Они усадили меня на стул, установленный в фокусе модулятора магнетического детектора. Потом ввели мне в вену гипноисповедник, выключили весь свет и стали нараспев читать молитвы и главы из "Западного Талмуда" и "Исправленного Писания". Затем из элохиметра сфокусировали луч…
- ’Es’ase’asah?
- Элохим - это Бог на иврите. А метр - вроде этого, - он указал на один из множества циферблатов на панели. - Только элохиметр круглый и очень большой - у него стрелка величиной с мою руку. На циферблате по кругу расположены, древнееврейские буквы, и во время испытания она прыгает вверх и вниз, оценивая степень непорочности испытуемого.
Большинство людей понятия не имеют, что значат все эти буквы, но я-то - козл. У меня был доступ к книгам, где все это подробно описывается.
- И ты знал, что нужно отвечать, nespfa?
- Fi. Но это не спасло бы меня от гипноисповедника, уж он-то бы вытащил всю правду наружу, если бы только… если бы только я не был болен марсианской чесоткой.
Он рассмеялся, но как-то безрадостно, словно прокаркал.
- Под этим наркотиком, Жанет, вся грязь и непотребство, которое ты когда-либо совершил, или даже просто подумал: вся твоя ненависть к тем, кто выше тебя; все твои сомнения в доктринах Предтечи - вся эта муть поднимается из глубин твоего подсознания, как мыльная пена на поверхность грязной воды в ванне: такая нежная, легкая и тут же буреющая от грязи.
Но я сидел и смотрел на стрелку, словно глядя в лицо самому Господу, Жанет, - можешь ли ты меня понять? - и лгал ему. Но я не переигрывал, я не притворялся слишком непогрешимым или фанатиком. Я даже признался в некоторых небольших многоложествах. В те моменты стрелка трепетала и возвращалась на несколько делений назад. Но на главные вопросы я отвечал так, как нужно. Потому что для меня это был вопрос жизни или смерти. И я победил.
А потом я рассказал им свои сны - мои субъективные путешествия во времени.
- Soopji’tiw?
- Fi. Любой из нас субъективно путешествует во времени. Но объективно на это способен только Предтеча, его брат-отступник и жена брата.
Я построил свои сны по всем законам архитектуры - добротно и красиво. И главное, по вкусу моих заказчиков. И увенчал все шедевром (или ложью, называй как хочешь) о том, что Предтеча самолично посетит Этаоз и будет беседовать с сандальфоном Макнеффом. И это великое событие должно произойти через год.
- О, Хэл, - выдохнула она, - но зачем ты им это сказал?
- Затем, что теперь, maw sheh, экспедиция затянется на год. Они не смогут отказаться от шанса лицезреть Сигмена во плоти. Так что, как видишь, моя чудовищная ложь обеспечила нам с тобой год спокойной жизни.
- А потом?
- У нас будет время об этом подумать.
- И ты все это сделал ради меня… - проворковала она из темноты под сиденьем.
Хэл не ответил, он был слишком занят тем, чтобы вести шлюпку как можно ниже над крышами. Одна за другой мелькали кучки домов, разделенные парками. Он летел так быстро, что чуть было не проскочил мимо дома Фобо - средневекового трехэтажного замка с амбразурами на башнях, со множеством каменных уродцев и насекомоподобных горгулий, обсевших карнизы и высовывающих свои фантастические головы из различных ниш. Дом стоял особняком.
Жанет надела длинноносую ночемаску. Дверь шлюпки отъехала в сторону, и они побежали по дорожке к дому. Проскочив холл, взлетев на второй этаж, они остановились перед дверями в квартиру Хэла только потому, что он не сразу нашел в кармане ключ. Хэл мог бы заказать замок на корабле, но не очень-то доверял своим, так как с них сталось бы сделать дубликаты ключей. Поэтому замок ему делал жук-столяр, а врезал жук-плотник.
Наконец ключ нашелся, но теперь никак не желал вставляться. Хэл справился и с этим и подтолкнул Жанет к дверям.
