- Битте, майне херрен, - сказал водитель, остановив "мерседес" около гостиницы. - "Баур о Лак". - Они расплатились и вошли в прохладный холл.
- Костя, входя в хорошую гостиницу, а этот отель входит даже в список "Лучшие отели мира", никогда не неси сам багаж.
- Так ваш чемодан ничего не весит, а мой саквояжик и того меньше.
- Не в весе дело. Тут у каждого свои обязанности, и не лишай никого положенных чаевых. Помнишь, как чаевые по-английски?
- Так точно, шеф, типс.
- Молодец. Вот видишь, наши вещи уже подхватили. Ритуал, Костя. Так положено. Отдай на ресепшн наши паспорта.
- Йа, майне херрен, Пиотр Илларионов и Константин Забелин, - кивнула девушка в фирменном пиджачке и учительского вида строгой белой кофточке, взяла паспорта и протянула два плоских магнитных ключа. - Битте, ирен цвай циммер люкс нуммер зекс унд цванциг.
- Я сейчас позвоню в банк и назначу встречу на завтра, а потом полежу. Нет сил, Костя. Доедает меня господин рак, доедает. И аппетит у него, доложу я тебе… Успеть бы…
- Успеете, шеф. Вы всегда всё успеваете.
- Твоими бы устами. - Он взял со стола телефон и позвонил в ресепшн. - Вы говорите по-английски?
- Конечно, сэр.
- Найдите, пожалуйста, мне телефон "Драйкониг-банка".
- Сейчас, сэр, не кладите трубку. Пожалуйста, - она продиктовала номер.
Петр Григорьевич позвонил в банк:
- Это номер два четырнадцать пятьдесят два сто одиннадцать.
- Одну минуточку, сэр, сейчас я проверю, - ответил женский голос. - Да, сэр, я вас слушаю.
- Я только что специально прилетел в Цюрих, чтобы поговорить с господином Майрхубером. Я был бы благодарен, если бы он смог уделить мне несколько минут завтра в любое удобное для него время.
- Вообще-то у господина директора завтра сложный день, но я сейчас спрошу его. Не кладите трубку, пожалуйста… В десять утра, сэр.
- Спасибо.
Петр Григорьевич прилег на диван.
- Ты заметил, что имени своего я не называл?
- Да, шеф.
- Они и не знают его. И им и мне так удобнее. Мало ли что может случиться с клиентом и кем он там может оказаться на самом деле, просто человеком, который не хочет платить налоги в своей стране, или каким-нибудь колумбийским наркобароном. Они на своей протестантской библии торжественно поклянутся, что понятия не имели, кто он или она. Помилуйте, это был вполне респектабельный господин, мне даже показалось, что он священнослужитель, а вы говорите наркобарон и убийца. Швейцарские банки выросли и расцвели на анонимности, которую они ценят, наверное, не меньше своей швейцарской независимости, а может, и побольше. Кто тут только не держал свои капиталы, от донов сицилианской мафии до главарей гитлеровского рейха. Не удивился бы, если узнал, что какие-нибудь советские спецслужбы тоже держали тут денежки. Американцы в последние годы всё больше давят на них с требованиями раскрыть тайну вкладов, поскольку это связано и с уходом от налогов и с деньгами террористических организаций, но сопротивляются цюрихские гномы отчаянно.
- Гномы?
- Их так в финансовых кругах называют. Незаметные, как гномики. Им публичность не с руки. И в рекламе они не нуждаются - репутация и без того более чем солидная. Всерьез скандалы начались со времени после Второй мировой войны, когда выяснилось, что здесь в банках хранились деньги, драгоценности и картины, отобранные нацистами у европейских евреев прежде чем отправить их в газовые камеры. Ну, что-то пришлось вернуть наследникам со скрежетом зубовным, малую толику, наверное. Работали палачи с чисто немецкой аккуратностью и тщанием, так что наследников не много осталось. Но, повторяю, упирались швейцарские гномы свирепо. И продолжают упираться… Вздремну я, Костя, совсем уже сил не осталось…
- Посиди в машине, Костя, я думаю, что пробуду тут от силы с полчаса.
