. Он закурил и молчал, глядя на реку. Наконец он промолвил:
- Если это то, что нам кажется… а иначе никак не объяснить, если это так, на вашего Чокки надо смотреть по-новому…
- И я так думал, - согласился я. - Мэри, бедняга, совсем не рада. Она боится за Мэтью.
Алан покачал головой:
- И зря. Существует Чокки или нет - а Лендис вроде бы думает, что он в каком-то смысле существует, - дети живы только потому, что Мэтью в него верит. Разве Мэри не понимает? Это бы ей помогло.
- Помогло бы, - согласился я. - Только - ох, не знаю! Почему это в злых духов верят чаще, чем в добрых?
- Из осторожности? - предположил Алан. - Как-то верней считать неизвестное враждебным, пока его получше не узнаешь. Может, Чокки только начал проявлять себя. Что ж, начало неплохое.
Я кивнул:
- Хотел бы я, чтоб Мэри посмотрела на это так… но ей очень не по себе…