- Подожди, Хэл, - сказала она, снимая маску, - а ты ничего не забыл?
- О Предтеча! О чем ты? Это что-то важное?
- Да нет, я просто подумала, - улыбнулась она и прикрыла веки, - что по земному обычаю мужчина должен перенести свою невесту через порог их нового дома на руках. Так рассказывал мне отец.
Его губы задрожали: невеста? А не слишком ли много она себе позволяет? Но у него не было времени на споры, поэтому он, ни слова не сказав, поднял ее на руки и внес в дом. Потом поставил на пол и сказал:
- Вернусь, как только смогу. Если кто-нибудь постучит или попытается войти, спрячься в специальный ящик в шкафу в спальне. И ни одного звука, пока не убедишься, что это я.
Она бросилась к нему на шею и нежно поцеловала:
- Maw sheh, maw gwah, maw fooh.
Он смешался, окончательно запутался, не нашелся, что ей ответить, и даже не вернул ее поцелуй. Ведь если он правильно понял, она назвала его ее дорогим, большим и сильным мужчиной. Он не мог поверить в то, что она сказала это всерьез.
Хэл повернулся, чтобы запереть за собой дверь, но все же сделал это не сразу: ему хотелось еще раз взглянуть на белое лицо в нимбе черного капюшона с алой чертой губ, контрастирующей с белизной кожи.
Его трясло. Он чувствовал, что Жанет не сумеет быть сдержанной и холодной супругой, каковой ей надлежит быть по предписанию церкводарства.
ГЛАВА 10
Визит на "Гавриил" занял целый час. Сандальфон задержал Хэла для того, чтобы во всех деталях обсудить его пророчество о встрече с Сигменом. Наконец, отделавшись от архиуриэлита, он приказал отвезти себя на шлюпке домой. По дороге в ангар он встретил Порнсена.
- Шалом, абба, - сказал Хэл, широко улыбаясь, и как бы невзначай коснулся сверкающего ламеда у себя на груди.
Левое плечо иоаха опустилось ниже, чем когда бы то ни было: оно осело прокисшим тестом, флагом, приспущенным при капитуляции. Теперь, если бы ситуация потребовала бичевания, плетка была бы в руках у Хэла. Он гордо выпятил грудь и собрался идти дальше, но Порнсен остановил его:
- Одну минутку, сын мой. Ты собираешься в город?
- Шиб.
- Шиб. Я поеду с тобой. Я теперь живу в том же здании, что и ты, на третьем этаже. Это напротив Фобо.
Хэл открыл было рот, чтобы отказаться, но так и не придумал, что сказать. Теперь улыбался Порнсен. А потом он повернулся и пошел впереди, словно указывая путь, предоставив Хэлу его догонять. Тот последовал за иоахом, мрачно покусывая губы. А что, если старик ухитрился проследить за ним и видел его встречу с Жанет? Да нет, конечно. Если бы он это видел, то Хэл был бы уже арестован. Ерунда. Иоаха бояться нечего: его фантазии хватает лишь на то, чтобы, поселившись в одном доме с Хэлом, постоянно мозолить ему глаза и отравлять радость с таким трудом завоеванной победы. Вспомнилась старая поговорка: "Что у иоаха в зубах - того он уже не выпустит".
Матрос уже ждал у шлюпки, они молча забрались в нее, и серебристый кораблик нырнул в ночную тьму.
Но, подойдя к дому, Хэл ухитрился протиснуться в дверь перед Порнсеном, тем самым нарушив этикет, и выражение лица иоаха показало, что он хоть чуть-чуть отыгрался.
Остановившись у своих дверей и, как обычно, роясь в поисках ключа, Хэл услышал, как шаги его бывшего ангела-хранителя замедлились, и тогда, поддавшись внезапно сверкнувшей в его голове нахальной мысли, он обернулся и позвал: "Абба!"
- Что?
- А не хотите ли вы проверить мою квартиру, чтобы убедиться, что я не прячу там женщину?