- Хорошо, шеф. Мне пока водитель всю историю страны расскажет.
Петр Григорьевич вылез из машины - господи, да тут всего от отеля и полукилометра не будет, но время у Петра Григорьевича в последние недели неуклонно сжималось, а расстояния, наоборот, увеличивались. Ничего, скоро и то и другое сольется в один черный провал.
Дверь в "Драйконигбанке" была, как банкам и полагается, скромной, но респектабельной. Дуб, сияющие начищенной бронзой ручки и столь же сияющая небольшая вывеска "Драйконигбанк, АГ". Петр Григорьевич вошел в банк. Прямо перед ним была металлическая рамка, а за ней сидел полицейского вида человек с короткой стрижкой и стояли какие-то приборы.
- Дейч, франсе, итальяно, инглиш? - деловито спросил полицейский.
- Инглиш.
- Иес, сэр. Пройдите, пожалуйста, через рамку. Благодарю вас. Теперь назовите свой номер.
- Двести четырнадцать, пятьдесят два, сто одиннадцать.
- Благодарю вас, сэр. Теперь приложите правую ладонь к этой освещенной панельке. Благодарю вас. И последнее. Посмотрите в эти окуляры. Отлично. Сейчас я позвоню секретарю директора о том, что вы пришли.
Похоже было, что все служащие Швейцарии женского пола дали подписку носить только белые сурового вида кофточки и гладко причесывать волосы, туго затягивая их в пучок на затылке. Одна такая кофточка деловито процокала каблучками по белой с черным мраморной мозаике пола, которая изображала трех похожих на карточных валетов королей с коронами на головах.
- Доброе утро, сэр, господин директор уже ждет вас.
Она провела Петра Григорьевича к лифту, похожему внутри на входную дверь в банк - тот же дуб и до блеска начищенная бронза. Они поднялись на второй этаж, и белая кофточка открыла перед Петром Григорьевичем еще одну дубовую дверь, теперь уже с именем Майрхубера.
Директор, высокий молодой человек в темно-сером в тонкую полоску костюме и с начинающимися залысинами, вышел из-за стола и с сияющей улыбкой подошел к Петру Григорьевичу. - Рад вас видеть, уважаемый клиент. Чашечку кофе?
- Благодарю вас, господин директор. Я не был у вас четырнадцать лет, а вы, по-моему, даже помолодели за эти годы. Может, откроете мне секрет банковской вечной молодости? Она бы мне очень пригодилась.
- Увы, вы разговаривали не со мной, а с моим отцом. Он умер уже три года тому назад. Все говорят, что я очень похож на него.
- Примите мои соболезнования, господин Майрхубер. У меня к вам три вопроса.
- Слушаю вас.
- Какой мой баланс на сегодняшний день?
- Я уже посмотрел бумаги. В 1996 году вы доверили нам чуть меньше двадцати шести миллионов долларов. Сегодня ваш баланс составляет чуть больше тридцати четырех миллионов долларов или почти столько же швейцарских франков. Франк с долларом, как вы знаете, сейчас почти сравнялся. Два года назад баланс был значительно выше, точнее, тридцать девять миллионов. Ведь то были времена дорогих денег. Но кризис пощипал и нас. Часть денег была вложена в акции банка УБС, а он почти что испустил дух.
- Не будем сожалеть о том, что могло бы быть… И без того результаты впечатляющие, и я весьма благодарен вам. Теперь самое главное - то, ради чего я приехал, хотя чувствую я себя не слишком хорошо. Я прошу вас отменить проверку отпечатков пальцев и радужной сетчатки глаз у того, кто в следующий раз назовет мой пароль.
- Вы хотите сказать…
- Именно это. Это буду не я, а этого человека в силу определенных обстоятельств я привезти с собой не мог.
