Я вцепляюсь в ручку зонта, отгораживаясь от неба, обмякаю, висну на гладкости вычурной завитушки. Девушка открывает дверь (машина послушно пытается присесть, насколько это вообще возможно для инвалида), садится за руль, дверь захлопывается, отделяя меня и уродов от все еще теплого салона "мастодонта".
- Я посмотрю, что можно сделать, - машет мне пальчиками Сандра. Оглаживает руль (на пределе слышимости гудит серворегулировка, подгоняя управляющие габариты "мастодонта" под дамочку), разглядывает панель с унылыми остекленевшими глазами, пытаясь прочесть предсмертные думы автомобиля, трогает ключ, холодной пиявкой обвисший из замка, откидывается на окоченевшую спинку кресла. Сейчас она чем-то смахивает на дерзкую угонщицу, ловко обманувшую распустившего слюни дебила. Остается только повернуть ключ, вбить педаль и нездешним волшебством "форд" вскочет на вывернутые колеса, обдаст тупицу обидной смесью бензиновой отрыжки и бурой грязи, и легко умчится в сторону притаившегося города.
- Теперь я понимаю кто она, - шепчет паршивец. Он растягивается на капоте, вытягивает шею, чтобы лучше разглядеть происходящее в салоне. А может быть, при большой удаче, и заглянуть за вырез платья странной дамочки.
Старик похлопывает его по заду.
- Этот мустанг нам не по зубам, малыш.
- Сам знаю, - цедит "малыш", который обычно не дает ни единого шанса для подобной фамильярности, но сейчас он действительно поглощен разглядыванием Сандры.
В голове протягивается тонкая ниточка намека на понимание и желание объясниться хоть бы с этим отставным ковбоем, но старик предостерегающе смотрит на меня, выуживает из портсигара нечто очередное белесое и воняющее при сгорании, но прикурить не успевает. Машина заводится, взбрыкивается, хрипит, даже не простужено, а предсмертно, испускает черный дым (бензин, октановое число 98, куча монет за галлон), под капотом вообще творится что-то невразумительное - праздничный салют в ограниченном пространстве, из-за чего железку под стариком и паршивцем начинает корежить, мять, из щелей выползают огненные змейки, скатывающиеся в шары, выруливающие на шоссе и на высокой скорости уходящие в бесконечность.
За этим действом я теряю контроль за уродами, но они обнаруживаются где-то за моей спиной.
- Проклятье, - сипит старик вонючим дымком. - Я, кажется, и сам понимаю кто она. Эх, не повезло нам.
- Кто? Кто она? - проявляется маленький паршивец и мне живо представляется эта колоритная парочка. Отрываю глаза от агонизирующего "Исследователя" - так и есть, стоит святое семейство чуть ли не в обнимку, глаза по плошке, разве что штаны не мокрые.
- Писать хочу, - объявляет паршивец, не дождавшись ответа.
Сейчас, все бросим и побежим тебе штаны снимать, протягивается вторая злорадная ниточка. Старик тушит дрожащей рукой сигарету о красный "мустанг" и выражается в том ядовитом смысле, что, мол, все бросим... От такой остолбеняющей грубости маленький паршивец начинает выдавливать из себя слезы, но я поворачиваюсь к своей машине. Если бы не старик и паршивец, то можно было вздрогнуть - Сандра уже покинула "Исследователь" и стояла передо мной. Черный силуэт с бледным лицом и яркими, искусственными пятнами румянца на скулах. Левая рука вновь на талии, лицо в профиль, правая рука вертит серебряный "Зиппо", случайно бросающий зайчики в глаза. Теперь я чувствую ее запах - запах вымытого тела, розовой воды, голубоватой пены, покойных часов безделья, а не энергичной помойки под банальным душем.
- Так, - говорит Сандра. - Все-таки придется подвезти...
Какая-то непонятная нам задумчивость прорисовывается в изгибе губ и тонкие тени морщинок намеками всплывают под поверхностью кожи. Словно само время сдувает пыльцу красоты, даже, точнее, не красоты, а милости, той самой милости непонятно по какой причине сердечных женщин. Мир построен справедливо - на сто стерв встречается одна вот такая.