Иоах побагровел. Он закрыл глаза, пытаясь справиться с приступом ярости, но это, как видно, ему не удалось, потому что он завопил, выпучив глаза:
- Ярроу! Если я когда и видел ходячую многоложность - то это ты! Я не понимаю, как ты ухитрился пролезть в иерархи! Я думаю, что ты… что ты не так прост! Ты изменился. Ты всегда старался быть таким скромным, таким покорным… А теперь ты высокомерен и самонадеян!
Хэл заговорил, постепенно повышая голос:
- Не так уж давно вы подробно объяснили мне, что я с самого рождения был отщепенцем и грешником. Но высшие инстанции считают иначе, они убеждены, что я являюсь образцом безупречного поведения. Да-да, одним из тех, кого церкводарство жалует саном духовного пастыря. Я знаю, что всегда и до этого признания моего высокого морального уровня вел себя соответственно! А это значит, что вы всегда были и остаетесь лишь низким, завистливым, злобным чиреем с птичьими мозгами, вскочившим на заднице церкводарства, который необходимо выдавить, пока он не лопнул и не забрызгал всех своей скверной!
Хэл остановился, чтобы перевести дыхание, сердце, казалось, сейчас выскочит из груди. Сквозь туман ярости, застилавший ему глаза, он увидел, что Порнсен в ужасе пятится от него, вытянув руки - то ли пытаясь успокоить Хэла, то ли пытаясь защититься от него.
- Хэл Ярроу! Хэл Ярроу! Приди в себя! О Предтеча, до чего же он меня ненавидит! А я-то все эти годы думал, что ты любишь меня, своего возлюбленного иоаха… А ты, оказывается, ненавидишь меня. Но за что?
Ярость отпустила Хэла. Взгляд его прояснился.
- Вы что, говорите это всерьез?
- Конечно! Да я и помыслить не мог о подобной неблагодарности. Все, что я когда-либо делал для тебя, служило для твоей же пользы. Каждый раз, наказывая тебя, я разбивал себе сердце. Но я укреплял себя мыслью, что делаю это ради тебя…
Хэл неожиданно расхохотался и смеялся все время, пока Порнсен улепетывал по лестнице вверх и не исчез на верхнем этаже, бросив на прощание ошалелый взгляд. Смех прекратился так же внезапно, как и начался, и Хэл, как-то сразу ослабев, прислонился спиной к дверям, чтобы не упасть. Невероятно! Всю свою жизнь он считал, что Порнсен тоже ненавидит его, видя в нем неестественного урода, оскорбление природы. И что, наказывая и унижая своего подопечного, он получает удовольствие. А оказывается, что…
Хэл потряс головой, чтобы привести мысли в порядок. Да нет, все он врал, этот старикашка - просто перепугался до смерти, вот и искал себе оправдание!
Он отклеился от двери, открыл ее и вошел. Снова и снова он возвращался к мысли, что храбростью так себя вести с Порнсеном обязан появлению в его жизни Жанет. Без нее он так и остался бы обидчивым, дрожащим от страха кроликом. Несколько часов с нею смогли расшатать то, что вколачивалось в него годами жесточайшей дисциплины.
Он включил свет в гостиной, заглянул в столовую и увидел, что дверь в кухню прикрыта, но оттуда доносился звон кастрюль. Хэл глубоко вдохнул запахи, струящиеся по квартире.
О! Бифштексы!
Но тут же его радость сменилась яростью: он же велел ей прятаться до его прихода! А если бы с ним вошел очкец или уззит?
Хэл рванул кухонную дверь, и она с визгом отъехала. Жанет стояла спиной, но на первый же звук резко обернулась, обмерла, выронила лопаточку и инстинктивно прикрыла рукой рот, чтобы не вскрикнуть.
Злые слова, которые Хэл приготовил, умерли у него на губах - Сигмен упаси! - а то опять расплачется.
- Maw tyuh! Как ты меня напугал!
Он что-то проворчал себе под нос и подошел к ней, попутно поднимая крышки кастрюль.