- Да, сэр. Я понимаю. Это условие будет сейчас же включено в ваше досье.
- Прекрасно. Далее. Вполне может быть, что этому человеку, который унаследует мою компанию после… моей кончины… нужны будут деньги на развитие компании. Мне нужно, чтобы вы были готовы предоставить ему кредит на сумму в тридцать миллионов долларов в обмен на пакет акций компании.
- Да, сэр, но при всем к вам уважении вы должны согласиться, что без проверки положения и состояния дел вашей компании эти акции…
- Вы не совсем поняли меня. Речь идет на самом деле о моих деньгах, но нам удобнее, чтобы для наших налоговых органов это выглядело как кредит.
- О, это совершенно другое дело, и я не вижу никаких препятствий…
- Мало того, с высокой степенью вероятности могу вас уверить, что в течение года-двух рыночная стоимость пакета акций, который вы получите, составит сумму значительно более высокую, чем те тридцать миллионов, о которых сегодня идет речь. Поэтому чтобы компенсировать вам определенные хлопоты, связанные с организацией официального банковского кредита, вы сможете продать акции, желательно нам же, но уже по более высокой цене. Маржа и составит ваш гонорар.
- Да, сэр. Все ваши просьбы легко выполнимы, и всё будет сделано так, как вы хотите.
- Отлично. Теперь последнее. В ячейке в вашем сейфе…
- Вы хотите проверить ячейку?
- Вместе с вами.
- Но почему? Это как-то не по правилам. Мы гарантируем нашим клиентам абсолютную тайну содержимого их сейфа. Они спускаются вниз к сейфам сами и могут быть абсолютно уверенными, что остаются со своими сейфами или ячейками совершенно наедине.
- Давайте все-таки спустимся вместе, и я объясню, почему я не хочу наслаждаться один своим сокровищем как скупой рыцарь.
- Скупой рыцарь? Простите, я не совсем…
- Ну, неважно.
Они спустились на лифте в подвал, и директор повернул тяжелое колесо на бронированной двери.
- Я уж забыл, как я найду свою ячейку и как мне открыть ее.
- Ее номер - это первые три цифры вашего пароля, а код замка - последние три цифры.
- Прекрасно. Ага, вот она.
В подвальном помещении было прохладно, где-то еле слышно гудел кондиционер, и звук этот лишь, казалось, уплотнял тишину. В животе Петра Григорьевича опять ожила боль, царапнула внутренности и заставила его остановиться. На мгновенье ему показалось, что вот-вот он потеряет сознание. А что, прекрасная смерть - в банковском подвале перед своим сейфом, подумал он и понял, что время еще не пришло. Умирая, люди не шутят. Господин рак опять втянул свои когти, и Петр Григорьевич осторожно вздохнул. И то, слава богу, вздохнуть - это, оказывается, не такая простая штука. Вдоху, оказывается, можно радоваться, им можно наслаждаться. И нет на свете вина, которое было бы прекраснее.
- Может быть, вам что-то нужно? - участливо спросил директор. - Мне показалось…
- Вам правильно показалось, господин Майрхубер. - Петр Григорьевич заставил себя улыбнуться. - Но я постараюсь не умереть здесь. У меня ведь оплачена только небольшая ячейка, и я в нее, боюсь, не влезу.
Директор посмотрел на Петра Григорьевича и неуверенно улыбнулся. С этими русскими никогда не знаешь, шутят они или говорят серьезно. А то, что перед ним русский, он понял сразу. И не только по акценту. Другие люди, другой менталитет. У одного, вдруг вспомнил он, дюжего клиента, который не говорил ни на одном языке, кроме русского, и от одного взгляда которого сразу становилось зябко: глаза были настороженно-равнодушными, а все руки были в странных татуировках: русалки, кресты и ножи… Хорошо хоть, что вытатуированные, а не настоящие. Зато чемоданчик с пачками долларов был самый что ни на есть настоящий.