- А то мы этого не знали, - ядовито разряжается старик. - Мы еще надеялись, что этот "мастодонт" умеет летать.
- Зря ты так, - неожиданно встает на мою сторону мальчишка. - Она хоть и не блондинка, но искренне хотела помочь.
- Знаю, что не блондинка, - смирнеет старик. - Я, маленький паршивец, отсутствие крючков и петель на полметра вглубь чую. По мне, так ты хоть покрасься, хоть побрейся, а натура крючколовская или мустанговая только ярче выпрет.
Паршивец вздыхает, умоляюще смотрит на меня, но старик склонен пофилософствовать.
- Я еще в те времена, когда за нас крепко взялись, почему процветал? Потому что всегда безошибочно отделял мустангов от рабочих лошадок. Бывало зайдешь в контору и нечто щелкает в голове, как будто кнутом работают. Глаза у всех пустые, смирные, но этих крючколовов определяешь по запаху. Запах у них другой. Так вот, с ними вообще лучше не связываться. Хотя некоторые и говорят, что без такой езды и оператор не оператор. Но по мне лучше спокойная и длинная жизнь, чем буйство и транквилизаторы.
"Буйство и транквилизаторы" - кодовая фраза, подводящая мораль под очередной басней. На этот раз пропедевтика завершилась непривычно быстро. Паршивец даже повеселел. Уж очень ему не хотелось выслушивать гадости о каком-нибудь пурпурном марсианине или обезьяне Гарри. Это его пугало. Обратная стороны Луны и так не слишком приветливое местечко, чтобы населять его фантазиями и суевериями.
- Слишком он был измученный, - сообщает Сандра. - Его бы в мастерскую, подлатать. У нас в городе есть прекрасная мастерская.
- Я так и сделаю.
Сандра открывает "Зиппо", щелкает колесиком, вбрасывая искорки в легкое дрожание и возжигая слабый огонек. В память, надо полагать.
- Поздно. Ему уже ничем не помочь.
Ха, вот бы посмотреть на лицо этого старого коневода! Но меня притягивает тонкая дужка темных очков. Теперь я вижу ее глаз. Скорбный.
- Дождался, коневод? - принимает на себя мои обязанности маленький паршивец. - Ты зачем управление перехватил? Ты мустангер или Шумахер? Ты... Ты...
Уши отказывались верить. После такого один приличный человек должен убить другого приличного человека. К счастью, они не совсем приличные люди. В каком-то смысле.
Язвительные и оскорбительные сравнения сыпались из мальчишки без задержки на дыхание и фантазию. Инвектива была хорошо и заранее подготовлена, обдумана и несколько раз произнесена в тихом месте перед зеркалом. Пулеметные очереди "приканавного арго" (как это именовал старик) скашивали любые попытки противника встать в атаку и подавить очаг сопротивления.
Я стискиваю зубы, собираясь выползти в безвоздушное пространство. Как обычно в подобные невозможные мгновения в голове начинает раздуваться раскаленный пузырь - новая, а может быть и сверхновая, оболочка лопается, выстреливая в ветхую среду гамма и альфа излучением, плотная волна проходит по шершавой действительности и я непроизвольно морщусь. Уж очень поганое занятие - укрощать коневодов. Но у нас вроде джентельменского соглашения. Не злоупотребляй свободой, или будешь злоупотреблять электрошоком. Это не я. Это старик так шутит, отчего маленький паршивец всегда бледнеет. Никому неохота сидеть под окнами клиники, пока твой мустанг пускает слюни и разглядывает кончик собственного носа в палате с мягкими стенами. Приходится использовать космологию.
Все. Блаженная пустота, которую не хочется нарушать тем, ради чего ее и устанавливал - пустыми разговорами. Господи, сколько времени у нас уходит на пустые, никчемные разговоры! В этих сотрясениях атмосферы от мозговой диареи гибнут самые лучшие наши начинания. Теперь мало кто знает, что это такое - отвечать за собственные слова. В начале, конечно, было Слово, но в конце будет сплошная болтовня. Болтовня прет со страниц книг, болтовня атакует с экранов телевизоров и компьютеров, полупроводниковыми засадными полками пробирается в мозги сквозь сотовые телефоны. Если бы на Землю явились пришельцы, то на них просто бы не обратили внимание. Сообщить о собственном местонахождении и обсудить погоду - гораздо продуктивнее, чем скрипеть мыслями.