- Я жила такой жизнью, - виноватым дрожащим голосом сказала она, - что всегда надо было быть настороже, чтобы меня не поймали. Вот и вздрагиваю от любого резкого звука.
- Как эти хитрые жуки обвели меня вокруг пальца! А я-то считал их вежливыми и добрыми.
Жанет искоса посмотрела на него. Она уже пришла в себя, и алые губы раздвинулись в улыбке.
- Да нет, они не такие уж плохие. Ко мне они были добры и давали мне все, что я хотела, кроме свободы. Они боялись, что я смогу найти дорогу домой, к сестрам.
- А им что за дело?
- Они опасались, что где-то в джунглях могут быть еще мужчины и я могу от них нарожать детей. Они панически боятся того, что наш вид снова расплодится и войдет в прежнюю силу. Потому что тогда война будет неизбежна. А они не любят войн.
- Да, они странные создания, - уже мягче сказал Хэл. - Но что можно ожидать от тех, кто не ведает верносущности, открытой нам Предтечей? Да к тому же они ближе к насекомым, чем к людям.
- А что, принадлежность к человеческому роду сразу ставит тебя выше их? - довольно резко бросила она.
- Все Божии создания имеют свое место в Мироздании. Каждому отведено свое особое. И лишь человеку место повсюду и во всех временах. Он один имеет право занять любое пространство в космосе и двигаться во времени куда ему угодно. И если у него есть необходимость выжить какое-нибудь существо из того места или времени, которое ему понадобилось для осуществления своих великих целей, он так и поступит. И это будет его правом.
- Цитата из Предтечи?
- Да.
- Ну, может, он и прав. Все может быть. Только что такое человек? Существо, наделенное сознанием. Но и жуки наделены сознанием. Таким образом, и очкеца тоже можно назвать человеком.
- Шиб. Давай не будем спорить. А то мы совсем забыли про ужин.
- Но я и не собираюсь спорить, - она улыбнулась, - потому что сейчас, когда мы сядем за стол, тебе нужно будет решить, умею я готовить или нет. А этот вопрос решается не путем дискуссий.
Она принялась хлопотать, накрывая на стол, Хэл помогал ей. Наконец, когда все было готово, оба чинно уселись друг против друга, и Хэл, соединив руки, возложил их на стол, склонил голову и произнес вслух молитву:
- Исаак Сигмен, Предтеча, да верносущным будет имя твое, благодарим тебя за то, что ты сделал возможным наше благословенное настоящее. Благодарим тебя за пищу, реализованную тобой из ее потенциала и дарованную нам. Мы знаем и верим, что ты сразишь Противотечу, пресечешь все его мерзкие посягательства на прошлое и этим изменишь наше настоящее. Сделай же наше, мироздание устойчивым и верно-сущным, не подверженным капризам времени. Мы, собравшиеся за этим столом, от души благодарим тебя. И да будет так. На все воля твоя.
Он поднял голову и взглянул на Жанет - она смотрела на него во все глаза. Повинуясь внезапному импульсу, он сказал:
- Ты тоже можешь помолиться, если хочешь.
- А вдруг тебе моя молитва покажется многоложной?
- Да, пожалуй, - растерялся Хэл. - Я сам не знаю, как у меня вырвалось такое предложение. Конечно же, я никогда бы не предложил помолиться израильтянину или, скажем, банту… Правда, я никогда не ел ни с кем из них за одним столом. Но ты… ты - другое дело. Ну, может, потому, что ты не относишься ни к одному известному мне народу. Я… я и правда не знаю.
- Спасибо, - ответила она и, описав указательным пальцем правой руки в воздухе треугольник, произнесла куда-то вверх: - Мы благодарим тебя, Великая Мать.
Хэл с трудом подавил в себе странное чувство неприязни, возникшей от такой многоложности, и, чтобы скрыть его, полез в ящик под столом и достал оттуда две широкополые шляпы с длинными вуалями. Одну он надел на себя, вторую протянул Жанет.
- Зачем это? - удивилась она.