Петр Григорьевич осторожно открыл свою ячейку. Если бы он писал детективный роман, из ячейки в этот момент должны были вывалиться человеческие кости и директор должен был завизжать от ужаса. Но роман был не детективный, а банковский, и в ячейке лежали не кости, а большой фолиант в слегка потертом кожаном переплете. Четырнадцать лет ничья рука не касалась фолианта. Хотя что такое четырнадцать лет по сравнению с содержимым тома, где многое насчитывало даже не столетия, а тысячелетия своего существования.
- Это, господин Майрхубер, - торжественно сказал Петр Григорьевич, вытаскивая фолиант, - довольно дорогая, как я понимаю, нумизматическая коллекция. - Он уж и забыл, каким тяжелым был том. А может, он просто так ослабел. - Она состоит из двух частей: древние монеты, от дохристианской Эллады до франкских и кельтских монет. Но, как мне объясняли специалисты, главная ценность коллекции - это необыкновенно полное собрание русских монет, от древненовгородских и киевских до золотых червонцев времен советского нэпа. Сколько этот томик может стоить, я и понятия не имею. Сам я никогда ничего не коллекционировал, разве что сохранил две школьные похвальные грамоты, которыми я был награжден за похвальное поведение в первом и третьем классах. Больше я, увы, ничем в школе не выделялся… Не буду вам рассказывать, каким образом коллекция эта оказалась у меня. Это довольно длинная и грустная история, которых в девяностые годы в России было более чем предостаточно. Так или иначе, коллекция эта оказалась у меня, и с великими трудами, немалым риском и кучей взяток я смог вывезти ее из страны.
Если для меня эта коллекция кроме ее стоимости имеет и какое-то эмоциональное значение, то для моего наследника, боюсь, она будет представлять из себя только товар. Поэтому я прошу вас, без всякой спешки - я понимаю, что рынок сейчас мало подходит для продаж такого рода - оценить коллекцию. А когда рынок поправится и моему наследнику нужны будут деньги, можно будет попытаться продать коллекцию. Целиком ли, по частям - это вы уж решите, когда дело дойдет до продажи. Разумеется, соответствующий гонорар вы получите при продаже.
Петр Григорьевич открыл тяжелый переплет. В слегка пыльных углублениях в выцветшем бархате тускло мерцали монеты разных форм и размеров - господи, сколько же каждая из них могла рассказать. Петр Григорьевич усмехнулся. Совсем он уже перестал соображать что-нибудь. Какой наследник, что он наплел выдраенному господину директору. Для чего? Только по привычке постоянно петлять и заметать следы? Это он ведь сам себе завещает. Но вообще-то дела это не меняет.
- Благодарю вас за доверие, уважаемый господин клиент. Очевидно, нужно будет составить подробную опись содержимого коллекции, и одно это займет немало времени.
- Разумеется, как вы посчитаете удобным. При всех обстоятельствах я полагаю, что ваша профессиональная щепетильность куда надежнее, чем самая подробная опись. Ведь при желании банк вполне бы мог представить мои документы таким образом, что я бы никогда не нашел следов нескольких миллионов и даже не догадался об их исчезновении.
Директор банка улыбнулся.
- Благодарю вас, уважаемый господин клиент. Вы правы, в конце концов, вся современная банковская система держится на доверии. Первый Ротшильд, основывая свою банковскую империю более двухсот лет назад, уже тогда прекрасно это понимал. Каким образом мне сообщить вам о результатах оценки?
- С вами свяжутся, господин Майрхубер. Благодарю вас за всё.
Назавтра они с Костей уже летели в Москву. Петр Григорьевич закрыл глаза. Как звали ту молодую женщину, что пятнадцать лет назад прибежала к нему в слезах и, всхлипывая, рассказала, что ее отца разбил паралич, что какие-то кредиторы требуют с нее сто тысяч долларов, а для нее что сто тысяч, что двести миллионов одно и то же, потому что в доме нет ни копейки, о чем его так называемые партнеры постарались с редким усердием - обобрали его до нитки. Не его это дело, она всегда ему это говорила, с его доверчивостью и наивностью не бизнесом заниматься надо, а вышивать крестиком.