- Интересное замечание, - сказала Сандра.
Ага, при взрыве персональной сверхновой обрывки внутреннего монолога порой выносит за пределы личной вселенной. Хотя какая у меня вселенная! Так, обратная сторона Луны.
- Извините, - говорю я. Собираюсь, соскребаю из далеких закоулков все то, что может заинтересовать дамочку. Вот пыль, вот дохлые пауки. Все давно уже состарилось, пришло в негодность, потеряло форму. Такова социальная жизнь - стоит ее запустить, забросить, и все пожирает грибок.
- Надо подождать, - объясняет Сандра. Смотрит на часы - хищный ободок ядовитой змейки. - Скоро они проедут и тогда поедем за ними. Все-таки надо отдать очередной долг.
- Долг? - натужно интересуюсь я, словно лживое эхо в лесу. - Какой долг? У вас уже есть долги?
Это я шучу. Пытаюсь шутить. Вспоминаю былые навыки, давно уже запроданные уродам в обмен на спокойствие. Сандра кривит губы - левый кончик съезжает вниз, выстреливая новыми тенями виртуальных морщинок. Порыв ветра дерет коротенький плащ, в гладких и гибких зеркалах которого можно разглядеть черные отражения перенасыщенного мира, собеседница зябко задергивает разлетающиеся полы коротеньких крыльев. Зонт все еще у меня и я протягиваю его Сандре. Что-то щелкает, завеса тьмы съезжается, укладывается в нечто приемлемо-компактное.
- У кого их нет? - спрашивает девушка. - Мы все кому-то чего-то должны. Обществу, семье, самим себе. Но сегодня тот редкий день, когда мы должны только одному человеку - нашему глубокоуважаемому мэру.
- Время платить налоги? - улыбка пока еще не получается. Так, легкая кривизна. Надеюсь, что не очень отвратительная.
- Вроде того.
Замолкаем. По моему мнению - недопустимо долго, гораздо дольше, чем дозволяют правила человеческого сожительства. Впрочем, с Сандрой мы не сожительствуем, а лишь случайно сосуществуем в близких точках. Параллельные прямые, которые пытаются нарушить эвклидов постулат.
- Э, не ради праздного любопытства... Как вам удалось угробить такую машину на такой дороге? - спрашивает серьезно, без иронии. Возможно ей это действительно любопытно. Как и мне, потому что я сам затрудняюсь объяснить прискорбную причину стояния на обочине. У нас спец старик - за правила отвечает он. Он же их и нарушает.
Остается только говорить правдивую ложь.
- Не знаю. Это не я. Думаю, что заводской брак.
- Тогда советую нанять хорошего адвоката. Имеется хорошая возможность обогатиться.
- У меня нет хорошего адвоката, - пожимаю плечами. У меня есть Тони, старик, даже маленький паршивец, а вот адвоката нет. Этого блока внешней совести общества. Калькулятора справедливости. Хотя, забавно было бы попробовать. Подать в суд на собственное супер-эго. Вот бы старый коневод попрыгал.
- Я адвокат, - творит маленькое волшебство Сандра и вытягивает из пустоты плотный прямоугольник с золотой печатью и умеренными вензелями. - С удовольствием возьмусь за ваше дело.
Прогулки в безвоздушном пространстве требуют расчетливости. Я поторопился, я слишком резво взбрыкнулся, сваливая наездников, и расплата все-таки настигает меня, захлестывает с головой, проникает в уши и горло, болезненно и с ужасающей скоростью растягивает окружающий ландшафт, попутно корежа тела тяжелыми, заоблачными хребтами промороженных гор, разбавляя кровь и пальцы потоками упрямых и откормленных рек, взращивая в пустыне мысли плотную щетку пыльных трав, за которыми осталась Сандра. Мне хочется дотянуться до глухого бормотанья, соскрести с глаз расплывчатость, пористую пелену действительности, за которой скрывается, топорщиться в невозможных потугах тайная тайна, намек, наитие, волшебство, сквозящее в каждом шаге откровение, пылающее эйфорией ярких и безумных красок, где даже осенний декаданс оборачивается вычурной барочностью ярко-красных, багровых завитушек, нанизанных на регулярное сумасшествие фактурных нитей морщинистых стволов.