- Чтобы не видеть друг друга в процессе поглощения пищи, - раздраженно сказал он. - Это очень удобно: между лицом и вуалью достаточно места, чтобы пронести вилку или ложку. Это называется столовый убор.
- Но для чего все это?
- Я же сказал тебе, он прячет наши лица во время еды.
- Ты что, хочешь сказать, что не можешь смотреть на то, как я ем? Может, тебя еще тошнит от этого?! - Ей передалось его раздражение.
- Естественно.
- Естественно?! Да что в этом естественного?
- Но ведь поедание… уф!., ну, оно выглядит слишком животно.
- И вы всегда так делали? Или только тогда, когда поняли, что вы не животные?
- Нет. До прихода Предтечи мой народ ел с нагими лицами, не ведая стыда. Но он не ведал тогда и верносущности.
- А израильтяне и банту тоже прячут свои лица во время еды?
- Нет.
Жанет поднялась из-за стола:
- Извини, но я не смогу есть с этой штукой на голове. Мне будет стыдно.
- Но я… Как ты не понимаешь? - дрожащим голосом взмолился он. - Если я буду есть в твоем присутствии без убора, меня… меня может вырвать.
Она что-то сказала на языке, которого он не знал, но по интонации он понял, что это ругательство.
- Ну извини меня, - пошел он на попятную. - Но так есть. Так должно быть.
Она тихо опустилась на свой стул и молча натянула на голову убор.
- Ну хорошо, Хэл. Но мы обязательно поговорим об этом позже. У меня такое чувство, что это разделяет нас с тобой. А в том хорошем, что дарит нам жизнь, не должно быть никакого разделения.
- Только, пожалуйста, старайся не издавать во время еды никаких звуков. И если захочешь что-нибудь сказать, прежде тщательно разжуй пищу и проглоти ее. Не затыкать же мне уши на время еды.
- Я сделаю все, чтобы тебя не вырвало, - мрачно пообещала она. - Можно только еще один вопрос? А как вам удается переносить ваших детей за едой?
- Они никогда не едят вместе со взрослыми. Единственные взрослые за столом - их иоахи. А они умеют быстро обучать правильному поведению.
- Ага.
Дальше ужин шел в полном молчании, лишь иногда напряженную тишину нарушало звяканье ложек о тарелки. Наконец Хэл, покончив с едой, снял свой убор.
- Ах, Жанет! Ты - редкостный повар! Ты так все приготовила, что я чуть было не впал в грех чревоугодия. А твой суп - вкуснее я не ел в жизни! Твой хлеб - просто деликатес, салат - шедевр, а бифштекс вообще выше всяких похвал!
Жанет едва притронулась к еде. И все же она улыбалась.
- Это мои тетки меня научили. У моего народа девочка с детства учится всему тому, что может доставить удовольствие мужчине. Всему абсолютно.
У Хэла вырвался нервный смешок, и, чтобы скрыть свою неуверенность, он закурил. Жанет тут же попросила у него сигарету.
- Раз я вся горю, от меня может пойти немножко дыма, - хихикнула она.
Хэл не очень понял, что она имеет в виду, но на всякий случай рассмеялся, чтобы показать ей, что не сердится за инцидент со столовыми уборами.
Жанет прикурила, вдохнула дым, раскашлялась и опрометью бросилась вон. Она вернулась из кухни со слезами на глазах, но тут же мужественно повторила свою попытку. А в скором времени она уже дымила, как заядлая курильщица.
- У тебя очень высокая приспосабливаемость ко всему, - заметил Хэл. - Ты очень; быстро обучаешься. Вот ты копируешь мои движения, мою манеру говорить… А ты знаешь, что твое американское произношение уже не хуже моего?
- Мне стоит показать что-нибудь один раз, и повторять уже не придется. Нет, я не претендую на то, что у меня высокий интеллект, скорее это, как ты отметил, инстинктивный талант имитатора. Что, конечно, не означает, что я не способна на то, чтобы придумать что-нибудь новенькое.