Кажется, Машей ее звали, и несколько раз он видел ее у их общего знакомого. Так он и купил у нее за сто тысяч эту коллекцию, хотя лучше бы и не покупал. И не потому, что она не стоила того, что он за нее заплатил. Стоила, может быть, и побольше, он всегда каким-то неведомым образом чувствовал, когда переплачивает, а когда, наоборот, цена была ниже рыночной. Потому-то, если уж быть честным перед собой, и купил. Сто тысяч баксов - это ведь тебе не милостыню сунуть попрошайке в подземном переходе. Но намыкался он с этим фолиантом - мало не покажется. И дома держать страшно, и не за такие вещи отправляли на тот свет в то страшное лихолетье. А в банке в сейфе и того страшнее - лопались они тогда, как мыльные пузыри, сегодня не вспомнишь даже их названия, всякие там Агробанки, Мост-банки, какие-то Кредиты - сколько их было… И даже в землю не зароешь, потому что и земли своей у Петра Григорьевича не было. А как вывезти? Как гончая шел по следу от одного знакомого к другому, пока не вышел на нужного таможенника. Двадцать тысяч зеленых отвалил ему, чтобы благополучно провел его с чемоданчиком на посадку.
Принесли завтрак, и Петр Григорьевич неожиданно сам для себя спросил стюардессу, нет ли у них хорошего коньяка. Костя сразу встрепенулся и вопросительно посмотрел на него. Стюардесса виновато улыбнулась и объяснила, что может принести красного вина, а что касается коньяка…
- В чем проблема, принесите маленькую бутылочку "Курвуазье" или "Наполеона". Вот кредитная карточка. А если вам удобнее, можно и наличными.
- Петр Григорьевич, а можно вам? - испуганно спросил Костя.
- Теперь мне, к сожалению, всё можно. Привилегия приговоренного к смертной казни. Хуже уже не будет. А вот и коньяк. Налей мне капельку, а то руки трясутся. Спасибо, Костя. Знаешь, почему я вдруг выпить решил?
- Не-е.
- Хочется выпить за два не очень симпатичных персонажа, так сказать.
- Это за кого же?
- За того старшего лейтенанта, который тебя чуть не засадил. Как его звали?
- Иван Харитоныч.
- Вот-вот. Ты его больше не встречал?
- Господь миловал. Недавно, правда, мелькнуло его рыло по телевизору. Какое-то было очередное сборище милицейских чинов на тему борьбы с коррупцией. Майор уже. Весь вперед подался, напрягся, напружинился, каждое слово начальства ловит, ну прямо невтерпеж ему тут же броситься бороться с коррупцией. Ну просто сил никаких нет терпеть. Хоть тут же выскакивай из зала и беги хватать взяточников.
- Да, друг Костя, наградили все-таки татаро-монголы завоеванных российских несмышленышей кое-чем. Врос у нас их бакшиш не то что в менталитет, в гены, похоже, внедрился. Хоть жди, пока у нас ученые ген мздоимства выделят. А если и выделят, всегда найдутся блюстители прав человека, которые докажут, что гены такие лучше не трогать. И всё же я хочу выпить за твоего Ивана Харитоновича. Потому что если бы не он - не сидел бы ты сейчас рядом со мной и не было у меня такой близкой души и последней опоры. Ты уж прости за сентиментальность, но мне она по состоянию здоровья вполне позволительна…
- Спасибо, шеф, я даже не знаю…
- И еще за господина рака.
- А это-то как же?
- Потому что только тогда, когда часы твои дотикивают, начинаешь всерьез понимать что к чему.
Красиво сказал, сделал Петр Григорьевич себе мысленный комплимент. Но самое смешное, что не было в этих словах никакого преувеличения.