Я в пустыне, блеклой, безводной и бессмысленной, со всеми своими реками и Гималаями, - поверженный великан, распластанный как жук на подушечке энтомолога, исходящий бессильной злобой к парящей в пепельном небе мысли. Как примирить невозможную тягу в схлопывание, коллапс, уход за горизонт событий, полностью оправданный повседневным откровением, и продолжающееся пребывание в мире, в схизме? Из рек моих питаются страхи мои, а вот проползти по ледникам, подняться к вершине снежных ангелов, откинуть, отбросить избранность, увы, невозможно, я теряю тело, лишаюсь укорененности для эмоций и желаний, становлюсь воистину всемогущим, ибо ничего не хочу...
Где вы, мои спасители? Я был уверен, что вновь одержу победу, что смелый шаг делается усилием воли, а не дефицитом нейромедиаторов, что лучше пребывать за сценой невостребованным статистом, чем слепо участвовать в вакханалиях и каннибализме происхождения видов, но это снова и снова оказывается невозможным, нереальным, как невозможно и нереально проповедовать с размозженными руками и ногами. Где то, что тянет в безвольную бездну, и то, что удерживает в небесах? Голова в небесах, голова в небесах.
- Вам плохо? - завидная интуиция ангела машинной смерти, мытаря душ человеческих.
- Да, - обманчиво кривится во мне не моя мысль. Чужая, правдивая и от этого еще более лживая. - Не беспокойтесь, это что-то простудное. Да, простуда... - организм сопротивляется, но затем все-таки виновато чихает в белый платочек с застиранными рюшами и почти смытым паттерном любящих сердечек.
- Да-а, - сердечно говорит Сандра, но вступать в карусель увлекательной игры "Кто и чем болел, и что это стоило его семье" она отказывается.
Я бы похлопал в ладоши, но мой искореженный труп все еще пребывает в пустыне, безнадежно пялясь в бессмысленное небо. Отказ фильтрации... Перегрузка перцептивных блоков... Отторжение... Опасно... Требуется ремиссия... Требуется волевая ремиссия.
- Мне нужно в город, - сообщает кто-то во мне, сжалившись над потугами вырваться за горизонт событий. - Отель "Клаузевиц Инн", Пять точек. У меня назначена важная встреча, Сандра. Если бы не возражали...
- Не возражала бы, - соглашается Сандра. - Но все дороги сейчас перекрыты. Так что лучше дождаться процессии здесь. Хотя я могу позвонить шерифу... Если это связано как-то с вашим здоровьем.
- Нет, нет. Не стоит беспокоиться. Подождем. Конечно, подождем.
Что за хрень он несет? Какое это у меня дело в отеле? У меня дело с Тони, единственным существом, которое способно пробраться в пустыню безнадежности и вытащить мой ландшафт под небеса настоящего. Но соображает парень отлично, шерифа он боится. Не любит он шерифа. Он слишком рассудителен, хитер и не излучает раздражающей прерывистости, от которой даже самый тупой чувствует себя слегка неуютно. Готов поклясться, что это все же мысль, гнусный поток самовлюбленных слов, излишества банального мира, тот ожидаемый нектар ремиссии, но ручейки так и не добираются до подножья мертвых гор, усыхают.
- А вот и они, - кивает Сандра. Капельки солнечного дождя вспыхивают на темных стеклах ее очков, но она не снимает этой материализации вечной скорби и памяти. Наверное ее сумрачный мир простреливается щедрой россыпью радужных преломлений, раскрашивающих черный асфальт инфернальной дороги. Невозможная роскошь мгновения.
Мне плохо видно. Серое небо режет глаза, проникает под веки щиплющим льдом транквилизаторов, хребты взмываются ракетами в передел отторгающей реальности, оставляя непродуманным милосердием узкую щелочку для подглядывания моей личной тайны уже не моего тела. Лучше не двигаться, окаменеть, лишь ощущая кончиками пальцев легкие напоминания текущего мгновения от холодной таблички на правом бедре "Мустанга" (здравствуй, соратник!) - "10 лет Специальной Автомобильной Комнаде", крохотное зеркальце, отражающее надвигающееся действо поддельной скорби.
- Что это такое? - вступает в роль вежливого собеседника внешнее обстоятельство, мой личный агрессор.
Сандра закуривает очередную сигаретку.
- Как обычно, хоронят мэра.
Ответ слишком разумный, чтобы у захватчика были возражения или комментарии. Ну их к дьяволу, эти комментарии.
Шествие начинается с самой высокой горы (куда там Эвересту), набирает силу, раскаляется в вечном трении о вечные снега, широким фронтом пустынится, взмывая волну ледяного цунами желтого, словно волосы, песка, вылущивает надежду на покой, напивается жалкими комками плоти и вот - готово! Глухой, угрожающий рык новейшей, сверкающей мощи в очередной раз продавливается сквозь туман, широкая пасть сухопутной акулы ззявится никелированной решеткой и пристально вглядывается в то, что от меня осталось - руины, погост смелости и храбрости, абсурдной надежды на просветление с креста, где я должен был умереть в моче и блевотине, но что-то сжалилось над мной, одним рывком вытащило боль из запястьев, поселив ее в голове, ибо нет ничего того, что не видно, и вот я проглядываю в туманный занавес, неистощимо кликаю клавишу, никак не отзывающуюся, но спасительный рев уже обдает нас с Сандрой, хотя она и по другую сторону планеты, белесый туман отдергивается, светлеет, мне сжимают ладонь чем-то бесподобно холодным и совершенным, шествие абсурда покидает внутреннее пространство и продвигается прочь от притаившегося города.
Черный "Кадиллак Скорбь" уже не скалится мне, лишь равнодушно раздвигает остатки тумана, оставляющие длинными слюнявыми язычками задымленные следы на его широких плечах и бедрах. Он медленно и уверенно несет свою ношу, управляемый обряженным в лиловое водителем.
- Цвет его партии, - поясняет Сандра.
Мэр по такому случаю восседает на капоте катафалка на специально установленном седалище с бахромистыми подушечками и широкой лентой машинной подпруги, уходящей под днище и украшенной живыми цветочками. Черный таксидо и блестящие ботинки на тонкой подошве оттеняются ослепляющим сверканием белой рубашки и скромным узелком крохотной бабочки, все еще помахивающей траурными крылышками.
- Он у нас большой либерал, - поясняет Сандра, не выпуская мою ладонь. Твердая картонка визитной карточки препятствует тесному контакту и медленно подмокает от нашего пота.
Крохотные круглые очки покоятся на носу, предохраняя случайных прохожих от немерянной искренности, почтения, интереса, совестливости, добра и теплоты. Округлость стекол еще не свидетельствуют об округлости его предвыборных речей и послевыборного словоблудия.
- Он всегда сдерживает свои обещания, - говорит Сандра.
Тем не менее руки его пусты - ладони покоятся на коленях, забытые и покинутые, прокаленные ветром и стужей предательских рукопожатий.
Рядом с колесом вышагивает еще один персонаж - классическая секретарша в блузке и юбочке по самое не могу, траурно высвечивающиеся сквозь прозрачный с синевой плащ. В руке - блокнот, пытающийся расправить крылья во встречном ветре и унестись в свой информационный рай, но жестко прихлопывающийся маленьким кулачком. Секретарша что-то сообщает, не достигаемое наших ушей даже в мертвящей тишине скорбного молчания, мэр иногда кривится, закрывает глаза, но, в общем, благосклонно кивает. Девушка пытается подсунуть ему блокнот поближе, желательно под самый нос, но медленное и неотвратимое движение вкупе с широтой капота лишь повод увидеть светлую полоску голой кожи между краешком чулок и юбочкой.
- А он неплохо выглядит для покойника, - сообщает некто. Я же молчу. Провокатор.
Сандра косится на меня.
- Я не говорила, что он покойник. Я сказала, что снова будут похороны мэра.